Ахтунг! Обратите, пожалуйста, внимание на оформление
(То есть, я понимаю, что читатель - не дурак, но мне так спокойнее)
Вы смотрели фильм "Помни" (Memento)? Ну так тут смена времён примерно такая же, если не похлеще. Поэтому, ориентируемся по первой главе таким образом: После первой главы – жирным. До первой главы, после фильмов – косым. До фильмов – жирным косым. Во время фильмов - обычным.Спасибо за внимание и понимание! Мы начинаем.
I
Развевается, вздымаясь колоколом и перекатываясь волнами, лёгкая голубая юбка летнего платья. Пышные рукава-фонарики напитались водой и липнут к худым плечам. Мокрые светлые волосы склеились в плотные пряди, поднимающиеся в воздух, как карусельные цепи, пока девочка лет шести кружится по заднему двору, топчась босыми ногами по скользкой траве и холодной земле. Небо тяжёлое, свинцовое, деревья вокруг потемнели от влаги и хмурыми стражами глядят сверху. Капли дождя лупят по жестяной крыше дома, вода потоками стекает в бегущий вдоль стены водосток, по нему плывут, словно наперегонки, листочки, веточки и обрывок альбомного листа с размытым уже рисунком. Девочка всё вертится волчком, наверное, воображает себя балериной или феей, и у неё уже начинает кружиться голова, и от улыбки болит за ушами, но она не может остановиться: слишком счастлива. Такого дождя не было уже давно, да и не каждый день строгая обычно мама позволяет рискнуть здоровьем в угоду полёту фантазии. Из дома, высунув языки, выбегают два золотистых ретривера, хлопая ушами, и принимаются скакать вокруг маленькой хозяйки. – Ну, хватит! Иди в дом! – раздаётся с крыльца женский голос. Девочка оборачивается, хохоча, бежит переодеваться и греться, едва не сталкиваясь на террасе с матерью, а та перехватывает в дверях разбушевавшихся собак и принимается вытирать их полотенцем, чтобы не наследили. Кончается август. Ещё несколько дней, и дочери пора будет в школу, первый класс – волнительно ужасно. Высушенные и разлохматившиеся ретриверы прорываются в столовую, оттуда несутся на кухню к мискам, и хозяйка покорно идёт их кормить, а потом берётся за обед для себя и дочери. Та спускается со второго этажа в тёплых носках и джинсовом коротком комбинезоне, надетом на кофточку с рукавом три-четверти. Волосы всё ещё мокрые и нелепо обрамляют раскрасневшееся личико. Юркнув под руку матери, девочка стащила с разделочной доски огурец, запрыгнула на соседнюю стойку и стала поедать его, болтая ногами. На обед салат из свежих овощей и тушёная курица. Больше мама почти ничего не умеет, но дочка не возражает. Маму она любит больше всего на свете. После обеда они читают, потом будущая школьница делится впечатлениями, объясняет их и отвечает на вопросы. Вечером – настольные игры, в десять отбой. В доме две комнаты на втором этаже, на первом – гостиная, где иногда спят гости, столовая, кухня и ванная. Участок маленький, на заднем дворе нет клумб и грядок, гаража нет тоже, и шикарный вороной Мустанг 1967 года мокнет под дожнём, поблёскивая, как жук. На передней веранде – подвесной диван, с которого вечно падают подушки и плед, а вся обивка – в прожжённых дырках, из-за того что стоящая на перилах пепельница постоянно опрокидывается. Уложив дочку спать, мать выходит на террасу покурить последний раз на ночь. Иногда она садится на диван, и тогда оба ретривера кладут головы ей на колени, но иногда, особенно когда влажная погода, женщина стоит на крыльце и смотрит в занавешенную сумраком даль. Дома́ здесь стоят редко, кругом лес, ни одного фонаря, тишина небывалая, в городе такой не бывает, поэтому любой блик света, любой нездешний звук будут заметны издалека. У этой семьи редко бывают гости, да и предупреждают они обычно заранее, когда собираются приехать, так что никаких явлений Христа народу ждать не приходится. Но иногда мать всё равно ждёт. Щёлкает кремень зажигалки, на мгновение вспыхивает пламя и с лёгким шипением опаляется сигарета. Огонёк отбрасывает оранжевый блик на тонкое лицо женщины, отражается в серых глазах, табачный запах впитывается в густые тёмно-русые волосы. Она курит, скрестив руки на груди, вся дрожит, то ли от прохлады и сырости, то ли от неоправданного ожидания. Быть может, завтра. Докурив до фильтра, она оставляет окурок в пепельнице, обещая себе с утра её опустошить, загоняет собак в дом и запирает дверь. Гасит свет на первом этаже, поднимается во вторую комнату, переодевается в выцветшую футболку с неразборчивым логотипом чего-то и пижамные штаны. Перед сном на всякий случай проверяет телефон – ничего нового. Но ночь длинная, а что принесёт новый день – никому неизвестно. Гаснет настольная лампа.II
