Переменная облачность

Воспоминания из будущего накатили волной внезапно, смыв мысли, планы на вечер — всё. Бьякуран упал на каменную плитку кухни, где как раз заваривал чай, вцепился руками в волосы и рвано, часто-часто задышал. Руки, ноги, торс скрутило в фантомном спазме, он задел неконтролируемым движением стол; оттуда слетела изящная белоснежная чашка и грянула об пол, задев осколками руки и лицо, но Бьякуран этого даже не заметил. — Сара!.. — прохрипел он, — Сара… Сакура!.. С новым приступом боли с губ сорвался полустон-полукрик. Джессо невероятным усилием заставил себя разогнуться, подняться на дрожащие ноги и босиком, не обращая внимания на хрустящие осколки, доковылять до прихожей и влезть в кеды. Он не помнил, как вышел на улицу. Не помнил такси, в которое сел. Не помнил, сколько ярко-зелёных купюр сунул водителю. — В аэропорт, — не своим голосом произнёс Бьякуран. — Мне нужно видеть её. Я, чёрт возьми, должен её увидеть. Чернокожий таксист белозубо осклабился ему ответ. — За такие деньги, пацан, хоть на край света. {}{}{} Безумие горчило на языке. Неприятный вкус. Слёзы, кровь, дым, гниль, рвота. Агония. Агония душевная. Агония физическая. Она лежала скрючившись на полу гостиной, маленькая и смертельно бледная. Ураган мыслей бурлил и кипел. Мильфиоре… Шамал… Тсуру… Бьякуран… Что-то психологически вывихнутое в ней встало на место. — Меня зовут, — хрип; горло будто горело изнутри, — Сакура. Харуно Сакура. Не Иви. Не Скалл. Не Сара… Сакура. Это звучало гордо. Это звучало правильно. И как же долго она этого ждала. {}{}{} Хорошо, что многочисленные гости и ребята в этот день куда-то запропастились, иначе вопросов было бы не избежать. Сакура покормила кота, почитала, посмотрела на телевизор, сходила за покупками, вздремнула на несколько часов, а потом проснулась от звонка в дверь. Зевая и кутаясь в плед, шаркая тапочками, она побрела открывать дверь: — Иду-иду, минутку, — распахнула дверь и сонно моргнула. На пороге её дома стоял Бьякуран, и выглядел он, надо сказать, неважно. Опрятный, элегантный и изящный до безупречности образ не накладывался никак на высокого, худощавого, взъерошенного, потрепанного как воробей, паренька. Немного посеревшая от стирки белая футболка, рваные джинсы, множество бренчащих браслетов на кистях, не зашнурованные кеды на босу ногу… Это никак не способствовало его образу злодея и мафиози-диктатора. Впрочем, для Сары Гринфилд Джессо был ещё и шефом, коллегой, своеобразным приятелем, да и вообще привлекательным молодым человеком. — Это ты? — его голос был так же полон надежд, как и взгляд. Она вспомнила лунную дорожку и горький смех и сделала решение. Хотя, кого обманывать? Решение было сделано уже давно, когда Джессо глотал слёзы, пытался унять дрожь в руках и прицелиться так, чтобы сразу и насмерть. — Привет, — сказала Сакура. — Заходи. {}{}{} Бьякуран сидел в её гостиной и пил чай, оттопырив мизинец. Деловито, беззвучно и упорно глядя куда угодно, но не на неё. Сакура сидела перед ним на коленях и обрабатывала многочисленные ранки перекисью. — Это же как надо было, — ворчала она. — Совсем с ума сошёл, дурачина. — Извини, — неловко улыбнулся он и поморщился от очередного ватного диска. — Я чашку разбил, фарфор, наверное, с кухни в кеды прилетел. На адреналине и не заметил. Торопился. — Меня увидеть? — Ага. — И ведь действительно торопился. Самолетом, поездом, такси и бегом; менее, чем за 24 часа с другого конца света добрался. И при этом не заметил ни жгучей боли в ступнях, ни того, что белоснежные кеды местами пропитались кровью. Сару Гринфилд всегда необъяснимо тянуло к Бьякурану, и причин на это было бесконечное количество, однако вендетта и долг перед самой собой перевешивал и заставлял сохранять дистанцию. Джессо, подобно каждому, был лишь актером в кукольном театре; кукловодом. Но сценарий-то писал не он; следовательно, и виноватым не был. Сакура Харуно не злилась на него, потому что Бьякуран в настоящем времени ещё никого не убил из людей, дорогих её сердцу. Любовь или нет чувствовала она к нему — сказать сложно, особенно на