Раб.

-Отец! Нет! - очередной раз вскрикнула девушка, вновь попытавшись вырваться из рук матери. Однако ни отец, ни мать не внимали ее мольбам. Мать все также сильно держала ее за запястья. Отец очередной раз замахнулся кнутом, который громким свистом, разрывая воздух, опускался на голую спину провинившегося, не желающего показывать свою слабость и отказывающегося кричать, что еще больше злило хозяина. Еще взмах, удар, крик девушки. Еще взмах, девушке удалось вырвать руку из цепких рук матери, и, сбежав с крыльца своего дома, она побежала к нему и успела загородить своим телом его спину, которая была в крови. Последний удар получила она. И только тогда, он, подвешенный к дереву за кисти рук, закричал. -Отойди от него! - приказал отец. -Ни за что! - хватило храбрости ей противоречить отцу. - Отпусти его! Или же сначала забей до смерти меня! -Эдвард, двадцати ударов хватит, - наконец, раскрыла свой рот мать девушки. Эдвард Каллен откинул в сторону кнут, вытащил из кармана носовой платок и промокнул им пот со лба. -Унесите его, - приказал он другим рабам, и прошагал в дом. Ренесми обошла подвешенного раба и встала с ним лицом к лицу. -Все хорошо, все хорошо! Мы тебе поможем! Сейчас будет лучше! - тараторила она, пытаясь дотянуться к ветке дерева над его головой, куда были привязаны его руки. Но он был на много выше ее, и эта ветка была не досягаема для нее, даже когда она пыталась встать на цыпочки. -Ренесми! Иди домой! - прокричала Белла. -Ты ведь понимаешь, что я не пойду? - уточнила она, даже не взглянув в сторону дома, где на крыльце стояла мать. Ренесми вытирала платочком лицо своего преданного слуги, поджидая других слуг, которые должны помочь развязать Джейкоба. Поджав губы, Белла ушла прочь. Джейкоба уже развязали, но самостоятельно стоять на ногах он не мог. Поэтому слуги взвалили его на себя и потащили в его каморку, рядом с конюшней. Положив его тело животом вниз на низкую узкую кушетку, слуги засуетились, пытаясь ему помочь. Благо за небольшой срок времени, который он здесь был рабом, ему удалось наладить хорошие отношения со всем рабочим персоналом. -Принесите чистой воды, бинтов, полотенца, этиловый спирт и обезболивающее из кабинета моего дедушки, Хлороформ лежит в шкафу, - распорядилась Ренесми, присев рядом с избитым, прямо на грязный пол каморки, с которым никак не сочеталось ее красивое пышное платье изумрудного цвета, местами с пятнами крови, ее любимого слуги... Рабы покинули маленькое помещение. -Прости Джейкоб! Это все моя вина! - прошептала Ренесми, наклонившись к нему. - Я знаю, ты ни в чем не виноват! Я тебе верю! Джейкоб... Он не сразу отреагировал, потому что мозг отключался, ужасная боль сковывала его. Малейшее движение приносило адское жжение кожи, солёный пот, скатившийся капелькой по спине, заставлял стонать. Но когда госпожа просила у него прощения, он не мог промолчать. -Нет! - только и хватило ему сил противоречить. Ренесми улыбнулась сквозь слезы. Ей всегда нравился его акцент. Слуги вернулись, принеся все то, что просила госпожа. -А теперь прости, но будет больно! Надо очистить спину, чтобы не попала инфекция. Ведро воды, разбавленное спиртом, пролилось на его разодранную спину, где кожа висела клочьями. Джейкоб взвыл от боли, и потерял сознание. Руки Ренесми тряслись, но она многому научилась у своего дедушки Карлайла, и поэтому она уверенно обрабатывала спину и плечи раба. **** Она продолжала сидеть рядом с ним, меняя бинты, смоченные хлороформом, который должен был унять боль. Джейкоб иногда приходил в себя, но сил у него не было... Вечером ей даже удалось покормить его пятью-шестью ложечками говяжьего бульона. А он был ей безумно благодарен, но требовал, чтобы она оставила его. Однако, она не слушалась никого: ни своего раба, ни мать, ни отца. Она все также сидела рядом, вызывая удивление и умиление у других рабов. Он вновь приоткрыл