I need... I hope... I belive...

Элизабет была вне себя от разочарования. Ей не хотели говорить. Вот еще! Что за новости? Какие бы отношения их не связывали, что бы между ними не происходило, женщина, что сейчас находилась под наркозом, была ее матерью, и скрывать правду о ее здоровье было кощунственно. Элизабет знала о болезни матери, знала и молчала все это время просто потому, что ее об этом просила больная. Кинг до сих пор не понимала и никогда не поймет, почему ее мать не хотела лечиться. Они даже здорово разругались из-за этого почти три года назад и не разговаривали почти год. Причин не общаться и не знать ничего друг о друге у родственников было много, и они куда серьезнее, чем желание или не желание проходить курс лечения. Но через год нервы не выдержали, и Элизабет наведалась в дом матери, чтобы удостовериться в том, что с ней все в порядке. Тогда-то и была достигнута странная договоренность. И Элизабет, как и тогда, ничего не понимала и злилась на весь мир. В палату интенсивной терапии не было положено входить вовсе, но под суровым взглядом Элизабет обычно бойкая медсестра отступила, впрочем, как и врач, покрытый трехэтажным матом за двойную попытку запретить девушке находиться рядом с больной. После врач еще долго слушал Мерлина и не мог понять, что необычного в этой среднестатистической ситуации. Хоть и не смог понять, но сопротивляться не стал. Спорить с Мерлином себе дороже. Так же долго Мерлина слушал Гарри, перекладывая бумаги. Чего хотел от него добиться координатор, Харт так и не понял, лишь уяснил, что все они здесь идиоты. Элизабет долго стояла у двери в палату, подпирая ее спиной. От одного вида трубочек, пищащих приборчиков и баночек с жидкостью становилось дурно. Она не любила врачей. И больницы тоже не любила. Видеть в средоточии этих непонятных орудий мать было не приятно. В груди что-то противно ворочалось, но это был не страх, не отвращение, да и вообще ни одно из известных человечеству чувств. Элизабет не могла поймать ни одну мысль, ни одну эмоцию, потому что все они сцепились в шипящий, плюющийся ядом комок, пытаясь выиграть право быть главными. Хотелось рвать на себе волосы и одновременно истерически смеяться. Ведь она знала! Элизабет знала, что будет так, и все же слабое, нерационально слепленное и никак не защищенное от внешнего мира человеческое существо не смогло подготовиться. Элизабет подумала, что нужно бы плакать, кричать, лезть на стены только бы дать выход всем эмоциям сразу, и даже попробовала пошевелиться, но не вышло. Она будто слилась с девственно белыми полом и дверью в наспех накинутом белом халате и не могла пошевелить и пальцем. Мир звуков тоже оказался закрыт, потому что посылаемые мозгом через силу команды были не в силах разжать плотно сомкнутые губы и челюсти. Элизабет задержалась на том, что чувствует рельефы своих зубов, которые нужно только подвинуть немного, чтобы они заскрипели. Элизабет ничего не могла, она только стояла с пустой головой отчаянно пытаясь уяснить для самой себя, зачем она пришла. Ее пребывание здесь ничего, решительно ничего, хорошего не принесет, а только, возможно, наоборот. И хорошо бы сейчас вернуться к занятиям, но она не могла уйти из палаты. Кинг стояла и стояла у двери, пока мерное пищание приборов не оборвалось и не возобновилось с новой силой. Дверь больно ударила девушку между лопаток, и она запоздало отошла к белому диванчику. Врачи что-то включили, выключили, принесли новые баночки и на Элизабет не обратили никакого внимания. Правда при выходе одна из медсестер все же спросила у врача, не вколоть ли девушке успокоительное. В ответ на это мужчина в белом халате