XLIX
По прошествии той недели, что Дори гостила у Стефани в Нью-Йорке (обычно, они куда-нибудь ездили, но пока Дори не привозила домой рассказы о том, куда именно, Бонни абстрактно называла пребывание дочки с мамой Нью-Йорком), Стефани позвонила жене (всё ещё не бывшей, хотя иногда Бонни вскакивала посреди ночи от снов, в которых они развелись) и сообщила, что она очень хотела приехать сама, но из-за срочного задания, она отправляет Дори с надёжным человеком, агентом Картером, которому как раз лежит назначение в Норфорлк (что-то связанное с хищением мирового наследия). Бонни хотелось бы ещё поговорить со Стеф, но та извинилась и попрощалась, так как ей уже было пора на самолёт. Бонни постаралась на этом не зацикливаться и стала размышлять о том, каким же будет агент Картер, который согласился взять на себя ответственность за чужого ребёнка, да не абы чьего, а самой Капитана Америки. А ещё о том, почему Стефани, будто нарочно, выбрала агента с такой пресловутой фамилией. Семь дней в полном одиночестве (не считая собак, конечно, которые требовали внимания и ухода побольше, чем Дори) вопреки ожиданиям дались Бонни достаточно легко. После первой же ночи она вдруг перестала бояться темноты, решила ни с того ни с сего заняться готовкой, снова попробовать переводить (на этот раз делала субтитры к фильмам и сериалам) и даже вдруг начала гулять по округе, хотя раньше Дори чуть ли не с боем вытаскивала её куда-то, кроме насущных походов в магазин. А тут Бонни почти физически, как если бы под рёбра поддели крюком и потащили прочь, потянуло на воздух, и оказалось, что по соседству даже живут люди, моют по выходным машины и стригут лужайки, дети последний раз в год бегают под струями оросителей, и под ногами приятно шуршит гравий, случайно притащенный колёсами с парковок на асфальтовую дорогу. Как-то раз Бонни разулась и почти до конца улицы дошла босиком. Холодная шероховатая поверхность игриво щекотала ступни, и от них как будто разбегалась по всему телу некая энергия земли. Жалко только, что пришлось снова обуться, когда проходивший мимо старичок с сумками покупок в обеих руках ошалело уставился на странную мадам и спросил, всё ли с ней в порядке. Бонни улыбнулась, попыталась наврать что-то про йогу (между прочим, она и в самом деле несколько раз брала уроки у Брин, когда была ещё не совсем стабильна после реабилитации) и предложила дедушке помощь. Тот удивился, но согласился, и пока они шли вместе до его дома, он разговорился и в конце концов начал рассказывать про своё участие в Войне, и Бонни очень хотелось разделить с ним эти воспоминания, но к сожалению не могла, и про протез сказала, что ей поставили его после войны в Афганистане (это даже было не совсем ложью, ведь в Афганистане Бонни действительно была и получила там одно из худших повреждений за всю жизнь, после которого руку пришлось почти полностью переделывать). Но самым знаменательным событием был случай, когда Бонни ни с того ни с сего вдруг решила уйти за забор заднего двора и углубиться в рощу. Уже через пару минут пути по влажной, покрытой мхом почве, кое-где вздутой корнями, Бонни выбралась к бухте. Вода была тихая и гладкая, но из-за пасмурной погоды — серая, как сталь. Мимо не шло ни одной лодки, на другом берегу виднелся примерно такой же берег. Вдоль прибоя тянулась небольшая полоска песка. Бонни разулась и ступила в прохладную по осени воду. Она прожила здесь почти два года, и ни разу не выходила к заливу, даже не знала, замерзает он на зиму или нет. Если замерзает, можно кататься на коньках, и опять же, подобная информация может пригодиться в стратегическом планировании. Бонни пообещала себе ходить сюда почаще и обязательно выяснить насчёт льда, а ещё искупаться летом. Ближе к вечеру приехал агент Картер. Дори сразу побежала в дом переодеваться и отдыхать, а взрослые остались на крыльце здороваться. Когда они пожимали руки, Бонни не заметила, как её губы расползлись в