Десять миллиграммов

Прозрачной каплей солнечного света Я упаду в твою раскрытую ладонь. Пришедший ниоткуда, принесенный ветром, Теперь я только твой. Пусть хоть на миг, но станем мы едины В предсмертном вздохе исчезающего дня. Сплетенные, как будто паутиной, Мы сотканы из неба — ты и я. (с)

Треск натянутых нитей и проползающих по стенам трещин громко раздавался где-то глубоко в голове, заглушая скрип приоткрытой двери. Всё замерло, затихло, пропало, потерялось, не в силах найти себе место в затихшей и пугающе посветлевшей пустоте. Она была похожа на маленький светлый сгусток, повисший во мраке окружающей его пучины. Сгусток проходил по лабиринтам коридоров, заливая светом стены, полы и потолки, затухая у порога, разворачиваясь и повторяя свой маршрут. Джокер наизусть знал все дороги, помнил, где находится каждая ниточка, каждый узелок, каждый поворот и тупик. Но никогда не мог выйти, не мог найти тот самый момент, на котором вечно сбивается с пути. С появлением новых коридоров он и вовсе перестал искать. И лишь с появлением маленького обрывка света он начал следовать в верном направлении. Под эхо грохота, сквозь пыль, взломанные замки и рухнувшие стены. Принц смотрел на отдаляющегося Бэтмена, сидя в прибранной комнате и не торопясь запирать дверь. Уэйн сел в бэтмобиль и постоял ещё какое-то время. Видимо, наблюдал за домом, решал, стоит ли уезжать. И спустя пару минут раздался рёв мощного мотора. Джокер прикрыл глаза и откинул голову назад, вдыхая свежий воздух, проникший сюда благодаря впервые открывшимся окнам. Пустота вела Принца по укреплённой бетоном паутине, освещала путь, увеличиваясь и с каждым разом поглощая всё больше и больше преград, освобождая голову от нестерпимой ноши. Она заменяла бездну, вызывая странное и не самое приятное чувство. Мысли внезапно начали разлетаться, обретя свободу и огромное пространство, по которому довольно сложно было собрать их всех вместе. Они путались, метались и стирались, забывались и превращались во что-то неразборчивое. Лёгкость несла куда большую тяжесть. Всё начало терять смысл, рассыпаться, подобно ещё недорушенным стенам. Осознание болезненно жгло вены, но освещало дорогу к выходу, и Джокер поднялся с места. Подойдя к окну, он проследил за машиной Брюса до тех пор, пока та не скроется в лесу. Сгусток света остановился, побледнев и встретившись лицом к лицу с вновь возвращавшейся тьмой. Застыв посредине, Принц опустился на диван и сунул руку под подушку, вынимая оттуда баночку с нужным раствором и новый шприц. Рука дрожала, а в груди словно образовалась какая-то плотина, по ту сторону которой бились прохладные волны и переливались через верхушку. Впервые за эти семь месяцев Джокер почувствовал страх. Или стыд? Нервная усмешка коснулась пересохших губ, шприц упал на диван, руки зашарились по карманам, вынимая старую зажигалку. Эхо рушившихся стен замолкло, пустота начала исчезать, унося с собой огонёк, служивший маяком для Джокера. Но в этом океане не было выхода, не было места, где можно было бы причалить, сойти на берег или скрыться от вечно бушующих волн. Они затапливали любой светлый уголок, не пропускали сквозь себя извивистые пряди прохладного ветра, не позволяли земле приближаться к пленнику и давать ему спокойно дышать на поверхности. Этот океан затопил само небо, выстроив нерушимую крышу, он уничтожил зелень, загубив её полом, отгородил заключённого от света, воздвигнув стены. Но оставил окна, даже без решёток, стеклом, которое казалось прочнее всего дома, сквозь которое не протянешь руку, чтобы наполнить её дождевой водой или коснуться обжигающих лучей солнца, но сквозь которое можно наблюдать за тем, чего тебя лишили. Чего ты сам себя лишил. Поднявшись с места, Принц двинулся в сторону кладовой. Его персональный сейф, хранивший в себе все сбережения и служивший складом оружия. Среди сотни разнообразных ножей, пистолетов, патронов, бомб и динамита Джокер откопал канистру с бензином. Не имея ни прав, ни машины, Принц долго хранил его и оставлял нетронутым. Пол под ногами жалобно заскрипел, будто поняв, что сейчас произойдёт. И он не переставал молить