только отрицательно покачал головой. Все вышли, а Элизабет без сил опустилась на диванчик, запуская руки в волосы. Девственно белый пол и ее неуместно черные ботинки. Пачкающие, загрязняющие, чужие. Элизабет зажмурилась, сжала веки крепко, надавила на них пальцами до разноцветных фигур, чтобы только не видеть белого, ничего белого. Ей впервые показалось, что какие-то там индейцы, о которых она давно читала, были как нельзя правы: белый – цвет скорби и траура. Белый был холодным и мертвым, а живой человек посреди белого уже не казался таким живым, будто этот цвет накладывал на него свой отпечаток. Один из приборов снова прерывисто пискнул, и Элизабет закрыла руками уши, боясь снова услышать топот. Она всегда не любила врачей. И тут через закрытые веки в глаза больно ударил белый, девственно белый цвет всего вокруг. Девушка замотала головой, снова закрыла глаза руками, запаниковала и замерла, когда услышала тихий шепот. Она не знала смысла, только уловила колебания воздуха, отличные от пищания. Тихий звук ее имени заставил руки закрыть рот, а глаза наконец открыться. На секунду Кинг ослепла, но тихий шепот как проведение снова повторился. На негнущихся ногах Элизабет подошла к больничной койке, где лежал поглощаемый белым человек. На секунду девушка задумалась о том, кто это. И осознание не пришло даже тогда, когда она увидела лицо. Осознание пришло с новым шепотом. - Лиз, ты здесь? Элизабет сжалась и даже не кивнула. Она только смотрела на фигуру матери и по-прежнему тонула в океане эмоций. - Я рада, что ты здесь. Дрожащая, слабая рука женщины потянулась к Элизабет. Захотелось отшатнуться, как от резкого удара. Кинг так потерялась во времени, что тягучее движение казалось молниеносным. Послышался топот, хлопок двери, Элизабет аккуратно отвели в сторону. Она никогда не любила врачей. Когда все ушли, женщина на кровати снова была без сознания, и белый цвет с новой силой накинулся на нее, растворяя черты лица, делая ее кожу почти прозрачной. А Элизабет так и стояла в углу палаты, потерянная в царстве белого. Элизабет казалось, что она не спала, потому что в памяти не было ни провалов, ни снов, она помнила только неподвижную мать и мерное пищание аппаратов. Девушка не заметила, как день сменила ночь, а ночь сменил новый день. Она будто под гипнозом просидела в палате, уставившись на больную женщину. И снова тихий шепот заставил ее подняться с места. - Лиз, ты здесь? Элизабет остановилась на некотором отдалении от кровати, как и в первый раз, будто боясь чего-то. - Лиз, я рада, что ты здесь. - Мама, - одними губами прошептала девушка, но женщине на кровати, казалось хватило и этого. Она слегка повернулась на подушках, явно преодолевая боль и посмотрела на дочь печальными глазами. Элизабет всматривалась в черты лица женщины напротив, будто видела ее впервые. Ей казалось, что эта женщина не ее мать, а кто-то другой, что сейчас ворвется в палату быстрая, строго угловатая фигура и закатит настоящий скандал так, как только она умеет. В мягком, печальном лице напротив Элизабет не могла узнать ту истинную леди, какую помнила всю свою жизнь. - Я рада, что ты здесь, - повторила она, распахивая свои тусклые карие глаза еще шире. - Я… - Элизабет не знала, что сейчас нужно сказать. Что-то внутри совсем маленькое и отдаленное хотело разреветься, растрогаться, но Кинг этого не чувствовала в полной мере. - У тебя его глаза, - неожиданно заговорила женщина. – Я уже почти забыла, какие они у него были, только помню, что у тебя такие же. - Я хорошо его помню, - невпопад вставила Элизабет, отлично понимая, о ком они говорят. Отца девушки они никогда не вспоминали, даже если