1989 год
Мне только исполнилось четырнадцать, когда это случилось. Это тот самый возраст, когда подростки думают исключительно о себе, но я всегда была немного не такой, какой должна была быть. Именно поэтому о себе я не думала почти никогда, и тот момент не оказался новшеством. Еще за километр до собственного дома я почувствовала, что что-то не так. Когда ты ведьма, принадлежащая к сильнейшему ковену, основанному на связи между родственниками и семьями, такие вещи становятся естественными — чувствовать друг друга, отвечать друг за друга, делиться друг с другом. В тот день со мной тоже делились… Болью. Ее я и почувствовала, еще даже не дойдя до крыльца, а, когда все-таки поднялась, то наконец заметила полицейскую машину с мигающими сигнальными фонарями, припаркованную позади. В мертвой тишине дома утопало рыдание Анны, всхлипывания обнявшихся Лукаса и Оливии, яростные крики Джошуа, разбившего до крови кулаки о зеркало в ванной, пока полиция оформляла протокол у нас на кухне, с трудом силясь не коситься в сторону детей, обреченных остаться без материнской ласки. Она умерла. Наша мать, никогда не разделяющая меня, приемную дочь, от остальных своих детей; не презирающая даже своего сына, обреченного жить без собственной магии. Она всегда делала наш ковен лучше, чем он был на самом деле. «Делала» в прошедшем времени — ключевое слово. Борясь с дрожью в коленях, я застыла, собирая в голове вмиг разбитые отвратительной новостью мысли. Боль в груди такая удушающая, такая холодная… Мне вдруг захотелось осесть на пол и разрыдаться, как то делала Анна, которую сейчас же от истерики не спасали даже таблетки сильнейшего транквилизатора, пусть она и перестала нуждаться в них еще в двенадцать лет сразу после того, как прошли ее детская склонность к эпилептическим припадкам. Но я не должна позволять себе плакать. У меня есть задача поважнее. Он был там. В отличии от всех остальных, Кай даже не спустился, узнав эту новость. Пока Джо пыталась успокоить отца и остальных, сама захлебываясь в рыданиях, он не издал ни звука в четырех стенах. И это был как минимум один повод, чтобы запаниковать. — Кай, — тихо позвала я брата срывающимся голосом и, сглотнув, отбросила на задний план все сомнения и распахнула дверь в его спальню. Я ожидала увидеть, что Кай плачет, переворачивает верх дном всю комнату или уже давно выбрался через окно, сбежав в неизвестность, но… Он просто сидел. И не двигался. — Кай… Он не обернулся и, лишь опустившись на кровать рядом, я заметила, как сотрясается его спина. Он дрожит, содрогается, но не издает ни звука. Я повернулась, чтобы разглядеть его лицо, но и на нем не было слез. Глаза у Кая остекленели, а губы были плотно сжаты. Как я и думала, он не плачет. Он просто вздрагивает каждые несколько секунд, так, как вздрагивают рыдающие взахлеб люди. Но слез нет. Никаких эмоций на лице… И это настолько привычно, что становится страшно: неужели ему и впрямь наплевать? Но ему не плевать. И я поняла это в тот самый момент, как, придвинувшись чуть ближе, протянула руку, робко тронув его плечо. Мой взор затуманился пеленой слез, которые, все же не сдержавшись, тут же полились по моему лицу. Но это не помешало мне разглядеть, каким странным взглядом на меня вдруг уставился Кай, обернувшись. И в тот миг я почувствовала, что что-то не так. Нашей семье еще никогда не приходилось переживать подобное горе, а оттого я не знала, кто и каким способом станет справляться с ним. И в том числе я не знала, как будет справляться Кай. Но его метод оказался изощреннее всех остальных. — Кай! — воскликнула я, когда его цепкие пальцы, вдруг накрыв мою ладонь, сжались так крепко, что затрещали кости. Болезненный укол в грудной клетке, похожий на тот, что я ощутила после новости матери — и волна жуткой слабости, заставившая меня беспомощно покачнуться на краю постели. Я опрокинулась спиной на одеяло и, не в силах даже выдернуть свою руку назад, смотрела, как Кай судорожно выкачивает из меня магию, при этом так жадно ловя ртом воздух, словно сам боялся не остановиться. И он не останавливался. — Кай, пожалуйста, — тихо прошептала я, прежде чем мои глаза сомкнулись. В голове — не единой догадки о том, что творится с моим любимым братом, горе которого я была готова разделить, забыв про собственное. Кай только смотрел на меня — так пристально, так холодно, что я вдруг словила себя на мысли, что уже и не против умереть прямо сейчас от того, что у моего брата случился ведьмовской нервный срыв. Это хотя бы не позволит мне скучать по матери, а также упростит Каю жизнь… Ведь магия, что перетекала к нему, явно помогала ему справиться с этой болью. Чем больше магии, тем легче. Пусть будет так. Я закрыла глаза и, сглотнув сухость во рту, отключилась.***