ухмылке. – Что-то смешное? — вежливо поинтересовался агент. Он был невысокий, пожалуй, даже мелковатый, светловолосый и какой-то нервный, будто пытался показать себя с лучшей стороны на собеседовании. – Да нет, просто… — Бонни не сдержалась, хихикнула и озвучила мучившую её мысль. — Ужасное дежавю. Агент Картер. – А, понимаю. — Молодой человек закивал. — Он мой родственник вообще-то, Уильям Картер, какой-то близкий, но малознакомый. А я Шеннон. – Очень приятно, ещё раз, — повторила Бонни, стараясь не позволить своему изумлению повесить паузу. – Ну, заходите в дом. Если меня задним числом не уволили, то моя задача скоординировать вас на местности и оказать посильную помощь, так что выкладывайте, что у нас есть. Вам чай? Кофе? Внешне младший Картер не был похож на предка, и уж тем более характером он был иной. Правда, Бонни не посчастливилось близко знать «старика Лиама», как называл его Шеннон, но ей казалось, что при общении в интимной обстановке Уильям мало отличался бы от того образа, который надевал вместе с формой, а вот отпрыск, выложив на стол оружие и оставив у порога ботинки, был лёгок на подъём улыбчив, внимателен и немного застенчив, но он понравился Бонни несмотря на то, что в первый момент она подумала приревновать к нему Стефани или начать искать глубинный смысл в том, что выбор пал именно на тёзку человека из прошлого, сыгравшего не последнюю роль в истории Бонни и Стеф. Так или иначе, с Шенноном они сработались прекрасно, выполнили задание в одну ночь и перед тем, как с утра расстаться, выпили на веранде утренний кофе, пользуясь хорошей погодой. – О, кстати, забыл поделиться новостью. — Агент остановился, уже садясь в машину, и обернулся к провожавшей его хозяйке. — Капитан Роджерс пару дней назад открыла выставку своих картин, большой премьеры не было, так что не беспокойтесь, что вас не позвали. Но вы бы приехали посмотреть. – Думаю, я видела большинство этих картин. — Снисходительно улыбнулась Бонни. Но тот факт, что Стеф всё-таки решилась на то, о чём мечтала с детства, не укладывался в голове. – Одну точно не видели. — Картер заговорщически сощурил глаза. — Она называется «Коммандос» — грандиозное полотно, по-моему, самая большая работа Капитана. В интернете, конечно, уже есть снимки, но это не то. Так что приезжайте, поглядите. И дочку возьмите. Она у вас чу́дная. Ну, до свидания! Шеннон помахал на прощание, сел в машину и уехал. Бонни проводила его задумчивым взглядом. Поездка на выставку была бы достойным поводом выбраться из дома, но в то же время ужасно лениво было сниматься с места. Но любопытство взяло верх, Бонни решила посмотреть хотя бы снимки картины. Что ж, работа была поистине чарующая. Справка в интернете говорила, что размер холста — метр в высоту и полтора в ширину. Коммандос, как живые, стояли клином, вооружённые до зубов, с грозными, но благородными и чуточку задорными лицами. Впереди них в пол-оборота спиной к спине были изображены Капитан Америка и Бонни, только их взгляды были устремлены куда-то ввысь, исполненные решимости и надежды, будто они ждали, чтобы вышло солнце или прибыло подкрепление. Маленькая деталь — сцепленные левые руки и виднеющиеся на пальцах обручальные кольца. Над отрядом нависало грозное штормовое небо, где-то вдалеке будто полыхало огненное зарево, вокруг них было поле недавно завершившегося сражения. Общая концепция была очень похожа на постер к какому-нибудь боевику, но какая техника, какие детали! Даже не будучи искусствоведом, Бонни легко могла сказать, что в эту работу Стефани вложила всю душу и немало усилий. Вполне возможно, что только ею она и занималась последний год. Бонни вдруг очень захотелось позвонить Стефани и высказать всё, что камнем лежало у неё на сердце, причём вот так сходу, на трезвую голову, ведь Стефани должна знать и заслуживает объяснений: в конце концов, кто из них сходил с ума почти год, а потом сбежал с ребёнком? Бонни позвала Дори ехать в школу, а по возвращении домой ушла на берег залива, будто боясь, что в доме кто-то может её подслушать, и набрала номер Стефани.L