тема разговора косвенно или на прямую касалась этого. Незримое табу чувствовали обе, оно отталкивало от того, с чего все началось. - Это хорошо, - заключила мать девушки. – Ты так на него похожа. - Нет, не похожа, - покачала головой Элизабет, сжимая кулаки. Она помнила отца во всех деталях и подробностях, но никогда толком не оживляла его образ в памяти, только отдельные детали, а сейчас четкая фигура высокого, крепкого мужчины застилала сознание, будто кроме нее ничего не существовало. Элизабет даже не сразу поняла, что пропустила начало монолога. Она смотрела на женщину перед собой и не могла понять, что с ней происходит. Куда делась прежняя железная леди? Женщина перед ней была ослаблена, надломлена и сметена уже давно. Поток слов изливался из нее, как ключ бьет из маленького отверстия в скале, с напором, быстро, будто боясь не успеть вылиться достаточно. Элизабет облизала пересохшие губы и только сейчас поняла как сильно искусала их за прошедшее время и как сильно они от этого потрескались. Кинг моргнула, но ей показалось, что она погрузилась в темноту на несколько минут. - Он ведь мог умереть в любой момент, когда ему заблагорассудится. А я? Что мне оставалось? Надеяться и верить, что он вернется? Я была готова на что угодно, только бы не думать об этом. Я всех ненавидела. А когда его не стало… Это было мгновенно, сиюминутно, как точка невозврата. Жизнь будто сломалась и я… я тоже, - говорила женщина на кровати уже почти прозрачная и не живая, как показалось Элизабет, когда она очнулась от забвения. Внутри девушки все сжалось в непонятном предчувствии. Она гнала от себя эти мысли, наблюдая, как на глаза матери наворачиваются слезы. - А ты так похожа на него, на своего отца. Я только теперь поняла, как я этому рада. Лиз, так ведь он тебя звал, Лиз, прости меня, милая. Я столько всего ужасного наговорила, а ты просто… проста похожа на отца, - захлебывалась в слезах женщина, и Элизабет осознала, что снова пропустила мимо ушей часть монолога. Женщину явно нужно было успокоить, иначе разразилась бы самая настоящая истерика. Элизабет подошла ближе, перешагивая собственный невидимый барьер, и взяла мать за руку. Она продолжала что-то говорить, но Кинг снова не слышала. - Мама, я люблю тебя, - озвучила первое ощущение от прикосновения Элизабет. Ее мать замолчала, внимательно глядя на дочь, а сама Элизабет не могла вспомнить, чтобы говорила это своей матери. Она могла вспомнить множество гадких вещей, но этого простого признания ее память не хранила. - Я тоже люблю тебя, девочка моя, - прошептала женщина. Элизабет улыбнулась, а мир подернулся слезной пленкой. Кинг только крепче сжала руку матери, как единственное ощущение того, что она все еще здесь и сейчас. Но мир все больше расплывался и становился однотонно-белым. Это пугало Элизабет, заставляло сжаться и паниковать. Она инстинктивно подалась вперед, стараясь оказать ближе к источнику реальности и почти упала на кровать, но вовремя выставила руку, упираясь куда-то в приподнятое изголовье. - Тише, тише, - услышала Элизабет мягкий шепот совсем рядом. – Не бойся, девочка моя. - Я так тебя люблю, мама, - дрожащим голосом ответила Элизабет, обрывая фразу смесью вздоха, стона и всхлипа. Она опустила голову на грудь матери и чувствовала, что та гладит ее по голове. Совсем как… никогда. В их жизни такого никогда не было, и от этого еще больше хотелось цепляться за эти мгновения. Элизабет сжимала плечи матери, прижималась так сильно, как только могла, чтобы всем телом чувствовать реальность, спастись от вездесущего белого. Спустя несколько минут Элизабет успокоилась, перестала плакать, но продолжала сидеть в