Измена во благо

      Только чудом моя попа уцелела от разрывов. Пожалуй, спасло то, что мышцы ануса были все еще расслаблены после нескольких часов "постельной гимнастики" с любовником. Тем не менее, мне было очень и очень больно, поскольку Макс двигался во мне практически "на сухую", и те крохи смазки, которые не пожалели производители презервативов, мало чем помогали. Но сильнее физической, все же была боль душевная. Постель под моим лицом пропиталась слезами, тело горело огнем, а в голове метались рваные ошметки мыслей, ощущений и эмоций. Я одновременно чувствовал себя и последней прожженной блядью, и невинной жертвой обстоятельств. Наверное, если бы в мою голову заглянул практикующий психиатр, непременно набрал бы материала на полноценную диссертацию. Сердце заходилось в истерике, перекачивая миллион эмоций в секунду. Я ненавидел сам себя и тут же жалел, злился на Макса, но не переставал любить.       Казалось, эта агония никогда не закончится. Время словно загустело и тянулось как вязкий кисель. Максим вбивался в мое тело не жалея ни меня, ни себя. Уже мутнеющим сознанием я улавливал хриплые стоны, и явно не от неземного блаженства, и понимал, что ему тоже больно, не физически — морально.       У каждого организма есть своя планка — предел терпения. О том, что я достиг своей критической точки, мое тело просигнализировало шумом в ушах и красными всполохам перед глазами. А потом все погасло, словно кто-то взял и щелкнул рубильником в моей голове.       Возвращаться в реальность было тяжело, муторно и совершенно не хотелось. Потребовалась всего пара секунд, чтобы вспомнить все причины моего отвратительного состояния. Я по-прежнему находился в своей комнате, и, судя по естественному тускло-серому освещению, за окном занимался пасмурный рассвет. Тело мое было укрыто одеялом по самый подбородок, и разглядеть последствия ночного насилия сходу не получилось. Попытался выпростать из под одеяла руку, но мышцы прошило резкой болью, и я издал мученический стон. Странно, но почему-то ненависть к Максу так и не зародилась в моей душе. Видимо самобичевание я возвел в уровень культа и неприязнь испытывал исключительно к самому себе, словно это помогало очистить мою карму от печати блуда, раскаяться и получить прощение. Ох, если бы все на самом деле решалось так просто. Физические раны со временем заживут, а вот от моральных не всегда помогает даже всем известный "доктор" — время.       — Как ты? — раздалось где-то за моей спиной. — Жить будешь? — голос звучал холодно, резко.       Видно Макса не было, по всей видимости, он сидел в кресле около окна. Я втянул носом воздух: "Курит", — никогда не позволял ему делать этого дома. Внутренне усмехнулся: "Ну да, теперь это уже не мой дом".       Я "угукнул" в ответ.       — Ты любишь его? — неожиданный вопрос заставил меня вздрогнуть. Вот с этим соглашаться уже совсем не хотелось. Хотелось, наоборот, закричать: "Нет, это было ошибкой, я только тебя люблю!" — но голосовые связки отказывались нормально функционировать, выдавая только хриплое карканье.       Я задергался, пытаясь приподняться, но этим только разбередил повреждения на теле. Сильно болели плечевые суставы. Похоже, когда Макс заламывал мне руки за спину, что-то там повредил. На предплечьях красовалось множество синяков, оставленных грубой хваткой, а на запястьях виднелись полосы от туго перевязанных пут. Позвоночник простреливало спазмами от макушки до копчика, а о том, что творилось ниже, вообще не хотелось даже думать, но было ясно, что нормально сидеть я не смогу еще минимум неделю. Слезы беспомощности вновь навернулись на итак воспаленных глазах, и я всхлипнул.       Внезапно надо мной нависло расплывающееся лицо Максима. От него кошмарно несло смесью перегара и сигаретного дыма. Я замер, разглядывая его: на осунувшемся лице залегли серые тени, а глаза выглядели ввалившимися от огромных фиолетовых "мешков" под ними.       Под ребрами болезненно кольнуло от такой картинки, и я, все же найдя в себе силы, выдал членораздельный звук:       — Нет, — получилось как-то жалобно, даже плаксиво.       Максим отшатнулся, а по лицу его пробежала болезненная гримаса.       — Понимаю, — кивнул он самому себе, — я противен тебе. Что ж, вполне заслуженно. Полагаю, теперь мы квиты. Можешь с чистой совестью отправляться к своему Роме.       — Откуда ты знаешь кто он? — прохрипел я, хотя совсем не то хотел сказать, но вопрос вырвался сам собой.       — Ну, да, ты же понятия не имел, что за друзья приходят ко мне в гости, — Макс криво усмехнулся. — Неужели никогда не задумывался, почему до сих пор к нам полиция в гости не заглядывала?       Я отрицательно покачал головой, глядя на него испуганными глазами. Меня откровенно пугал этот разговор.       — Уже не важно, — не стал я развивать тему. — Что бы ты не думал, я не люблю его, и поверь, очень сожалею о том, что сделал. То, что сегодня произошло, заставило меня на многое взглянуть по-другому и переосмыслить свою жизнь, — на секунду я замолчал, закусив губу и стараясь не зареветь, но предательская слеза все же соскользнула с ресниц. — Я надеюсь, что ты все же когда-нибудь сможешь меня простить, — едва прошептал я опустив голову, избегая встречаться с ним взглядом и пряча непрошеные слезы.       Превозмогая боль, я все же поднялся с кровати и попытался сделать шаг, но ноги не удержали ставшее вдруг неподъемным тело. Падение мое стало неожиданностью не только для меня, но и для Максима, на которого я собственно и завалился.       — Живой? — я приподнялся, опираясь на его грудь.       Макс лежал не шевелясь, с закрытыми глазами. Испугавшись, что убил его, я кинулся делать ему искусственное дыхание, но успел только набрать в грудь побольше воздуха, как Макс распахнул глаза и рассмеялся. Тогда мне подумалось, что у него от удара произошел "сдвиг по фазе", и уже стал с ужасом воображать, как буду навещать его в психушке, лежащего на промятой панцирной кровати с дебильным выражением лица и пускающего слюни на смирительную рубашку. Но Максим, отсмеявшись, вдруг обнял меня и поцеловал. Нежно, страстно, как когда-то давно, когда между нами все только начиналось. И тут до меня дошло, почему он рассмеялся — ведь сейчас произошла точно такая же ситуация, как в день нашего с ним знакомства.       — Наверно, это судьба, — улыбнувшись, произнес я, с неохотой оторвавшись от Максовых губ.       Прав был Гарик, когда советовал просто сесть поговорить. Своим молчанием мы наломали немало дров (думаю не на одну зиму должно хватить, а лучше на всю жизнь). В тот день мы говорили много и обо всем: о своих страхах и обидах, высказывали друг другу накопившиеся за годы претензии и находили пути их решения. И знаете — помогло. Сейчас, отмечая десятилетний юбилей совместной жизни, я все так же вижу не гаснущий огонек желания в глазах любимого и надеюсь, что в моих он видит не менее яркий отклик.