Лишившись в начале 20-х мужа, Сара Роджерс была вынуждена продать его ферму, переехать в Нью-Йорк и устроиться работать медсестрой, чтобы содержать дочку Стефани. Та родилась слабой и болезной, и за первый год её жизни родители едва успевали передохнуть между её недугами и промокнуть глаза от слёз, наворачивавшихся, когда в очередной раз какой-нибудь врач говорил, что девочка не выживет. Но видимо дух у Стефани был сильнее тела, и каждый раз она переступала через себя, будто назло судьбе. На смертном одре отец с улыбкой говорил, что хотел бы обладать выносливостью дочурки. Бывшая снова беременной Сара после похорон потеряла ребёнка, разболелась сама и едва не оставила Стефани сиротой на попечении дальних никогда не виданных родственников, но обошлось, и, посадив маленькую для своих лет дочь на чемодан, Сара отправилась в Нью-Йорк, где когда-то и познакомилась с мужем. Их слишком легко воплотившаяся мечта держать ферму и растить ораву ребятишек прожила всего пять лет. В душном, загазованном и людном Бруклине Стефани поначалу снова стало хуже: обострилась астма, желудок с трудом справлялся с местной пищей, часто случались мигрени и обмороки. Сара как никогда боялась потерять дочь, последний лучик света и любви, оставшийся у неё после утраты мужа. Со стыдом и опаской оставляла она Стефани на попечении соседской старушки, уходя на работу, и каждый вечер по пути домой тряслась от страха, что не застанет девочку в живых, но судьба баловала несчастную женщину, и Стефани, получая также и уход врачей – коллег матери, начала немного крепнуть, но ни его, ни раздобытых по знакомству лекарств не хватало, чтобы укрепить слабые лёгкие и сердце малышки. Неутешительные прогнозы были и у зрения, и у почек, и у репродуктивной системы, и даже у костей: говорили, что ослепнет, что могут появиться камни или пиелонефрит, что есть вероятность бесплодия, и что неудачное падение может закончиться переломом. И Сара едва не рыдала от таких прогнозов, ломала руки, рвала на себе волосы, но не сдавалась. Её стараниями и любовью Стефани жила и отворачиваться от света не собиралась. Стефани очень любила цветы и животных. Сама ухаживала за какой-то полудохлой растительностью в горшках, оставшейся в квартире от предыдущих хозяев, и та даже начала давать свежие побеги, а весной и вовсе зацвела. С помощью сына старушки-сиделки девочка смастерила кормушки для птиц и развесила их за окном. Как-то раз притащила в дом с прогулки бездомного котёнка, но как бы ни обливалось кровью сердце Сары, животное пришлось выгнать обратно, и Стефани рыдала, пока спазм не перекрыл дыхательные пути и не пришлось впопыхах искать ингалятор. Тогда Сара разрешила подкармливать кота, который продолжил ютиться где-то в доме и приходить под дверь Роджерсов, пока однажды не пропал. Стефани придумала себе историю, что ему нашёлся хозяин, но Сара знала, что несчастную зверушку задавила машина. Настала пора отдавать дочь в школу. К этому времени Стефани уже неплохо умела читать и писать, чем вызывала зависть и неприязнь большинства одноклассниц, зато её полюбила учительница Мисс Ли. Она часто говорила Саре, что её дочь – это дар божий, тихая, скромная, усердная и одухотворённая. Последнее, может, немного чересчур – в перерывах между уроками Стефани не бегала, не играла и не болтала с другими девочками, а как была сидела за партой и смотрела в пустоту, и одним небесам известно, о чём были её мысли. Над ней стали посмеиваться, а мальчишки из соседнего класса не могли упустить шанса подёргать её за косички. Жидкие светлые волосы Стефани доходили ей почти до пояса, и Сара придумала обманный трюк, завязывая их в пучок, чтобы их казалось больше, но к концу дня из причёски начинали выбиваться пряди, за что Стефани дразнили неряхой, и это было, пожалуй, самое обидное, ведь девочка так стремилась к порядку и аккуратности. Учительница пыталась помочь застенчивой ученице сойтись с другими ребятами, придумывала коллективные проекты и сама разбивала детей на группы, но потом она узнала, что Стефани всегда сама делала всю работу, от чего ещё больше зажималась, боясь подвести других, и замыкалась в себе, так что от этой идеи тоже пришлось отказаться. Первый год Стефани в школе был безрадостным.III