неудобной позе, держа в почти горизонтальном положении тело, чтобы не причинять боль слабой матери. Все казалось не важным и далеким, и можно было подумать, если не брать во внимание не удобную позу, что болезнь только что обретенного самого близкого на свете человека это ужасная сказка. Элизабет слышала и чувствовала слабое сердцебиение. Какое-то время оно было ровным и безмятежным, но потом что-то в нем неуловимо изменилось. Элизабет затаила дыхание, ей не нравилось непонятное изменение. И если верить прибором, то его и в помине не было, они продолжали мерно тикать и пищать, но Кинг точно чувствовала, что что-то изменилось. Понимание пришло откуда-то из глубины, чего-то древнего и забытого человеком, и Элизабет действительно перестала дышать. Ее мать тоже, казалось, почувствовала, что что-то изменилось. Казалось, что она поняла это сразу в отличии от Элизабет. - Посмотри на меня, - попросила она, в последний раз проводя рукой по волосам дочери. Элизабет отчетливо понимала, что это самый что ни есть последний раз. Она приняла вертикальное положение и ощутила, как мышцы закололо. Женщина всмотрелась в каре-зеленые глаза дочери и видела в них что-то свое, что Элизабет было не дано понять. - Я люблю тебя, Лиз, - прошептала она, и Элизабет не смогла разобрать, кто именно ей это говорил. В воспаленном и уставшем сознании все смешалось в дикий коктейль на грани реальности, и Элизабет удивлялась, как умудрялась не провалиться в бездну. Она схватилась за руку матери и удивительно холоднокровно начала отсчет. Пять. - И я тебя. Четыре. Характерные морщинки обрамили тусклые и когда-то, как смогла вспомнить Элизабет, даже очень выразительные глаза. Три. Пухлые губы, какие и положено иметь истинной леди, сложились в подобие улыбки. Два. Элизабет подумала, что и правда больше похожа на отца, чем на мать. Один. Пальцы обеих рук сжались сильнее. Ноль. Еще одна жизнь оборвалась, а пространство вокруг взорвалось протяжным писком медицинских приборов. Элизабет подумала, что так может выть голодный, умирающий волк. Или умирающие волки не воют? Она продолжала сидеть рядом с матерью, сживая ее ладонь. Гадкий белый цвет закончил свою работу и теперь отошел в сторону, окружая безжизненное тело непомерно ярким ореолом, в то время как само оно потеряло любой цвет и краску. Они будто утекали из него невидимыми ручьями, оставляя за собой только ничем не примечательный сероватый, пустой оттенок. Элизабет никогда не задавалась вопросом, почему тело после смерти сереет, а сейчас подумала, что все это вполне закономерно. Это будто бы карта или путевка в один конец. Если получил талон на посадку, то идешь к нужному выходу, так ведь? И этот серый цвет будто обрисовывал место, куда отправится человек дальше. Тело закопают в землю. Черную. Элизабет не была сильна в анатомии, но подумала, что, возможно, при разложении ткани чернеют. Она продолжала сжимать руку матери, но в один момент ее реальность оборвалась. Началась совершенно другая, в которой ее грубо оттолкнули к стене, а люди в белых халатах столпились вокруг кровати над каким-то чужим, незнакомым телом. Элизабет искренне верила, что одного перелома ее жизни и ее самой достаточно, хватит! Но это повторилось снова. Ударило больнее, чем она ожидала. Не помня себя, Элизабет вышла из палаты, толкнув дверь ослабевшей рукой и прижалась лбом к бежевой стене напротив белой двери. Она чувствовала, но не понимала. Стена твердая, холодная, кажется. Кинг зажмурилась и повернулась, опираясь о стену спиной. Жизнь проплывала мимо как-то отстраненно и вальяжно. Элизабет открыла глаза и сползла по стене. Миру, казалось, было на нее абсолютно