Warm

Четыре месяца. Четыре проклятых месяца мы безвылазно торчим в этом доме. Хочется выть, хочется нестись отсюда, сломя голову, но… некуда. Стоит выйти из дома — и мороз пробирает до самых костей. Снегом замело все дороги, чертовым снегом будто замело целый мир! Теперь вся наша Вселенная умещается лишь в один огромный двухэтажный особняк, набитый кучкой еретиков из нашего ковена, для которых мы просто прислуга. Прислуга. Никогда бы не подумала, что это слово вообще применимо к Паркеру. Хмыкнув от собственных мыслей, я невольно перевожу на него взгляд. Он сидит перед фарфоровой тарелкой, расписанной синими чернилами, и неохотно жует стейк, поджаренный на костре. Он его приготовил. А тот яблочный пирог, что стоит чуть дальше еще никем нетронутый, готовила я. Прислуга. Как я и сказала. — Здесь чего-то не хватает, — вдруг произносит Аарон, и его голос пробирает меня до дрожи подобно тому холоду, от которого мы спасаемся огнем в камине. Другие вампиры, сидящие по бокам, устало вздыхают и нервным жестом поправляют чепчики. Аарон надоел даже им своей задиристой манерой командовать. А мне и подавно. — Чего же? — безразлично спрашивает Кай, не отрывая глаз от тарелки. Я сижу рядом, касаясь плечом его плеча, а потому чувствую, как напряжение вмиг свело каждую его мышцу. Судорожно сжав пальцами вилку, он снова вгоняет ее в кусок мяса. Кай ненавидит Аарона. Ненавидит из-за меня. А Аарон ненавидит нас обоих. — Питья, — улыбается тот невозмутимо. — Вино прямо перед тобой, — Кай морщится, кивая на изящный, серебряный кубок прямо перед его носом. — Вот тебе и питье. — Я не о том питье говорю, — Аарон обнажает зубы в лукавой улыбке, и я понимаю, что больше не могу есть. Кусочек рыбы, который я тщетно заталкивала себе в горло, буквально встает в нем комом. Схватившись за свой бокал, я залпом осушаю из него воду. Когда же это, наконец, кончится? — Кровь, — наконец озвучивает Аарон то, что и так было у всех на устах. — Где моя порция крови? — Ты получил ее сегодня утром, — вдруг вмешивается Элизабет и, облизав с губ арахисовое масло, бросает быстрый взгляд на брата. Элизабет всегда была к нам добрее остальных, а оттого в голове еще больше не укладывалось: как она и Аарон могут быть родственниками? Аарон — вспыльчивый, импульсивный, эгоистичный вампир с ведьмовским началом, как и они все. Но Элизабет… Она строгая, статная, справедливая. И она единственное, что отделяет нашу новоиспеченную «семью» от хаоса и раздора в этих извечных четырех стенах. Пожалуй, если бы не она, нас бы давно привязали к батареям и питались нами, как питаются сейчас поджаренным стейком… Хотя едва ли это лучше нашего нынешнего положения. — У нас соглашение, — медленно произносит Кай. Его пальцы вцепились в стол, раздирая ногти почти до крови. Это видела только я, но звук деревянного треска слышали все. — Знаю, — Аарон хмыкает и отодвигает пустую тарелку. — Но я хочу еще. Мы сами устанавливаем соглашение, забыл? — Вы можете вернуться домой только с нашей помощью, — огрызнулся в ответ Кай, едва сдерживаясь, и передразнил Аарона: — Забыл? Аарон смеряет его насмешливым взглядом и вдруг улыбается. — И все же… Ты правда хочешь поговорить об этом? Или, быть может, просто дашь мне то, что я прошу? Я хочу пить, Малакай. Сейчас же. Элизабет, как и остальные, молчит. Они знают, что к Аарону лучше не лезть, когда он на взводе, а на взводе он почти что всегда. Кай мог бы снова отказать ему, но Аарон просто так не отстанет — и это факт. Стиснув зубы, он, Кай Паркер, который сроду никому не подчинялся, неохотно вытягивает из-под стола руку и закатывает рукав серой толстовки… — Не ты, — вдруг произносит Аарон, заставляя Кая удивленно нахмуриться и остановиться. Серые глаза вампира хищно блестят, и острый взгляд мгновенно находит мое лицо. Я сижу, не шевелясь, и едва борюсь с дрожью. Дрожь ярости и одновременного страха. Я знаю, чего Аарон хочет, ведь он всегда хочет одного и того же. Он хочет меня. Не говоря ни слова, я пододвигаюсь ближе. Переносицу обжигает терпким одеколоном — единственным, который присутствовал в доме Сальваторе 1903 года, и которым Аарон неизменно пользуется день ото дня. Я лишний раз думаю о том, что в те года