глаза. Ренесми, кажется, отгоняла мух от его спины, которых было так много в эту жару, тем более рядом с конюшней... Тело немного онемело от одной позы, он хотел пошевелится, но боль тут же приковала его обратно на место. Он вновь прикрыл глаза, но сознание не терял... Когда‐то ему казалось, что хуже уже быть не может... Что почти все те, кто ему дорог, они либо мертвы, либо рабы... А вопрос о том, что же хуже, еще был открыт. Он прекрасно помнит тот день, когда белые, будь они прокляты все до одного, кроме Ренесми, все-таки напали на его племя. И они не смогли отбиться. Белых было слишком много. А противостоять им своими луками и стрелами было невозможно, когда в тебя стреляют пулями... Его братья падали один за другим... И вот, их всех поймали, скрутили, связали по рукам и ногам; отняли ножи, стрелы, копья... Чтобы найти хоть какое‐то утешение, он, Небесный Гром, смотрит в сторону, туда, где кучей сложили тела мертвых белых. Английские офицеры, моряки, важно шагают туда-сюда, разглядывая этот народ. Небесному Грому знаком этот взгляд. Примерно также он смотрит на хороший улов рыбы или особо жирную дичь, которую удалось подстрелить. А англичане вызывают по одному человеку из группы краснокожих, и именно так их и называют. Возможно Небесный Гром не знает английского языка, но, с не давних пор, много чего понимает. И знает, что словом краснокожий называют именно их, причем как будто оскорбляют. Вызываемых людей делят на две группы. Его братья, Ястребиний Глаз, Сильный Ветер и остальные юноши идут направо. А вот их матери, отцы, и совсем малые, идут налево. И все продолжают ждать. Получалось три группы. Две, которые уже поделили, и третья, которую еще разбирают и рассматривают, словно товар. Настала и его очередь. Он вышел вперёд. Англичанин стал щупать его руки, проверил зубы, оценивающе взглянул на икры ног. - Как тебя зовут? - Небесный Гром! - Слишком долго и не понятно! Ты теперь Джейкоб. Иди направо. И он, молча, еле передвигая связанные ноги, пошел к братьям. Тут он впервые почувствовал боль от прикосновения кнута. Кто-то из англичан хлыстнул его, чтобы он шел быстрее. Постепенно, почти все были распределены. Вперед вышла подруга его детства и жена его друга. - Твое имя? - Викэпи Уокэн (святая звезда). -Уныло. Ты теперь Леа! - скомандовал англичанин, разглядывая и нащупывая Викэпи. -Ко!!! - прорычал муж Леи, которого теперь нарекли, кажется, Сэмом. Но... Им не понять, что он кричал им "нет", а в ответ он лишь получил удар кнутом. -Она мне нравится, - изрек англичанин и отправил ее направо. Тут дело дошло до брата Викэпи(Леа), Мэккэпитью. Его имя спрашивать не стали. Небесный Гром, или же Джейкоб, уже давно заметил, что спрашивают имя, и дают новое лишь тем, кто затем направляется направо. - Слишком хил, и маловат. Лет 14 наверное... Налево! Обеих его кровных сестёр также направили налево, где уже стоял их старый отец, вожак племени, носивший на голове отличительный ирокез из перьев птиц. Однако мужа, одной из сестер нарекли Полом, и отправили вслед за новонареченным Эмбри, направо. Теперь племя было разделено только на две группы. В одной стояли крепкие юноши и несколько девушек с красивой внешностью, в другой старые мужчины и женщины и совсем малые дети, которые плакали, просясь на руки матерей, ничего не понимая, а матери не могли их обнять, так как руки были завязаны... -Расстрелять! - приказал англичанин, указав на группу, что стояла слева. Офицеры выстроились в ряд, зарядив ружья, они прицелились, и пустили курок, по приказу "огонь". Юноши стоявшие справа, впервые в жизни заплакали. Он кричали, видя как умирают их отцы, матери, жены, сестра братья и ни в чем не виноватые дети, чьи пухлые ручки тянулись к мертвым телам матерей. Кому-то из группы юношей удалось распутать свои ноги, и побежать к своей семье, но так и не добежав, он упал лицом вниз, получив