Второй класс начался с болезни, поэтому Стефани пропустила добрые два месяца учёбы и пришла в школу ещё более похудевшая, бледная, с красными глазами. Её незамедлительно прозвали «болотной чумой» и «скелетиной». Стефани расплакалась и выбежала из класса в школьный двор, где спряталась за сваленными в кучу остатками стройматериалов и продолжила реветь, пока до её слуха не долетел жалобное мяуканье. Она выбралась из укрытия и увидела троих мальчишек, на вид – первоклассников, мучавших котёнка. Собственные горе и обида тут же ушли на второй план, в покладистой и покорной Стефани проснулся воинствующий дух, сами собой сжались от гнева маленькие кулачки, и с размазанными по щекам слезами девочка зашагала к хулиганам. Один из них держал животное за шкирку, другой – тянул за хвост, а третий – тыкал прутиком в живот и мордочку. Они хохотали кровожадно и мерзко, как гиены, которые хотят не столько есть, сколько поглумиться над жертвой. – Ну, прекратите! – сорвавшимся голосом крикнула Стефани. – Вы разве не видите, ему же больно! За что вы так? – О, скелетина пришла, – фыркнул один из мальчишек, тот, что занимался хвостом кота и сидел на корточках лицом к Стефани. У девочки в горле встал ком, так неприятно было снова слышать прозвище. Неужели, оно разошлось уже по всей школе? Тем временем тот шалопай, что заправлял прутом, попал котёнку в ухо, и тот жалобно взвыл. – Хватит! Отдайте! – с неведомо откуда взявшейся силой Стефани оттолкнула мучителя, наклонилась, шлёпнула другого парня по руке и, воспользовавшись их замешательством, схватила котёнка на руки и прижала к груди. Мальчишки тут же поднялись и стали грозно наступать. – А ну верни! – сказал тот, что с прутом, грозно потрясая оружием, сжатым в кулак. – Мы его первые нашли и делать с ним будем, что захотим. – Не отдам! – взвизгнула Стефани, чувствуя, как дрожит пушистый комочек. – Вы его до смерти замучаете. Он же слабее вас, он вам ничего не сделал – за что? Она нарочно отступала к школе, надеясь наткнуться на кого-нибудь из взрослых, но почти дойдя до порога вдруг споткнулась о кочку и упала, больно ударившись копчиком. Тогда один из мальчишек тут же схватил её за руки, пытаясь их разнять, но хрупкая девочка проявляла чудеса стойкости, не подпуская хулиганов в подзащитному котёнку. Тогда другой парень схватил её за пучок, тот развязался, и нападавший жестоко потянул Стефани за полосы, заставив её заныть от боли. – Отдавай, хуже будет! – пригрозил третий, с прутом, замахиваясь, и хлестнул Стефани по голым ногам. Стефани обливалась слезами, как могла терпела нарастающую боль, молилась про себя, чтобы вышел кто-нибудь из преподавателей, но котёнка не отпускала. Ей было жалко себя, страшно ужасно, но хуже было бы ей мучиться от стыда, если бы беззащитное животное попало в руки беспощадным мальчишкам. Стефани представила, как всю жизнь её во сне будут преследовать стоны котёнка, и это будто придало ей новых сил. Она начала брыкаться, отгоняя мальчишку с прутом, но от этого стало больнее голове, когда усилилась хватка. – Эй, вы! А ну брысь! – раздался суровый девичий голос, а потом лёгкий стук. Один из мальчишек ойкнул и отпустил волосы Стефани. Тот, что пытался отнять кота, тут же отпрянул, и Стефани поспешно перекатилась на колени и стала отползать. – Мисс Ли! Мисс Ли! Сюда, скорее! – надрывался всё тот же голос. – Мисс Ли! Тут хулиганы! – Бежим отсюда! – вдруг напугано и нерешительно сказал один из мальчишек, и они дружно рванули с места, пронесшись, как ураган, мимо съёжившейся