ранней стадии; это было что-то тёплое нежное и розово-персиковое, которое тянуло-тянуло-тянуло. Но в то же время чувство не выходило за рамки земного и реальности. Сакура знала, кто он такой. И Бьякуран знал, кто она такая. И ведь полюбил же. Эгоист, который никого кроме себя не… по крайней мере, до неё. Это было невероятно, невозможно и чудесно. — Дома никого нет, — невзначай проронила Харуно, лукаво прищуриваясь. — Останешься на ночь? И пусть даже намёка на интим быть не могло в данной ситуации под одной крышей, Сакура всё равно немного растаяла внутри, когда ей в ответ от великого лжеца была протянута робкая и невероятно искренняя улыбка. {}{}{} Уже глубокой ночью её разбудил шелест плаща и скрип кожаных ботинок дорогого друга, залезшего к ней в комнату через форточку. Сакура нехотя поднялась с кровати, дёрнула за нитку ночник и, зевнув в кулачок, поздоровалась. — Он… он фактически убил твоих сыновей, — прошипел Кавахира вместо приветствия; что-то опасное отражалось на его лице, гневное, ревнивое, — он подсыпал яд в чай Констанцо-Надешико Тсуру, а ты… ты ему ноги забинтовала! — Не он убил, — ответила Сакура. Соглядатай Фрегарах шумно втянул носом воздух и весь напрягся, сжался, прямо как хищник перед броском. — Он свёл тебя с ума, — тихо проскрежетал Кавахира. — Ты погибла. Я дышал твоим прахом. — Больной, — покачала головой Сакура. — Ветер дул сильный. — Значит, ты был рядом, но не удосужился помочь, — констатировала сухо Харуно и скрестила на груди руки. — Лицемер. — Я не мог! — он схватил её за плечи. — Не мог! Клятва, данная-… — А он смог! — громко перебила его Сакура. Кавахира с силой встряхнул её, хотя не проронил ни слова. — Бьякуран любил меня настолько сильно, что поднял пистолет и выстрелил! Дважды! Насмерть! Проклял всё на свете, потому что ему жизнь без меня не то, что не мила- невыносима! Кавахира дёрнулся, как от пощёчины, и отшатнулся. Его глаза забегали по лицу Сакуры, не зная, на чём остановиться: губах, глазах, бровях, волосах, ромбике на лбу… — Но я тоже люблю тебя. Кавахира выглядел растерянным и неуверенным. Глупый, самодовольный мужчина. Сакура помнила, как около сорока лет назад обжег сердце его отказ тогда, в больнице, когда он сказал ей с долей самоиронии, что надеяться не на что. Помнила свои робкие нежные чувства, ещё не нашедшие объяснения, и как мечты в очередной раз пошли трещинами. Надоело быть сломленной. Надоело ждать. Надоело расплачиваться за ошибки других. Надоело-надоело-надоело. Скалл мирно прыгал по сцене перед зрителями, Сакамото Иви мирилась с происходящим, Сара Гринфилд исполняла свою работу, а Харуно Сакура могла что-то изменить. Да, глаза у неё никогда не станут зелёными, но волосы можно покрасить. — Ты мне когда-то отказал, — сказала Сакура и сделала шаг назад. Кавахира изменился в лице. Морщинки на вечно молодом лице неуловимо углубились, под глазами залегли тени, губы сомкнулись, плечи приподнялись, а спина выгнулась назад. Ему было больно. Очень больно. Ударь Харуно его поддых, вышло бы гуманнее. Но она ответила ему прямо и честно, не обвиняя и ни в чём не упрекая. Кавахира несколько раз своими поступками ранил ей сердце; Иви бы стерпела, а с Сакуры хватит. — Мне жаль тебя, но не жаль, что я это сказала. Кавахира сглотнул: — Понимаю. И всё-таки, всё-таки он был ей дорог. Как союзник, коллега, наставник. Как друг. Сакура подалась вперёд и взяла его за руку, нежно пальцем помассировала нестабильный пульс. Кавахира медленно перевёл взгляд на свою дрожащую кисть, затем на Харуно и будто отмер. Острожно, словно боясь ненароком навредить, словно спрашивая разрешения, притянул её к себе и сомкнул вокруг руки. — Просто… дай мне минуту, — голос звучал тихо и странно. Неужели плачет? Прерывистое дыхание шевелило розовые волосы. — Ты сам виноват, — наверное, было безжалостно так говорить, но Сакура слишком устала быть жертвой. Кавахира сжал её крепче и всхлипнул. А потом просто растворился в своём Пламени, наверняка переносясь куда-то на другой край света. Странным образом, чувство вины Харуно и после этого душить не начало.