пулю в спину. И Джейкоб ему завидовал. Он видел как слетел красивый ирокез из перьев с головы вожака, как лицо его было залито кровью, как ужас застыл в тех глазах, как бросилась к нему сестра... И это худшее в его жизни. Он ненавидит белых. Он их проклинает. И каждую ночь отныне, он видит кошмары. Не дав попрощаться с телами близких, не дав их похоронить по традициям, да или хотя бы вообще просто похоронить, всех их гонят к огромному судну с парусами, где они неделями будут сидеть в узком помещении с низким потолком, скудно питаться и пить тухлую воду, где по их связанным ногам будут бегать крысы, а некоторые братья, которые оказались не такими выносливыми, будут умирать, а их тела просто выбросят за борт. Каждую ночь они пели традиционную погребальную песнь в память о своих родных, за что их тут же избивали. А они продолжали гортанно петь, оплакивая своих, до тех пор, пока песнь не кончится. Ведь боль от кнута, не могла сравниться с зияющей дырой в их груди. Их везли в неизвестную для них страну. Европа. Англия. По прибытию их, тех кто выжил, заставили повторить свои имена. Те, кто называл имена данные им при рождении, сразу били кнутом, так, пару раз. В конце концов все выучили свои новые имена и имена своих братьев, что, в общем-то, было не так важно, так как их всех собирались отправить в разные уголки, в разные семьи, разные хозяева. В день продажи, их выставили в ряд, словно бездушный товар. Их всех раздели до гола, чтобы можно было оценить потенциал рабочей силы, вновь смотрели зубы, словно продаваемой лошади. Джейкоб не очень разбирался в их деньгах, но понимал, когда сумма росла. В итоге, его купил некий богач Эдвард Каллен. Англичанин, с похожим именем, Эммет Каллен, купил брата Джейкоба, Эмбри. Леа забрал сам офицер, отчего стал вырываться Сэм, за что его тут же избили. И вот Джейкоба доставили в поместье Калленов. Так как он индеец, и всю жизнь скакал на лошадях, вырос в седле, словно кентавр, слившийся с конем в единое целое - ему доверили уход за породистыми жеребцами, но на этом его работа не ограничивалась. Он также работал и на плантации, и в саду, и дрова колол... И все остальное, что приказывалось его хозяевами. Кроме Эдварда, который часто пропадал на работе или где‐либо еще, чаще всего за работой Джейкоба следила жена хозяина, Изабелла Каллен. Эта бледнолицая женщина часто заставляла его колоть дрова, а сама стояла рядом, и пожирала его взглядом, наминая в руках рукоятку кнута. Но также, она требовала тщательного ухода за одним конем, породы Рокки-Маунтин, откуда и исходила его кличка Рокки. Госпожа Изабелла не уставала повторять, что это любимый конь ее дочери, и когда Ренесми вернется, не дай бог ее конь будет не в форме. Однажды вечером, Белла решила прокатиться на нем и попросила Джейкоба подсадить ее на лошадь. Он держал коня за узды и водил его по периметру левады, около высокого бордюра. После прогулки, Белла как‐то неуклюже спустилась с коня и стала жаловаться на боль в ноге и потребовала, чтобы Джейкоб отнес госпожу на руках, в ее покои. Покорный Джейкоб не имел права противоречить и выполнил ее волю. Уложив госпожу на ее кровать с королевской спинкой, Джейкоб откланялся, собираясь уйти. - Стой, - приказала она. Джейкоб замер. Не нравилось ему все это. - Ты ведь знаешь, что Эдварда не будет еще три дня... - Да, госпожа Изабелла, - проговорил он с акцентом. - Я ведь тебе нравлюсь? На само деле нет. Он ее ненавидел, как и всех белых. Он ее проклинал. И всегда замечал ее взгляды и боялся этого дня. - Отвечай! - требовала она, ударив его кнутом. Он продолжал молчать. Она ударила его вновь. Но если признаться, когда била она, было не так больно. Потому что битье кнутом требовало силы и сноровки. Говорят самые умелые палачи могут привести к смерти за три удара, повредив позвоночник. Не хотелось бы попасть к ним. А от ударов Изабеллы на коже лишь