наплевать, и это было взаимно. Элизабет чувствовала, что ей больно, но не могла никак понять, что с этим делать. Мир не расплылся в привычном сигнале о слезах, Элизабет узнала о том, что плачет, только когда провела по лицу руками. Она испугалась сама себя и будто сделал шаг не туда, реальность потеряла всякий смысл, и девушка поняла, что теряется в странном водовороте спонтанного бытия. Что-то отделилось от сумбурного смешения обыденных событий и действий, похоже, что человек. Элизабет вцепилась в эту мысль, как гончая в зайца. Она схватилась за неопределенную часть тела человека напротив и судорожно пыталась прийти в себя, совладать с болью и понять, кто же сейчас рядом с ней. *** Эггси возвращался с задания опустошенным, но довольным. Ни одного взрыва! Мерлин будет доволен. Если только не придерется к разбитой машине. Но можно смело сомневаться в том, что средненький форд представит проблемы. Он уже сдал отчёт Гарри и направлялся в медицинское крыло. Ничего серьезного, но хотелось обработать глубокий порез на щеке как можно быстрее, чтобы не осталось шрама. Еще когда он был на задании ему сообщили, что Элизабет осталась в числе последних трех испытуемых. Но Мерлин не был особенно рад этому. Эггси решил, что узнавать детали на тот момент было бессмысленно, поэтому логично было дождаться возвращения и увидеть все своими глазами. Он вернулся, видел Брадана и Тайлера, уже ознакомленных с тем, что к ним присоединятся еще трое из параллельной группы. Парни были больше озадачены, чем расстроены. На вопросы о Элизабет они только пожимали плечами, что насторожило Эггс. Что могла натворить Кинг, он и подумать боялся. Хоть она и проявила себя достаточно дисциплинированной, Галахада не покидало ощущение того, что она с легкостью могла бы выкинуть что-нибудь эдакое. Гэри прошел по коридору, поздоровался с давно знакомой медсестрой и продолжал бы любезничать, если бы не заметил знакомую фигуру, свернувшуюся в комок и обхватившую себя руками. Это без сомнения была Элизабет, но в ужасном состоянии. Гэри и представить себе не мог, что увидит когда-нибудь эту девушку в хоть сколько-нибудь не подобающем виде. Уж ему-то казалось, что аристократы не рыдают сидя на полу перед больничной палатой. И почему бы мисс Кинг рыдать именно здесь? Его познания о родственных связях кандидатки были весьма и весьма скудными, о дружеских представление отсутствовало вовсе. Единственное, что он знал, так это то, что Элизабет сдружилась с Браданом, но парня он видел несколько минут назад. Отец умер, сестра в Италии, с матерью, как он успел понять, отношения у Кинг холодные, поэтому причина подобного состояния девушки оставалась загадкой. Эггси долго стоял напротив нее, размышляя, стоит ли ему подойти и обозначить себя или вмешательство будет только лишним. Все же он не знал ни причины расстройства, ни способа успокоения. Последний раз глубоко вдохнув, Анвин подошел ближе к Элизабет и опустился на колени, чтобы видеть лицо девушки. Осунувшаяся, бледная и без единого намека на понимание происходящего. Гэри озадаченно осматривал Элизабет. Он, пожалуй, не мог похвастаться огромными знаниями в человеческой психологии, но истерику представлял себя иначе. По крайней мере в различных фильмах благовоспитанные леди заливались слезами, промачивая их шелковым платочком, просили воды и ничего не рассказав падали в объятия любого, кто оказывался в пределах досягаемости. Когда Элизабет неожиданно крепко сжала рукав пиджака, Эггси вздрогнул. По виду девушки можно было заключить, что она не спала несколько дней и явно вымоталась, как физически, так и морально, поэтому, откуда у Элизабет взялись силы на