Шелест бархатных штор. Луч солнца, ослепивший меня даже сквозь плотно сжатые веки. Странное беспокойное ерзание рядом… Когда я открыла глаза, первое, что я увидела — это умиротворенное лицо Кая, сидящего поблизости на краю кровати. Его глаза не были закрыты и, размеренно дыша, он вдруг затаил дыхание, увидев, что я проснулась, и в тот же самый миг всякую его умиротворенность затмили сосредоточенно сошедшиеся на переносице брови и напрягшиеся мышцы. Мысли у меня в голове путались, потому я молчала около минуты, пытаясь по кусочкам собрать свою память. Вот всплыла тупая боль в грудной клетке от новости, что наша мать умерла; вот эхо рыданий моих сестер застыло в ушах, а вот я поднимаюсь наверх в комнату к Каю, а спустя пять минут замертво опрокидываюсь спиной на кровать, истощенная его анти-магией… Тело словно застыло от пробудившихся воспоминаний и, нервно сглотнув, я неуверенно вернула взгляд на лицо Кая, пытаясь догадаться, что обычно говорят в случае, когда ты должна была умереть от рук собственного брата, но очнулась живой. — Как ты себя чувствуешь? Я передернулась и, растерянно заморгав, внимательно посмотрела в глаза брату, который старался выглядеть спокойно и невозмутимо, но, судя по поджатым губам и острым скулам, никак не мог расслабиться. Я промолчала. Действительно, как я себя чувствую?.. Кости ломило так, словно по мне проехались бульдозером, а голова гудела до того сильно, что, казалось, вот-вот треснет по швам, как надколотый орех. Я тяжело вздохнула и, переборов слабость, перевернулась на спину, мрачно уставившись в потолок. Наверно, это был первый за всю историю случай, когда физической боли удалось затмить душевную, ведь, не чувствуй я себя сейчас столь паршиво, я бы давно нашла силы разрыдаться от тоски по матери и выбежать из комнаты после того, что Кай со мной сотворил… — Мне жаль. Я облизала пересохшие губы и сдавленно хмыкнула, не глядя на Кая, продолжающего сидеть рядом и испепелять меня призывающим взглядом. Впервые в жизни я не хочу на него смотреть. Он действительно сделал это… Он выкачивал магию без моего спроса, он чуть меня не убил! И это не оправдывает даже его нервный срыв и гибель нашей матери. Ведь, черт побери, я только сейчас начала понимать, что все могло кончиться сразу двумя смертями за один день. — Я не хотел причинять тебе боль. В тот самый момент его пальцы дотянулись до внешней стороны моего бедра, открытого школьной юбкой. Кожа у Кая была холодной, почти ледяной, а оттого совсем не контрастировала с моей — точно такой же. Он мягко проскользил ладонью от колена до моей лодыжки и, принявшись выводить на моей ноге пальцами замысловатые, ведомые лишь ему одному узоры, снова шепнул: — Не хотел… — Но причинил. Я повернула голову и наконец взглянула на него. Кай испустил тяжелый выдох и, медленно отстранив руку назад, опустился на постель рядом. — Я не удержался, — принялся тихо оправдываться он. — Мне было плохо, Одри, и почему-то мне показалось, что твоя магия может это исправить… Я не контролировал себя. — Ты мог убить меня, Кай. Он поморщился так, словно ему действительно было мерзко слышать об этом, и, посмотрев на меня, он покачал головой, лежащей на мягкой подушке рядом с моей. — Я бы ни за что этого не сделал. — Ты ведь сам сказал, что не контролировал себя… Значит, мог сделать. — Нет! — это прозвучало резче, чем стоило бы, а оттого головная боль вновь прошила мне виски. — Я же сказал, Одри: я не позволил бы причинить тебе вред…настолько большой. — То есть, — начала я и, перевернувшись обратно на бок, нахмурилась, стараясь говорить так, чтобы убрать надрывную хрипоту из собственного голоса, заставляющую звучать меня как будто простужено и болезненно: — Ты не отрицаешь, что такое может случиться снова? Вред будет не «настолько большой», но все-таки будет… Давая тебе свою магию, мне теперь всегда нужно быть готовой к тому, что ты в любой момент можешь переступить дозволенную черту? Так ты хочешь? Кай запнулся и, с очевидным трудом выдержав мой гневный взор, вдруг пододвинулся ближе. Его ладонь опять поверх меня, но на этот раз уже не на бедре, а на щеке. Большой палец мягко скользит вдоль скулы и, даже невзирая на свой гнев, который распаляет меня изнутри, я поддаюсь остаткам усталости и закрываю глаза. — Я обещаю тебе, Одри, — прошептал он, придвинувшись слишком близко, чтобы я продолжила злиться на него дальше. — Я клянусь… Клянусь, что больше никогда в жизни не причиню тебе какую бы то ни было боль. Слышишь?.. Я скорее сам вырежу себе сердце, чем трону тебя хоть пальцем без твоего согласия. Я разомкнула веки и недоверчиво посмотрела на брата. Его лицо снова сосредоточено и нахмурено, но взор наконец-таки отражает то, что я так страстно мечтала в нем увидеть после случившегося: мольбу и решительность, готовность отвечать за свои слова и долгожданное осознание, что он действительно был не прав. Все это — редкость для моего старшего брата, а оттого отказать я была просто не в состоянии. Да и разве мне не хотелось даровать ему прощение?.. — Наша мама умерла, — вдруг вырвалось у меня совсем не то, что я ожидала. Это осознание нахлынуло внезапно, куда сильнее и острее, чем в момент, когда я услышала об этом из уст сотрясающейся в рыданиях Джо. Меня обожгло одновременно с тем, как Кай, вздрогнув, тут же подался вперед и обхватил меня руками за плечи, притянув к себе. Наконец-то я позволила себе заплакать и, дав мне уткнуться носом в его шею, Кай принялся утешающе перебирать мои волосы, сам воздерживаясь от горя куда с большей легкостью, чем прежде. Быть может, моя магия действительно сумела залечить в нем душевную рану?.. — Мы переживем это. Мы справимся, — прошептал мне на ухо Кай, вжав в свое тело. — Мы всегда справляемся, — А затем по какой-то неизвестной мне причине повторил снова, пока я, не сдерживая всхлипов, продолжала захлебываться в вихре слез и соплей: — Одри, я больше никогда не дам себе причинить тебе боль. Никому не дам. Обещаю. И, надо заметить, он сдержал свое обещание… И продолжает сдерживать его до сих пор.