парфюмеры явно не блистали разнообразием: банальный запах мускуса с примесью роз и миндаля. Сам по себе аромат вкусный, но…на коже Аарона он звучал просто отвратительно, по крайней мере для меня. При одном лишь взгляде на вампира меня выворачивало наизнанку, а сейчас я, как прилежная «помощница» их быту, должна была покорно закатить рукав своей рубашки и подставить искусанное запястье под его губы, растянутые в довольной улыбке. Где справедливость? Кай дергается, и другую руку я незаметно прижимаю к его колену, удерживая на месте. «Молю, успокойся. Не делай глупостей, Кай. Я так устала от глупостей». Каю больно смотреть на мою кожу, и это видно. На руке не один укус — их целых четыре, и сейчас будет свежий, пятый… Из Кая обычно пьет Джудит, Малькольм и Дэвид, а из меня Элизабет, Эрика и, конечно же, Аарон. Два укуса из пяти на мне принадлежат Лиз и Эрике, остальные три — Аарону. Он пьет только из меня. Назло Каю. Назло мне. Вот и сейчас серые глаза хитро блестят, когда, откинув со лба челку из завитков черных волос, он облизывает губы и выпускает клыки. Тонкие, аристократические черты лица искажает паутина черных вен. Секунда — и, стиснув мое запястье пальцами, он вгрызается в меня зубами, делая глоток за глотком. Из груди вырывается болезненный, сдавленный вздох, и я жмурюсь, побаривая наступающую слабость и тошноту. Кай беспокойно ерзает на стуле. — Довольно! — взгляд Элизабет скользит по нам и, не в силах больше терпеть наглость своего брата, она фыркает, шумно швыряя серебряные столовые приборы в тарелку. Проходит несколько секунд, прежде чем Аарон наконец отрывается от моей руки. Укус яркий, кровоточащий…глубокий. Меня бьет озноб, и он чувствует это, зачем-то продолжая удерживать мое запястье. Серые глаза прикованы к моим. Они прищурены, надменно сверкают… Аарону доставляет удовольствие наблюдать за тем, как Кай кривится, с трудом сдерживая гнев и собственнический инстинкт, и за тем, как я в свою очередь послушна. Но я послушна лишь в этом, и Аарона это бесит, почему он и достает меня всеми возможными способами. — Приятного аппетита, — фыркаю я, выдернув свою руку, и быстро прячу укус под рубашку. В моих же мыслях это звучало иначе: «Подавитесь!». Молча поднявшись из-за стола, я поспешно кидаюсь вверх по лестнице в нашу с Каем спальню, стараясь шагать так, чтобы не позволить ватным ногам окончательно подогнуться. В спину мне доносится жестокий смешок Аарона и то, как он причмокивает, распробуя остатки моей крови во рту, а затем что-то говорит Каю. Кажется, просит того передать ему яблочный пирог. Кай с трудом терпит, с трудом выносит мысль, что впервые не может меня защитить, я знаю это, но стараюсь относиться с пониманием. Однако нервы окончательно сдают. Я не могу так больше! Ворвавшись в собственную комнату, я с шумом захлопываю дверь. Пусть Аарон слышит. Пусть слышат они все! Те, кто никогда не вступятся за меня, потому что боятся вспыльчивости Аарона, и потому, что любят и уважают его старшую сестрицу. На нас с Каем им наплевать. Мы — их способ выжить и выбраться отсюда, как и они наш. Последнее ужаснее всего. Ярость переполняет меня, хотя слабость после кровопотери все еще не проходит. Я скидываю рубашку на постель и, оставшись в майке, хватаю со стола первое, что попадается под руку — хрустальный графин с водой, из которого мы с Каем пьем по ночам. Не выдержав, я швыряю его в стену, а затем хватаю что-то еще. И опять швыряю. Так раз за разом, рыча сквозь стиснутые зубы и утопая в слезах, пока дверь за спиной со скрипом не отворяется. — Одри! Кай оказывается сзади и перехватывает мою руку прежде, чем я успеваю швырнуть следом за графином еще и старинную шкатулку. Пальцы разжимаются, и шкатулка с грохотом падает на пол. Кай прижимает мою раскрытую ладонь к собственной груди, следом притягивая к себе и меня. — Я так больше не могу, Кай! — Слезы разъедают щеки, дышать тяжело не то от слабости, не то от гнева. Дрожу, царапаюсь, брыкаюсь, но Кай держит меня, прижимая к себе. — Мы для них всего лишь пакеты с кровью! Они питаются нами, а мы ухаживаем за ними, мы терпим… Почему?! Почему я должна это терпеть, Кай?! Уже четыре месяца! Четыре! Кай сжимает губы и смотрит