такой крепкий захват, Гэри не знал. Он ошалело смотрел на девушку и не представлял, что может сделать. - Теперь еще и это, - фыркнули за спиной Анвина, недовольно топнув каблучком. Это была та самая медсестра, общение с которой Галахаду пришлось прервать. – Сидела тут несколько дней, мешала работать врачам. Можно подумать, было из за чего так убиваться. Каждый день кто-то умирает, - меланхолично продолжила она, возвышаясь над Эггси и Элизабет как многовековой монумент в ярком свете солнечных лучей, льющихся из открытых дверей палаты. Гэри смотрел на нее через плечо серьезным взглядом, но ей было все равно. Она и впрямь не видела ничего катастрофического. - Галахад, зачем пожаловали? – спросил доктор, имени которого Эггси упорно не мог запомнить, но точно знал, что мужчина как-то выбивался из всего медицинского персонала. - Обработать порез, - заторможено ответил он, несколько раз моргнув, чтобы привыкнуть к яркому свету. - Без проблем. Только, будьте так любезны, окажите мне услугу. Транспортируйте девушку в палату, - указал на Элизабет доктор. Эггси вновь посмотрел на Кинг. Ее глаза беспорядочно бегали из стороны в сторону, будто пытались найти на чем сфокусировать взгляд, но ничего не находили. – Ей определенно нужен отдых. *** После большой дозы снотворного и почти суток сна Элизабет чувствовала себя погано. Проснулась она под вечер со свинцовой головой и Сахарой в горле. На прикроватной тумбочке предусмотрительно оставили таблетки и кувшин с водой. Проигнорировав таблетки и стакан Элизабет схватилась за пузатый графин и осушила почти на половину. Голова почему-то закружилась, и девушка поспешила вернуть кувшин на место, чтобы не выронить его из рук. То, что она находится в больничном крыле, Элизабет поняла сразу, но с удивлением оглядывалась кругом. Больничная кушетка под ней не оставляла сомнений в предназначении помещения, но белый цвет куда-то подевался. Вместо него стены покрывала ровная зеленая краска, окно было зашторено светло-коричневыми занавесками, а пол был каким-то темным. Элизабет мотнула головой и была готова поклясться, что что-то маленькое, но тяжелое ударилось о внутреннюю стенку черепа. Парашютный костюм с нее сняли, на стуле висела форма Кингсмен. Отлынивать здесь не принято. Тяжело вздохнув, Элизабет стянула с себя больничную рубашку и снова зажмурилась. Перед глазами все расплылось. - Твою бабушку! – выпалил Анвин и захлопнул дверь. Он напросился зайти ненадолго, по убеждению врача Элизабет должна была еще спать. Эггси никак не ожидал, что помешает своим присутствием. Вопль Анвина прорезал густое пространство вокруг и донесся до ушей Элизабет слишком громким. Она поморщилась, но быстро надела форму и встала босым ногами ра пол. Девушка протопала к двери и без предупреждения открыла ее. - Блядь! – выругался Анвин, потирая ушибленный лоб. Ему было неловко уйти и неловко оставаться. Он то подходил к двери, то отходил от нее несколько раз за минуту. С одной стороны Гэри чувствовал, что пришел не вовремя, что его вообще здесь не должно было бы быть. С другой стороны, то, что девушке плохо было видно невооруженным глазом, и Анвину хотелось ей хоть чем-то помочь. И вот теперь он стоял, потирая ушибленный лоб с самой кислой миной. - Прости, я не знала, что ты под дверью, - без эмоционально сказала Элизабет. - Ничего, пустяки, - отмахнулся Гэри, вытягиваясь по струнке перед Кинг. Она стояла перед ним с ровной спиной и поднятой головой, но все равно выглядела сгорбленный, маленькой и раздавленной. - Откуда пластырь? – спросила Элизабет, игнорируя неловкое молчание своего собеседника. Она отлично понимала, что Анвин так или иначе пришел