Под руководством Капитана Америки Ревущие Коммандос лишили Гидру всех её заводов, и теперь собирались лишить ведущего учёного. Стефани охотно веселила взвод карикатурами на гневающегося Красного Черепа, а вояки отказывались верить, что беспощадный тиран, которого побаивался сам Гитлер, на поверку оказался женщиной. Стефани не пыталась их убеждать в своей правоте и останавливала Бонни, когда та распалялась и начинала доказывать, что всё видела своими глазами: ведь какая в сущности разница? Главное, что Коммандос нацелены против злодейской диктатуры и готовы под командованием Капитана головы сложить на благо мира. Разведка принесла вести о Золе, командование спланировало операцию, и Стефани распустила ребят отдыхать перед ответственным заданием, а её Бонни уволокла в комнату и страстно и отчаянно дарила ей любовь до глубокой ночи, как будто предчувствуя беду и пытаясь насытиться близостью и теплом так, чтобы хватило и на том свете. У Стефани будто бы тоже поджилки тряслись от страха, но эти мысли она отважно отгоняла, и с уверенность смотрела в послезавтрашний день, где ей виделась молниеносная победа в войне, лучезарное возвращение домой и спокойная жизнь где-нибудь в глубинке. Этими мыслями она поделилась с Бонни, лежавшей у неё на плече и нервно перебиравшей волосы. Подруга идею оставить Бруклин поддержала. – Я хочу, чтобы был лес, — мечтательно пробормотала она и улыбнулась, кажется, первый раз за ночь. — Я срослась, наверное, с корой, листьями, корнями… Ну сама подумай, сколько мы по ним шлялись? Понадобятся годы, чтобы от запаха отвыкнуть, от звуков, а так выходишь утром на крыльцо —, а у тебя птицы поют, сыростью древесной пахнет. А ещё чтобы вода поблизости была обязательно. Помнишь, мы на коньках как-то пошли кататься, когда зима выдалась небывало холодная? А так можно будет каждый год, лишь бы лёд достаточно крепкий был, и купаться летом. А главное — чтобы на мили ни живой души, только мы, природа и тишина, чтобы наконец перестали в ушах гудеть взрывы эти, и свист пуль стих. – Ты где такое место найдёшь? — ласково усмехнулась Стефани и поцеловала Бонни в макушку. – А что, страна большая, если захотеть — всё найдётся, а если что, вернёмся сюда. — Бонни рассмеялась вдруг, спрятав лицо в изгибе шеи Стеф. — Помнишь, как мы в детстве мечтали, что я буду оперной дивой, а ты — самой известной и дорогой художницей века? Что думаешь, есть ещё порох в пороховницах, покорим публику, а? – Твоими словами, если захотеть — можно всё. – Не всё. — Бонни перевернулась на спину и уставилась в потолок. — У нас никогда не будет пышной свадьбы. Мы не сможем приглашать в гости соседские семьи. У нас не будет ребёнка. Я тебе не говорила никогда, но когда ты спасла меня из Гидры, я весь месяц ходила и тряслась: не сделали они со мной чего такого, что я больше не смогу иметь детей? Но нет, Господь или кто там помиловал, но в чём ирония? Что детей-то я всё равно иметь не смогу. Вернее, мы не сможем. Эх, и угораздило же нас в такое время родиться! Бонни встала, накинула рубашку и полезла искать в карманах кителя сигареты. Стеф перевернулась на бок и с наслаждением наблюдала за подругой. Бонни с рождения владела какой-то магией, позволявшей даже самое обыденно движение совершать с царской грацией. – Как знать, в будущем, может, ещё хуже будет, — разумно заметила Стефани. – Я бы хотела посмотреть на будущее, — пробормотала Бонни, куря прислонившись к стене и глядя на Стефани смеющимися влюблёнными глазами. — Представь, если бы придумали такую штуку: хоп, засыпаешь лет на десять, а потом просыпаешься, и ходишь, смотришь на новое время, а потом надоедает, и ты опять на боковую, и так скакать из века в век. – Наскучит быстро. И в конечном итоге ты окажешься за много столетий от дома, где не будет ни одного родного лица. – Но ты бы со мной пошла