хозяина остановиться даже когда тот уже поднялся в комнату и начал разбрызгивать на стены густоватую жидкость. Та медленно стекала вниз, собираясь в капли и спешно покидая дом сквозь щели. Джокер улыбался, глядя на блеск бензина и растворяющиеся, местами потёкшие краски дешёвых обоев, словно кто-то завернул незакрытые краски в полиэтилен и обклеил им дом. Это даже начало как-то забавлять. Эти стены не пропускали свет так долго, поглощали его, а теперь сгорят в нём. Какая ирония. Он зальёт каждый сантиметр тьмы, поглощая её в пламени, ослепляя и уничтожая, обращая в прах и разнося по лесу, по ветвям, тянущимся к солнцу. А бензин, казалось, будто и не кончался. Его хватило на весь первый этаж дома, и даже осталось немного для самой последней комнаты, в которой заканчивалась дорожка. Вернувшись на диван, Джокер поспешно закатал рукав. Океан продолжал пробиваться сквозь плотину, холодя кожу, покрывая её мурашками и заставляя мысли носиться, бешено возникая перед глазами различными образами, яркими и тусклыми, громкими и безмолвными, но страшно назойливыми и пугающими. Они вбирались в шприц вместе с раствором, поднимались выше и выше, доходя до десяти миллиграмм, переступая через них и карабкаясь дальше. Они сужались, местились, кучковались и комкались, выбирались из тьмы в наркотик, становились его частью, доходили до пятнадцати миллиграмм, затем ещё дальше, подбирая с собой пыль, осколки, утерянные частички. Они взбирались выше, стараясь возвыситься над океаном, скользили по пластиковым стенкам до отметки двадцати, на которой, сквозь мутные от миллиона нитей воды, виднелся проблеск. Мысли воскрешали воспоминания, приближаясь к свободе, оканчивая свой путь на тридцати миллиграммах, останавливаясь и улыбаясь в бездну вместе с Джокером. Принц поднял лежащую рядом зажигалку, глядя на неё, словно молча о чём-то прося, одним только взглядом он показывал то, что ей предстоит уничтожить. Щелчок. Маленький огонёк свободы пустил в потолок струйку дыма, затем приблизился к пролитой дорожке, остановившись, готовясь, и наконец опускаясь достаточно близко. Огонь вспыхнул мгновенно, резво разбегаясь по всему дому, как маленький ребёнок захватывая всё на своём пути и шумя треском. Где-то Джокер уже слышал этот треск. Треск стен, оков, зеркал, на глазах обращавшихся в пепел. Оставался последний шаг. Стоя у самого порога, Принц сел на диван, затаив дыхание и введя иглу в вену. На этот раз получилось непривычно больно. Какая-то змея, значительно крупнее вены, заползла в руку, кинувшись в грудь и вцепившись ядовитыми клыками прямо в сердце, хвостом перекрывая лёгкие и, едва дотягиваясь, проникала в голову, скоблила по черепу и лишала зрения, обостряя слух. В момент ослабевшее тело рухнуло на пол, почти невидящие глаза помутнели, а сам Джокер, не чувствуя ничего, кроме боли и удушья, вслушивался в песни пламени. После вопля бездны этот звук и впрямь казался пением. Настоящий хор, собранный из руин лабиринта, тлеющей паутины, осколков зеркал и спалённой пыли. И всё это в ослепительном, больше никогда не затухнувшем свете, заливавшем стены. В спасительном пламени, испарявшем океан, уничтожившем ложные ориентиры и маяки. Сознание тлело вместе с домом, хрипящем уже где-то обвалившимся потолком. Джокер прикрыл глаза. Не чувствовался запах гари, дым не жёг нос, а боль в груди затихала. Принц успел понять, что больше не дышит до того, как змея вынула клыки из почти остановившегося сердца. Не было страха, не было сомнений. Джокер уничтожил сломанную часть пазла из двух деталек, оставив за порогом этого дома светлую и чистую. Ту, что способна стать частью чего-то большего, чего-то более красочного и прочного. Ту, что достойна по-настоящему живых картин Ту самую, что своим мрачным образом несёт тепло и свет, оставаясь своей среди мрака и безмолвия пустоты лабиринтов Готэма. А змея уничтожила последние мысли, вернув разум, очистив его от всех воспоминаний, оставив лишь одно, самое яркое, которое помогло ей покинуть тело в образе наконец проявившихся искренних чувств. Воспоминание о том последнем мгновении, когда две половинки были едины.