ей посочувствовать. И девушка точно знала, что в этом не нуждается. - А, это, - Эггси машинально провел пальцами по пластырю. – На задании задело. Ничего серьезного. - Останется шрам? – спросила Элизабет, опираясь о ручку двери. Она так и не вышла из палаты, потирая босую ступню о лодыжку. - Надеюсь, что нет, - пожал плечами Анвин, вертясь на месте как волчок. Он не знал, куда деть всего себя, на чем остановить взгляд, какую позу принять, поэтому находился в постоянном движении. Элизабет зажмурилась и снова открыла глаза. Ей не показалось, Гэри и правда не спокойно стоял на месте. - Долго я здесь прохлаждалась? – спросила Элизабет, переступая с ноги на ногу. - Мерлин сказал, что почти три дня, - ответил Эггси, не решаясь задавать вопросы. Он, к своему сожалению, не знал, как это правильно и деликатно делается, а чтобы задать их так, как он умел, Анвин не обладал должным положением в окружении девушки. - Три дня, - задумчиво повторила Элизабет, пытаясь сопоставить время и события. Видимо, все происходило быстрее, чем она думала. - Да, Мерлин сказал, что хочет тебя видеть, когда ты, ну, проснешься, - сообщил Гэри, неловко пряча руки в карманы. - Хорошо, - кивнула Элизабет, часто моргая. Голова и так была тяжелой, а наблюдение за подобием юлы не приносило облегчения. – Ты спешишь, - как утверждение сообщила Элизабет. И с удивлением для себя Гэри все понял без лишних вопросов. Он покорно попрощался и быстро ушел. Недостатка в делах агент не испытывал. Элизабет задумчиво проводила Анвина взглядом. Она думала о чем-то, касающимся Эггси, но не могла сказать, о чем конкретно. Когда двери в конце коридора за ним закрылись, Элизабет снова переступила с ноги на ногу и вернулась в комнату, чтобы обуться. Мерлин мог бы и подождать, но хотелось быть как можно дальше от больничного крыла. *** - Тебе не обязательно быть здесь прямо сейчас, - мягко начал Гарри, придерживая Элизабет за руку. Она ловко нашла равновесие и вытащила тонкий каблук из мягкой земли. - Можно подумать, он будет со мной разговаривать, - хмыкнула она, наблюдая за тем, как вокруг могилы собираются люди. - Как знаешь, - пожал плечами Гарри, тоже оценивающе глядя на людей. Он не любил подобных сборищ, да и не разделял он уверенности Элизабет на счет Диего, их общего с сестрой отчима. Харту на половину итальянец на половину англичанин никогда не нравился. Не нравился он, если говорить откровенно, никому, поэтому было совершенно не ясно, как он женился на матери Элизабет и с успехом не разводился с ней до сих пор. - Просто пойдем туда со мной, хорошо? – попросила Элизабет, крепче хватаясь за руку Гарри. Она удивительно трусила, хотя и понимала, что самое страшное уже случилось. Все, что будет теперь, совсем другая и отнюдь не фатальная история. - Конечно, - согласился Гарри, ускоряя шаг. Он не мог бы оказать Элизабет сейчас ни в чем. Он даже подумал, что если бы вдруг смерть матери окончательно сломала бы девушку, он бы с большой вероятностью сам пустил бы ей пулю в висок. Одним человеком больше или меньше не имеет значение, если верить католической церкви, он при любых обстоятельствах будет гореть в аду, а Элизабет не попадет в котел по соседству за самоубийство. Священник монотонно, значительно читал свою речь, никому не дал слова. Люди в дорогих одеждах покорно опустили головы, они хорошо умели следовать этикету. Но, пренебрегая приличиями, все разошлись довольно быстро. Остались только Гарри, Элизабет, Диего и Мишель, прилетевшая из Италии буквально несколько часов назад. Элизабет с грустью посмотрела на сестру. Ей это должно было даться тяжело. - Лиз, - всхлипнула Мишель и сделала несколько