бы, да? Вдруг рано или поздно мы наткнулись бы на эпоху, где нам было бы место с нашей «неправильностью? – Да какая разница, это всё равно невозможно. Хватит мечтать, а то так всю ночь проваландаешься, и завтра заснёшь в какой-нибудь решающий момент. Иди сюда, это приказ. Стефани приподняла одеяло, заманивая Бонни обратно в постель. – Слушаюсь, мой капитан, — охотно отозвалась сержант, юркнула в тепло объятий Стефани и быстро заснула, больше не думая о том, что может завтра случиться. Если бы потом у Бонни было больше времени, чтобы пораскинуть мозгами, она бы непременно задумалась, на кой-чёрт схватила щит Стефани и попёрла на рожон? Захотела почувствовать себя героем? Проявить себя? Поскорее прорваться к Золе и закончить эту операцию? Бонни поддалась какому-то странному импульсу, будучи в аффекте от прилившего в кровь адреналина, да и щит так хорошо лёг в руку — одно слово, Старк постаралась на славу. А ещё Бонни успела бы пожалеть, что разучилась подтягиваться после того, как перестала лазать в окна, а то иначе дотянулась бы до Стефани, и они вернулись бы в ставку, одной ногой уже наступая на горло Германии. Но вместо этого все мысли Бонни заглушил вой ветра и собственный протяжный вопль, когда она сорвалась в заснеженную ущелье. После этого она помнила только короткие проблески сознания, онемение во всём теле и пульсирующую боль идущую, кажется, от кончиков пальцев левой руки. Бонни вспомнился её первый полевой пациент, которому она ампутировала руку, и про себя усмехнулась, думая, что если она не умрёт, её, может, постигнет та же судьба. Потом вдалеке замаячил силуэт, и Бонни зажглась надеждой, что это Стефани, но веки уже смыкались, слух искажал звуки, боль снова проснулась и неприятно обожгла, когда Бонни грубо куда-то потащили, будто она была уже мертва, и она могла думать только о Стефани, просить прощения у подруги, что снова бросила её, оставила её выигрывать войну в одиночку и нарушила обещания о домике в лесу и катании на коньках. «О, здорово, опять стол, опять шприцы, а это что? Пила?» — будто в пьяном бреду подумала Бонни, когда снова пришла в себя в каком-то странном помещении в окружении неприятных, пугающих людей. Но это было последнее, что она помнила своим сознанием перед тем, как оно разбилось, как хрустальная ваза, и померкло. Не в состоянии справиться с захлестнувшими её эмоциями и женской природной чувствительностью, усиленными чуть ли не впятеро, Стефани очертя голову кинулась мстить Черепу за то, что она, о том не ведая, отняла у неё самое дорогое. На войне удобно красить долг платежом: личные мотивы всегда можно прикрыть стратегически важной операцией, и в урагане гнева и отчаяния Капитана Америки канула в небытие самая страшная тиранша века, единственная, кто могла бы потеснить Гитлера и окунуть мир в кипящую смолу хаоса. А потом под предлогом предотвращения бомбардировки, способной подчистую стереть с лица земли каждый город, на который она обрушится, Стефани направила самолёт на ледник, напоследок ещё раз попросив прощения у Лиама Картера, и только жалела в последние минуты, что так и не увидела победы, салютов и развевающихся флагов союзников, что не стояла в толпе ликующих солдат и офицеров, сжимая руку Бонни и всю свою радость разделяя с ней. Не будет ни домика, ни картин, ни даже квартирки в Бруклине и иллюстраций в журналах. Только холод и забвение. А ещё обидно, всё-таки, что не осталось ничего на память о Бонни, что можно было бы для уверенности прижать к груди, шагая за границу бытия навстречу вечности.LI