вниз. Темные волосы взлохмачены, голубые глаза отчего-то влажные и выглядят сочувственно. Его боль не меньше моей, а злость сильнее двукратно. Но, как и я, он абсолютно беспомощен. Кай Паркер беспомощен… Ха, даже звучит смешно. И Кай Паркер сейчас вынужден меня успокаивать. Смешно вдвойне. — Одри, мы выберемся отсюда, слышишь? Одри, — шепот обжигает кончик носа и, обхватив мой подбородок своими пальцами, Кай разворачивает мое заплаканное лицо к себе. Губы — полные, горячие губы, — они целуют так нежно, миллиметр за миллиметром на пылающей коже. Я успокаиваюсь против собственной воли и, расслабив руки, тянусь к его плечам, чтобы обнять. Кай обнимает меня в ответ. Он никогда не умел быть нежным, но, чтобы выжить, ему приходится. И мне тоже. Мы — все, что было у нас когда-либо, и это спасает. — Я ненавижу Аарона, — шепчу я в губы Каю и, кивнув, в знак согласия он целует меня чуть жестче и сильнее, чем до этого. — Я ненавижу его… Почему он поступает так со мной? Почему он так ненавидит нас? — Ты знаешь, почему, — Кай сглатывает, прижавшись ко мне всем телом. Я чувствую под серой толстовкой его мышцы, и низ живота многозначительно сводит. Когда мы были близки в последний раз?.. Уже и не помню за всем этим хаосом. — Для него мы противоестественны… А еще он знает, что никогда не получит того, чего хочет, из-за этого «противоестественного». — Не получит, — подтверждаю я тихо. — Я только твоя. — Еще бы было иначе, — ухмыляется Кай, и на миг я улавливаю в нем что-то безумное. Раньше это пугало меня, а сейчас успокаивает. Он все еще прежний даже несмотря на то, что вынужден подчиняться кому-то впервые за всю свою жизнь. — Он хочет, чтобы… — Мне плевать, чего он хочет, — резко обрываю Кая я и, попятившись, валю его на кровать, тут же падая сверху следом. — Плевать, что он считает это неправильным. Плевать, что думает обо всем этом. Ты все равно мое единственное утешение, Кай. Кай криво улыбается и, глядя на меня снизу вверх, ласково потирает большим пальцем мою щеку, еще мокрую от слез. Приподнимает голову и, дотянувшись до губ, снова целует, чуть прикусывая их и тем самым раздувая между нашими телами только больший огонь. Затем он плавно спускается ртом до укусов на моих руках и бережно расцеловывает израненные запястья. Словно от лекарства, боль становится меньше. — Моя малышка, — тихо вырывается у него вместе с довольным рыком, когда я, склонив голову, благодарно целую его в шею. Мужские пальцы со множеством колец тонут в моих волосах. — Прости, что не могу тебя защитить… — Ты не виноват, — качаю головой я, нервно глотая сухость в горле. — На то есть причины, я знаю, но… Пообещай мне одну вещь. Кай открывает глаза и вопросительно смотрит на меня, выжидая, пока мои пальцы торопливо развязывают шнуровку на его брюках. — Пообещай, что, когда мы выберемся отсюда, ты заставишь их страдать. Их всех. Кай ловко переворачивает меня и, оказавшись сверху, рывком стягивает с меня майку, неотрывно глядя прямо в глаза. Ему не нужно ничего говорить в ответ, чтобы я поняла, что мое обещание непременно будет исполнено. В Кае - отражение чистой беспощадности, чистого гнева, безраздельного и неутомимого. Я знаю, что он сделает то, о чем я прошу. Не столько из-за своей любви ко мне, сколько из-за любви к самому себе. Он заставит их страдать… Я вижу это по сумасшедшей улыбке у него на губах. Он раздевает меня и, пока я в свою очередь избавляю его от футболки, рывком оказывается внутри, входя до упора. Я не ощущала его так давно, что мышцы живота ноют, растягиваясь под нужный размер и плотно обхватывая Кая. Даже я чувствую, насколько у меня все узко внутри, а Паркер чувствует и подавно: это заставляет его стонать громче и громче с каждым толчком, хотя дверь в комнату за нашими спинами до сих пор распахнута в коридор. — Пусть слышат, — шепчу я, когда Кай потянулся рукой в ее сторону, чтобы закрыть легким взмахом магии. Перехватив его ладонь, я прижимаю ее к своей голой груди и, чувствуя, как Кай мягко сдавил ее, выдыхаю вместе с хрипом: — Пусть они…пусть главное он слышит наши стоны. Пусть знает, что его никто и никогда не полюбит так, как я люблю своего брата… Пусть его стошнит от зависти и отвращения.