drabbles

Фаербэт и не подозревал, как сильно Соде хотелось врезать ему под дых. Ему казалось, что разговор проходил крайне благоприятным образом, что собеседник был в восторге от него настолько же, насколько сам Фаербэт – от собеседника. – Чувак, бля, чувак, ты такой клевый, реально! – эту и фразы наподобие Джеймс, не сбиваясь с расписания, повторял после осушения каждого бокала, стакана, кружки и прочей тары. Все бы ничего, не сопровождайся эти хвалебные мычания панибратскими хлопками по спине или, того хуже, объятиями. И если с хорошим приятелем Ченс и взасос поцеловаться мог шутки ради, то этот парень, имени которого он даже не помнил, своей близостью вызывал у него только раздражение. Сода перепробовал все: колкие фразы, пятьдесят оттенков брезгливости и недовольства на лице и в голосе, прямые замечания, в конце концов. Пару раз даже демонстративно пересаживался – пьяный ноунейм в футболке с бэтменом переползал следом за ним и продолжал домогательства. Однако этому все же существовало некое оправдание: в живых после длительного распития крепких напитков остались только трое. Третьим был Форсен, в номере которого и проходила попойка, но он, увы, беседу поддержать не мог. На тот момент он вообще мог уже очень мало, хоть и пил по-прежнему очень много. Сода тоже много пил и старался как можно спокойнее реагировать на прилипшего к нему паренька. Отдельной проблемой было то, что завести с ним полноценный диалог не представлялось возможным: над каждым словом он ржал так противно, что желание ударить его возрастало в десятки раз. Но Ченс терпел, возлагая надежды на ту самую степень опьянения, когда либо из всех щелей души и тела начинает сочиться доброта, либо попросту становится наплевать. Фаербэт, в свою очередь, полагал, что общение достигло той заветной точки, в которой знакомство перерастает в дружбу: Содапоппин улыбался, кивал в знак согласия с любой его фразой, чокался с ним и, кажется, был вполне счастлив. Правда, немного съеживался в объятиях и отвечал на них как-то робко. «Стесняется», – думал Фаербэт. – Ты не стесняйся, чувак, – великодушно обратился он к Ченсу, в очередной раз смущенно сжавшемуся в его руках, и, чтобы придать ему уверенности в себе, поспешил добавить, – какой же ты все-таки классный! Сода машинально попытался вспомнить, когда в последний раз ему говорили «не стесняйся»: выходило, что никогда. Приняв этот мыслительный процесс за скованность, Джеймс непринужденно засмеялся и сделал первое, что пришло в его хмельную голову: обхватил Ченса за шею и припечатал крепким поцелуем в щеку. Этого Сода стерпеть не смог. – Так, – он решительно отстранил ладонью лицо, оказавшееся в чрезмерной близости от его собственного, – послушай, чел… как там тебя? Джеймс осоловело уставился на него. – Я Фаербэт, – заплетающимся языком напомнил он после некоторой паузы. – Да, точно. Нахуй иди, Фаербэт, – Ченс растянул губы в самой доброжелательной из улыбок и салютовал бокалом. Он с удовольствием пронаблюдал за переменами в лице Фаербэта, а затем, залпом выпив свою виски-колу, поднялся с дивана. – Пошли в клуб, – Сода толкнул Форсена в плечо. Себастьян непременно упал бы, если бы было, куда падать. Он потряс головой; в его подернутых пеленой глазах читалось какое-то безысходное «чё?». Поняв, что товарищ слишком устал, Сода махнул рукой и скрылся за дверью. Оставшийся в почти гордом почти одиночестве, Фаербэт тоскливо сдвинул брови и, медленно и редко моргая, залип в пустую пивную кружку. Думать, анализировать, обижаться или совершать какую-либо иную мыслительную работу он был уже не в состоянии; так, на грани забытья, он провел несколько минут. Когда его подбородок уже начал клониться к груди, он вдруг дернул головой, устремил взгляд на Форсена и с чистосердечным вдохновением заявил: – Он такой охуенный! Пойду, составлю ему компанию.