Той осенью Дори начала рисовать. Бонни проходила мимо кухонного стола, за которым дочка обычно делала уроки, и случайно краем глаза увидела замечательное изображение замка, сделанное карандашом. Даже зная, насколько все дети и взрослые художники это не любят, Бонни всё-таки не удержалась, наклонилась над Дори и обронила: – Ух-ты, как красиво. А я не знала, что ты рисуешь. – Конечно рисую, — по-взрослому нахально отозвалась Дори, будто Бонни сморозила глупость. — Мама же умеет. Брин говорит, что это от неё. – Конечно от неё. — Улыбнулась Бонни и погладила дочку по голове. Она как будто с каждым днём всё больше была похожа на Стефани и меньше — на Бонни, и Бонни очень боялась, что если недавний разговор со Стеф ничего не изменит, она останется один на один с этим призраком любимой женщины, навсегда запечатлённым в теле её дочери. Ещё неделя прошла после возвращения Дори. Бонни всё-таки съездила в Нью-Йорк на выставку, полюбовалась на пейзажи, пофыркала на портреты, среди которых на доброй половине была она сама, и долго стояла перед «Коммандос», будто физически ощущая на себе их взгляды, слыша запах гари и немой вопрос товарищей: «Что же ты, Барнс, делаешь?» Ещё в тот день они встретились со Стефани, которая пару дней назад вернулась с миссии и, услышав от Старк, что Бонни в городе, позвонила ей сама. Они посидели в парке на скамейке возле пруда, разговаривая полушутками, потому что с самого детства так у них получалось лучше, а потом Бонни устроилась лёжа, опустив голову Стефани на колени, и это было так привычно, как если бы после долгого путешествия Бонни вернулась домой. Они играли в морской бой, в «города», пользуясь богатым знанием населённых пунктов Европы и не думая о том, что многие из них так и не были восстановлены, а какие-то сменили имена. В этот раз Дори не приехала с Бонни, потому что ночевала в гостях у подруги, так что назад можно было не торопиться, но Бонни всё равно решила не оставаться в Ньюй-Йорке на ночь и прибилась к группе агентов, летевших на юг вертолётом, чтобы десантироваться в заливе. В прямом смысле слова: по подсчётам Бонни должно было быть уже достаточно поздно, чтобы никому из соседей не приспичило выйти подышать свежим воздухом и узреть падающую с небес фигуру, а подобный способ перемещения на данный момент был самым быстрым. Стефани проводила Бонни на взлётную площадку, и они обнялись на прощание; отпускать не хотелось. – Кто-то должен сделать первый шаг, — разумно заключила Стефани. – Я свой сделала, по-моему. — Бонни пожала плечами, высвобождаясь из рук жены. — Я открыла тебе всё, что было у меня на сердце с того дня, как я в тебя влюбилась, и до сегодняшней встречи. За двенадцать часов ничего не изменилось, Стеф, перед тобой прочитанная от корки до корки книга, в которой прописано всё, что я к тебе испытываю, все мои страхи и сомнения и полный перечень того, на что я ради тебя готова, что было сложно, поскольку он бесконечен. А ты — как будто два разных человека. Когда ты мне пишешь, я вижу за этими строчками нежную влюблённую женщину, которая хочет меня и скучает по мне. Но вот я смотрю на тебя сейчас, а у тебя в глазах как будто тот лёд, в котором ты семьдесят лет пролежала. Что с нами случилось? Где те несколько месяцев, что мы были так счастливы до свадьбы и после рождения Дори? Мы когда-то думали, что у нас не может быть ничего, кроме нашей любви, а теперь мне кажется, что у нас есть всё кроме неё. Пожалуйста, я очень скучаю по тебе, тем паче — когда мы рядом, ведь ты как будто другой человек, чужой и незнакомый. Пожалуйста, Стефани, заставь меня снова почувствовать — не поверить, верю я тебе и так, всегда и безоговорочно —, а ты заставь меня почувствовать, что ты меня любишь. Вертолёт уже вращал лопасти, всё быстрее и быстрее, готовясь ко взлёту, и в последний момент Бонни запрыгнула в кабину и нацепила наушники. На площадке осталась стоять одинокая фигура Стефани, и Бонни показалось, что она машет рукой. Утром следующего дня Бонни забрала Дори из гостей, рассказала, как прошла поездка и предпочла не вдаваться в подробности того, где до хромоты отбила ногу (десантирование в темноте прошло не так удачно, как предполагала бывшая наёмница). Выходные прошли спокойно и немного скучно, из ЩИТа пришли распоряжения на следующую неделю, утром понедельника Бонни отправила дочку в школу и, вернувшись домой, со