легкие покраснения оставались, сама кожа была целой, и не рассекалась. - Когда тебе еще доводилось видеть таких красивых и ухоженных женщин? Ты даже мечтать не смеешь... Но... Ты жалок, и я сделаю тебе подарок. Раздевайся. Джейкоб вновь стоял статуей. - НУ ЖЕ! - и снова щелчок кнута. Джейкоб неуверенно стал стягивать с себя свою поношенную одежду. Изабелла внимательно следила за ним, не желая оставить без внимания и сантиметр его тела. Таким образом, он даже в этом деле остался без права на голос, без права выбора на "хочу или нет". Он делал это с ненавистью и получал некое моральное удовольствие, с мыслью, я трахаю белых, унижаю своего господина, ведь, судя по тому, какой ненасытной была миссис Каллен, то ли у Эдварда были какие‐то проблемы, то ли проблема в том, что муж просто давно это делает с другими. Так продолжалось долгое время, каждый раз, когда дома отсутствовал Эдвард. Изабелла звала его, якобы то ли стол в комнате передвинуть или что‐то еще... Со временем Джейкоб заметил, что даже когда Эдвард дома, он ночует в другой комнате. А он сам, каждую ночь вспоминал родных, и еще больше ненавидел белых. В один из дней в доме хозяев была ужасная суматоха. Готовили обед, подготавливали комнату. -Ренесми приедет! - говорили они. - Возвращается вместе с дедом. Ему было как‐то все равно. Он представил себе еще одну высокомерную белую женщину, которая будет чем-то недовольна, как все они, в этих их дотошных платьях, дурацких прическах... И вот она приехала. Карета остановилась. Все из дома вышли встречать прибывших. У Джейкоба аж зубы свело от этих всех вздохов и ахов. Вот как. Как они любят своих. А его родня не люди разве? - думал он, меняя воду для лошадей. - Я только поздороваюсь с Рокки! - услышал Джейкоб девичий голос, который стал ближе. Так и есть, девушка бежала к конюшне. Увидев его, она резко притормозила. -О, привет! - помахала она. Он удивился, это она с ним? Оглянувшись, он понял, что с ним. Ведь Рокки был левее... Он склонил голову, сняв шляпу. - Ты новенький? Джейкоб не особо любил говорить, и коротко ответил "Да". Она уже подошла к Рокки, обняла мускулистую шею коня. - Красавец! Правда? - Да, госпожа. - Не надо этого пафоса, "госпожа", феее... Он вновь был удивлен. - Ты за ним ухаживал? - Да. - Спасибо! Впервые ему кто‐то тут сказал "спасибо". Он вновь удивлен, осмелился поднять голову и посмотреть на нее, вернее разглядеть. Она была слишком юна, наверное лет шестнадцать. И ему понравились ее волосы, разделенные по середине прямым пробором и заплетенные в две косички. Это чем-то напомнило девушек его племени. На ней не было этого дурацкого корсета, а лишь широкий ремень, придающий изящность ее талии. Юбка не была столь пышной. И он был поражен тому, как она с ним общается, на равных... С этого дня, она каждый день заходила в конюшню и проводила там много времени. Она разговаривала с ним, приносила с собой вкусненького и даже помогала ему работать в уходе за лошадьми. - Обожаю лошадей! Но с другой стороны, я их побаиваюсь. Они такие сильные! Ой, а что с твоей рукой? - поинтересовалась она, увидев рану на его руке. - Это когда я дрова... - Колол дров? Топором задел что ли? Давай перевяжем! Она сбегала в дом, принесла какие‐то склянки, белые, чистые бинты. - Не надо! - замотал он головой. - Ну пожалуйста! - просила она. Она! Просила! У раба! Он протянул руку, а она, взяв его руку, присела, потянув его вниз. Какой‐то ток проскочил между их пальцами. Она обрабатывала его руку, и даже подула, когда капнула какую-то щипучую жидкость. -А теперь можешь сказать спасибо. Это слово было ново для его языка. Он не привык ни слухом, ни языком к этому слову здесь. Но после этого дня, он часто стал говорить и слышать его. Однажды, Белла прогуливалась рядом, и услышала, как Ренесми сказала "спасибо", когда он подсаживал ее на лошадь. -Ренесми! - грубо одернула она дочь.