на земле Стефани, напоследок обдав её пылью. Когда всё стихло, послышались лёгкие шаги, и на плечо Стефани легла ласковая рука. Отважная защитница животных подняла голову, и глазам не поверила. – Ты – ангел? – удивлённо спросила она у девочки, наклонившейся над ней. – Нет, что ты, – та рассмеялась чистым, как перезвон колокольчиков, смехом. – Давай, я помогу тебе встать. Ну вот, тебе надо почистить платье. Ого, сильно же они тебя, уже синяки. Обязательно Мисс Ли всю правду скажу. Ну пойдём, пойдём. Кота-то отпусти, нельзя с ним в школу. Пушистого пассажира высадили на пороге, и новая знакомая, поддерживая Стефани под локоть, проводила её до туалетов и стала помогать вымыть руки и коленки, но после чистки одежды на платье появились мокрые пятна, и Стефани покраснела, представив, как явится с ними в класс. – А я пойду рядом, буду тебя прикрывать, никто и не заметит, – пообещала незваная спасительница. – Тебе помочь заплести косу? – Почему ты так добра ко мне? – недоверчиво спросила Стефани, пока девочка возилась с её волосами, боясь, как бы это дружелюбие не оказалось каким-нибудь гадким розыгрышем. – Потому что, во-первых, ты меня поразила самоотверженностью, во-вторых, мне тебя жалко. Ну кто ещё пойдёт на такое самопожертвование ради какого-то комка шерсти? Знаешь, мне кажется, у тебя сердце не по размеру тела, огромное, отважное и доброе. Я видела сегодня, как с тобой в классе обращаются, и это гадко по-моему. Готово. Девочки встали друг к другу лицом. У незнакомки были длинные, пышные тёмно-русые волосы и ярко-серые глаза, глубокие и чистые, похожие на горное озеро. Она была чуть-чуть выше Стефани, но, кажется, того же возраста. – Я новенькая у вас, – пояснила она. – И если они все такие, то я лучше буду дружить только с тобой. Я Бонни, вернее, Джейн Бенита Барнс, но это не выговорить. Будешь со мной дружить? – Конечно! – Стефани покраснела. – Я Стефани. Гейл. Роджерс. – А коротко? – Бонни игриво улыбнулась. – Стеф или Фанни? Нет, нет, точно не Фанни, глупость сморозила. Значит, Стеф. Приятно познакомиться. Они пожали руки, и Бонни критически осмотрела платье Стефани. – Надеюсь, за урок высохнет, – вздохнула она. – Эх, если бы я пришла раньше. – Ты пришла очень вовремя! – постаралась утешить Стефани. – Нам в класс пора, наверное. Бонни кивнула и, взяв Стефани за руку, повела её на занятие. Одноклассницы встретили их удивлённым взглядом, но ничего не сказали, что удивило Стефани. Но она просто не видела выражения лица Бонни, с которым она посмотрела на остальных девчонок. Со следующего дня они сидели рядом, и очень скоро Стеф Роджерс и Бонни Барнс стали лучшими подругами. Вернее, единственными друг у друга.IV
В конце 20-х годов следующего века Бонни Барнс вдруг ушла из агентства ЩИТ, взяла дочь и переехала в Норфолк, штат Виргиния, мотивируя это тем, что там чище воздух и спокойнее обстановка, что лучше для ребёнка. Хотя все говорили, что не стоит так резко вырывать девочку из привычной среды, и что лишать её общества близких нехорошо, Бонни была непреклонна. О том, почему она вдруг решилась на это после нескольких лет разговоров и планирований, можно было только гадать. Ко всеобщему удивлению на сторону эксцентричной леди встала директор организации, Николь «Ника» Фьюри, едва ли охотно, но с пониманием подписавшая заявление об отставке. В рядах коллег Бонни, Мстителей, потом долго перешёптывались о последствиях и реакциях некоторых индивидов. Процесс распада начался, наверное, на второй год после рождения дочери, и ведь многие говорили, ещё во время беременности Бонни, что ребёнок – последнее, что сейчас нужно в её жизни. Но та была упёртая, тем более, было уже поздно что-то менять, даже когда в душу начали закрадываться сомнения. Девочка появилась на свет здоровой и красивой, и хотя по первости новоиспечённая мамаша огорчалась, что уродился у неё не желанный сын, очень быстро она прикипела к малышке и на пушечный выстрел не подпускала к ней никого, кроме друзей. Ребёнка назвали до ужаса непопулярным по нынешним временам именем Дороти. Второе имя выбирали уже всем дружным женским коллективом и сошлись