скуки решила постирать бельё. Дождя не обещали, так что развесить его можно было на заднем дворе, и Бонни вышла туда с полной корзиной, как всегда босиком, и принялась за работу. Было тихо, потому что все соседи разошлись на работу и отправили детей на учёбу. В роще пели птицы, и иногда налетал ветер. Бонни мычала под нос старые песенки, «Далеко моя Бонни, за морем», — бормотала она, наклоняясь за очередной простынёй, и распрямляясь, чтобы её повесить. Несколько рядов верёвок были заполненные уже целиком, и на ветру бельё трепыхалось и хлопало, как крылья, и сквозь открывавшиеся пробелы был виден подъезд к дому и немного дороги. Бонни вдруг показалось, что она слышит звук мотора, и он приближался. Она напряглась и придержала болтающуюся простынь. На переднем ряду взметнулось белое покрывало, и на мгновение стало видно дорогу, по которой двигался одинокий силуэт, и опустилось снова. Бонни рефлекторно потянулась к пистолету за поясом. Покрывало взметнулось ещё раз — силуэт был уже близко, и Бонни различила очертания мотоцикла и человека на нём — снова сплошная белизна перед глазами, звук затих, Бонни отпустила рукоятку пистолета. Покрывало вскинулось последний раз, и у Бонни ёкнуло сердце. Вырвавшись из укрытия, как испуганный дикий зверь, она понеслась навстречу гостю, босыми ногами ощущая всё ещё мягкую, но пожухлую и холодную траву. Стефани едва успела сойти с мотоцикла и избавиться от шлема, когда Бонни едва ли не с низкого старта метнулась в её объятия, обвивая руками шею и зарываясь носом в волосы, тяжело дыша, как больные и раненые через кислородную маску. Они долго простояли так, замерев посреди двора, сплетшись, как два дерева ветвями. Странный был контраст: Стефани в полной мотоциклетной экипировке, и Бонни в растянутом шерстяном свитере, закатанных до колен джинсах и босиком. Они молчали, просто впитывая друг друга, как исстрадавшийся от жажды путник пьёт без остановки, пока не заболит голова и не кончится в лёгких кислород. Слова были не нужны. Стефани приняла решение. Хотя это никогда не было выбором, нужно было набраться духу, чтобы переступить через свои сомнения и предубеждения. Зато теперь всё было позади, и из-под вскрывшегося льда на поверхность вырвался вольный поток жизни, такой, каким его когда-то запланировали Бонни и Стефани. У них был домик в лесу у воды, они были женаты, у них был ребёнок, и возможно Капитан Америка не станет уже самым востребованным художником, а Зимний Солдат — оперной примадонной, но им этого уже не хотелось, у них уже была любимая работа, хотя определённо надо было быть полным психом, чтобы пойти на такое. Ну что же, пускай психи, пускай — калеки, жертвы собственных решений, но зато счастливые, как идиоты, и теперь если что их и разлучит, то только бесконечная война, но для того и существуют Мстители, чтобы беречь мир на земле и друг друга: самая героическая, крепкая и дурацкая семья, но зато самая родная и незаменимая.Эпилог
Директор Фьюри отметила шестидесятый день рождения (во что все отказывались поверить) и решила оставить пост (что все отказывались принять). Хотя новым боссом избрали Коулсона, он так и не решился занять кабинет и уж тем более — кресло бывшего начальника, и остался в своём, где в столе хранились драгоценные карточки Капитана Америки, наконец-то с автографами, и висела на стене репродукция «Коммандос». Агент Хилл вздрагивала каждый раз, когда заходила к Коулсону и донимала его вопросами, как он может работать под такими пристальными взглядами. Шеннон Картер тесно подружился с Бонни и Стефани, что странно, даже больше с Бонни, и записался в негласные няньки, перехватывая Дори, когда обе матери выезжали на задание. А потом он случайно пересёкся с Брин Беннер, и хотя доктор отнекивалась, краснела и ворчала, что не имеет интереса к малолеткам, всё же согласилась на свидание после месяца игры в прятки и почти инцидента с Халком. А потом на ещё одно свидание. И ещё на одно. В итоге