робких шагов в сторону сестры. Диего удивительно молчаливо отступил на шаг назад. Элизабет внимательно посмотрела на своего отчима и с удивлением отметила, что не находит в выражении его лица явных признаков радости. Конечно, она допускала, что некоторый процент любви и привязанности к ее матери этот человек испытывал, но с каждой их встречей этот своеобразный кредит чувств все уменьшался и уменьшался. Теперь Элизабет засомневалась в своих убеждениях относительно Диего. - Иди сюда, - позвала она сестру, которая с готовностью преодолела оставшееся расстояние и крепко сжала талию старшей сестры. Мишель спрятала лицо и содрогалась от слез. Элизабет вздрогнула, но взяла себя в руки и погладила сестру по голове. - Не плачь. Слышишь? Все хорошо, - мягко и спокойно проговорила Кинг, подавляя предательскую дрожь в голосе. Это точно не добавило бы уверенности Мишель. Девочка взглянула на ее полными слез карими глазами, точно такими, какие были у их матери, и снова всхлипнула. - Но мама, - нерешительно начала Мишель и не смогла закончить фразу. - Мишка, не расстраивайся. Мама всегда будет с нами, вот здесь, - Элизабет приложила ладонь к груди сестры и почувствовала бешеный ритм сердцебиения. Она с удивлением задержала ладонь на несколько секунд, прислушиваясь к себе. Ее собственное сердце отмеряло вязкие тягучие удары и казалось, что билось предательски медленно. Элизабет подумала, что, наверное, именно от этого ей так холодно. - Она же сейчас там одна, - с сожалением заключила Мишель, посмотрев на серое небо. Элизабет тоже посмотрела туда и подумала, что не очень-то небо печалится о ее матери, - дождя не будет. В день похорон Чесера Кинга и вовсе светило солнце и пели птички, будто бы это была самая большая радость. Элизабет довольно поздно спохватилась, что ее умозаключения никому сейчас не нужны. - Там дедушка и бабушка. И еще кое-кто из ее знакомых. Наша мама там не одна, - покачала головой Элизабет, присаживаясь на корточки и вытирая слезы сестры. - Я бы хотела с ней увидеться, - шмыгнула носом Мишель. Элизабет вымученно, но доброжелательно улыбнулась. - Мы все с ней увидимся, но в свое время. Не спеши, Мишка. Тебя еще столько всего ждет, ты и представить себе не можешь. И я тебя уверяю, мама не хотела бы, чтобы ты все это пропустила, - заверила сестру Элизабет, с трудом вырывая у самой себя слова. Она видела, что их с Мишель переживания сводятся к абсолютно разным вещам, поэтому ей было тяжело понять сестру. Элизабет лишь надеялась, что не сделает своими словами хуже. - А ты меня не бросишь? – спросила Мишель, и Элизабет озадаченно посмотрела на нее. – Мама быстро ушла. Но ты же будешь со мной всегда? - Конечно, Мишка. Всегда, - подтвердила Элизабет, прижимая к себе сестру. Все, на что она надеялась сейчас, так это на то, что с возрастом инфантильность суждений у Мишель пройдет. - Мишель, идем, - позвал Диего. Девочка сильнее прижалась к сестре. - Мишель, слушай. Я сейчас тоже должна уйти. Но мы с тобой еще встретимся, хорошо? – спросила Элизабет, отстраняя от себя сестру. - Обещаешь? - Конечно, - улыбнулась Элизабет. – Не плачь. Диего ничего не сказал, только взял дочь за руку и повел к выходу. Элизабет проводила их задумчивым взглядом. - А он, даже, может удивлять, - вставил Гарри, проследив за взглядом Элизабет. - Ага, с сюрпризом, - пожала плечами Элизабет, окинув взглядом свежую могилу. - Нам тоже пора, - позвал Харт, предусмотрительно находясь на некотором расстоянии. - Да, идем, - легко согласилась Элизабет, быстро отворачиваясь от надгробья. Это зрелище наводило тоску и придавало ситуации мелодраматический налет, который Элизабет терпеть не могла.