на Эвен. В итоге полностью, тем более с двойной фамилией, имя звучало несколько дико, но малышку всё равно чаще всего звали Дори, а официальные документы не особо разговорчивы. Дори внешне не была похожа на Бонни: голубоглазая и светловолосая, она тем не менее росла, почти полностью копируя мимику и жесты матери. Впрочем, это и было конечной целью всей катавасии вокруг зачатия: чтобы дочка вобрала в себя по возможности черты обоих родителей. К обоим же она питала равную любовь, но когда при планировании переезда по настоянию доктора Беннер девочка беседовала с психологом, в вопросе, с кем бы она хотела жить постоянно, она выбрала Бонни. Они уехали, когда ей было около пяти лет. Первые несколько месяцев бывшая агентесса пыталась жить нормальной жизнью и такую же обеспечить дочери. Она искала работу, как обычные люди, но оказалось совершенно невозможным совмещать какую-либо деятельность вне дома и уход за ребёнком (никаких сиделок, ни в коем случае), поэтому пришлось с позором обратиться в ЩИТ, выклянчить фальшивый диплом переводчика и засесть за работу над переизданием «Войны и Мира». Но, до того любимая, русская классика хуже горькой редьки надоела довольно быстро, да и душа требовала адреналина, так что Бонни пристыженно вернулась на работу в ЩИТ, правда, в качестве фрилансера. Занималась шифрами, наводками, связями, если кому случалось быть в Норфолке, обеспечивала транспорт, оружие, явки, прикрытие и иногда даже оперативную поддержку. Такая работа была ей абсолютно по душе, а бывшие коллеги, простив наконец дезертирство Бонни, стали частенько её навещать. Правда, первый раз, когда к ней без предупреждения явилась Тони Старк, Бонни на всякий случай вышла её встречать в пистолетом. Довольно скоро в Норфолке перебывали почти все Мстители и даже сама Фьюри. Как это иногда, но не часто, бывает, некогда заклятые враги теперь стали чуть ли не лучшими друзьями, и, пожалуй, дружба Ники была вторым самым ценным артефактом в коллекции Бонни. Ну и потом, это действительно казалось смешно теперь вспоминать, как Зимний Солдат подорвала машину директора ЩИТа и чуть не отправила Фьюри на тот свет тремя меткими пулями. А вот Дори, кажется, больше всего любила, когда приезжал Ник Романов: на нём можно было кататься. Но не хватало того единственного человека, которого Бонни хотела бы видеть в этом мирном и домашнем местечке больше всех остальных друзей. Она честно и много раз говорила лучшей подруге и партнёрше, что не может сносить шумного и яркого света, что она навоевалась, что она готова охотно сотрудничать со ЩИТом и Мстителями, но только без их почти круглосуточного присутствия в их жизни. Аргументы, что агенты и филиалы раскиданы по всем штатам и по большей части мира, не помогали, просьбы сделать передышку приводили к отпускам на широкую ногу в каких-нибудь тропиках. В итоге Бонни показалось, что она сбегает не от мира, а от самой себя, чтобы понять, чего она хочет, и первая же попытка оказалась выстрелом вслепую, попавшим в яблочко. Но зато теперь, когда Бонни нашла себя, ей не хватало Её. Той, которую она так привыкла защищать, опекать, боготворить, обожать и слушаться. Той, которая не раз спасала ей жизнь, придавала веры в себя и светлое будущее, в новый мир без тьмы и гнева. Бонни очень боялась, что теперь, когда она разобралась в себе, той, которая нужна ей больше всего, каким бы ни был мир вокруг, не будет рядом, потому что она не поняла, что пыталась сказать Бонни, или поняла не так, или обиделась, на этот раз навсегда, и не перешагнёт через упрямство и не простит. Они переписывались, конечно, иногда звонили друг другу, но этого было недостаточно, это было как-то сухо, а Бонни, глотая слёзы, не решаясь сказать прямо, всё пыталась намекнуть и рассказывала, как поживает Дори. А потом наступал вечер, она клала дочку спать и выходила курить на террасу, вглядываясь вдаль, надеясь, что вот-вот раздастся тарахтение мотоцикла, вот-вот замерцают фары, и из темноты покажется силуэт самого любимого человека на свете, лучшей подруги, командира, жены и матери Дори. Мисс Америки-1943 и бессрочно – Стефани Гейл Роджерс.