Брин согласилась выйти замуж, а через некоторое время получила всё-таки Нобелевскую премию, когда Бонни и Стефани махнули рукой на скрытность личной жизни и решились предъявить дочку широкой общественности, ну, а заодно и недавние снимки УЗИ Стефани. Снова девочка, конечно, но зато Клем родила весной сына Максима. Тони тут же начала строить грандиозные планы, как лет через тридцать его можно будет поженить на младшей дочери Роджерс, и услышавшая это Дори скорчила рожицу и торжественно поклялась, что ни за что не отдаст сестру этому типу, хотя бы потому, что «он же ры-ыжий!» После окончательного переезда в Норфолк Стефани долго не могла понять, почему так сопротивлялась переменам и цеплялась за родное гнездо, если только именно это было истинным мотивом. Всё было точно так же, как при жизни в Нью-Йорке: Мстители регулярно собирались все вместе на вечеринки и праздники и, когда были нужны для какого-нибудь глобального дела, слетались со всех концов света. Только в жизни Бонни в этой связи произошло небольшое изменение: она снова стала ездить в дальние командировки теперь, когда рядом была жена да ещё и образовался бесплатный нянь, а Стефани даже очень понравилось работать связной на локации. Говорят, что первый год брака самый тяжёлый. Говорят также, нельзя использовать ребёнка, как цемент для склейки потрескавшихся отношений, хотя бы потому, что а) это вредно для него, и б) это всё равно не работает. Бонни и Стефани проверили это на себе, многое переосмыслили и осознали, поработали над ошибками и научились на них, чтобы со второй попытки всё сделать идеально, хотя Бонни и говорила, что все идеалы мертвы. Иногда она задумывалась, когда не могла сразу заснуть ночами, что было бы, если бы они не канули в небытие в сороковые? Если бы они всё-таки дошли до конца в целости и сохранности, уехали бы они из Бруклина? И чем бы это обернулось? И что бы с ними стало, останься они? Быть может, их жизнь стала бы адом, и до конца дней их преследовала бы в ночных кошмарах война? Спору нет, она преследовала их и так, Стефани первые месяцы после пробуждения, и Бонни во время и после реабилитации, но это теперь казалось таким далёким прошлым, что не гоже его и вспоминать. Они спасли друг друга, и это главное, воссоединились, отмели страхи и иллюзии прошлого, увидели себя такими, какие они есть, столкнулись с недостатками, лоб в лоб, как два козла на узком мостике, упали в воду и рука об руку выбрались на новый берег. С такими мыслями Бонни засыпала, и видела во сне старый Бруклин, чёрно-белый и грязный по сравнению с кричащими красками современности. И во всей этой кутерьме, пыли и серости, есть одно светлое пятно. Развевается, вздымаясь колоколом и перекатываясь волнами, лёгкая голубая юбка летнего платья. Пышные рукава-фонарики колышет ветер, они скрывают худые плечи. Жидкие светлые волосы заплетены в две косы, поднимающиеся в воздух, как карусельные цепи, пока девочка лет шести кружится по улице, радостная, что наконец настало лето, кончились школьные занятия и можно целыми днями гулять. Видя эту бескорыстную, чистую, детскую радость подруги, Бонни влюбилась в тот день в Стефани раз и навсегда, как бы они ни называла тогда это чувство, шёлковой золотой паутиной опутывающее сознание и душу. В этом коконе надёжно спрятано личное солнце Бонни, которое не отнимет ни война, ни жестокость, ни время, которое будет подпитывать в самые тёмные и страшные времена и неустанно вести к свету по тернистому и путаному пути надежды, иногда почти теряющемуся в зарослях отчаяния. Но Бонни верит в своё личное солнце, оно ещё ни разу не подводило. А сейчас оно отдыхает, спит рядом, источая нежное сияние, согревая и принося уверенность в завтрашнем дне, храня под сердцем ещё одну маленькую звёздочку, которой осталось ждать ещё немного, чтобы засиять так же ярко и лучезарно, как сестра и мама, и озарить затесавшуюся между ними луну. И ничто их не разлучит. Они вместе до конца.