Услышь меня

Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает. Тьма и холод обрушились на него внезапно и тут же заслонили собой все. Не было больше ни прекрасного острова Альмарен в сиянии золотого и серебряного света, ни зелени трав и древ, ни синего неба над головой, ни ветра, то и дело набегавшего незлыми озорными порывами. Холод и тьма, и ощущение тесной ловушки, откуда не выбраться. Ощущение, которого он никогда не знал раньше, ощущение, которое уже стало привычным. Таким же привычным, как боль. Боль истязаемого фана, боль страдающего духа. Страшнее боли и ледяного мрака только знание, что никто не придет, никто не поможет ему. Все сородичи его остались далеко позади. Он ушел от них. Сначала сам не хотел жить с ними, а потом уж и они не хотели, чтобы он с ними жил. Он ушел в Пустоту, как гордый властелин, идущий своим путем, оставляя слабых и недостойных. Нет, он бежал, как преступник и вор, которого вот-вот настигнет заслуженная кара. А теперь он один в этой бескрайней Пустоте, в которой уже не мог бы отыскать дорогу назад, даже если бы волен был уйти. Но и уйти он не волен. Он скоро растворится, исчезнет здесь без следа, и никто не будет знать об этом. – О, Манвэ, брат мой, если бы ты мог услышать меня! – с этим то ли криком, то ли стоном, исполненным страдания и скорби, видение рассеялось. Манвэ снова стоял под сенью высоких древ Йаванны, ветер играл его волосами и полами платья и ласково касался лица, словно желая согнать с него малейшую тень. Свет Ормала и Иллуина был ровен и ярок. А холод? Разве что в сердце, там, где все еще жила, упорно не желая погибать, любовь к брату. К тому, кого узнал он прежде всех айнур, с кем вместе пел перед лицом Эру, когда другие еще пели по одиночке. К тому, от кого после пришлось ему защищать Арду и собратьев. Ветер вокруг Манвэ задул сильнее, вала поднял лицо навстречу потоку воздуха и закрыл глаза. Это всегда помогало размышлять. Голос, что он слышал сейчас, не был голосом сказавшим "Это будет мое царство, я объявляю его своим!". Нет, это был голос Мелькора из тех времен, когда он еще не уходил из Чертогов Илуватара бродить в Пустоте, и ничто не разделяло их с Манвэ. Тогда они были братьями. Брат его в опасности и взывает к нему. Брат или враг. Брат и враг. Кто ты теперь, Мелькор? Нет, другое. Где ты теперь, Мелькор? С силой Манвэ направил эту мысль за Грань мира – если Мелькор сумел оттуда дозваться Манвэ, его самого тоже можно позвать, так, чтобы он откликнулся. Но все усилия оказались тщетны. Пустота оставалась все так же огромна, безмолвна и безжизненна. Мелькор, конечно, был где-то там, должен был быть. Но Манвэ он не слышал или не мог ответить. Или все-таки Мелькора там уже не было? "Исчезнет без следа". Что, если именно это с ним и произошло? Может ли в самом деле исчезнуть один из айнур? Один из тех, кто добровольно связал себя с Ардой? Манвэ не знал, но решительно отогнал от себя самую мысль об этом. Мелькор в Пустоте, и его нужно найти, нужно узнать, что с ним случилось. И если у одного Манвэ не хватает на это сил, значит, хватит у всех валар вместе. *** Услышав призыв Манвэ, другие валар немедля оставили свои занятия и устремились к острову Альмарен, поэтому очень скоро его видение было известно всему Кругу. Растерянность и сомнения породили эти вести в сердцах тех, кто услышал их. Мелькор был их собратом в думах Илуватара, и, хотя он успел уже причинить немало зла, никто не желал ему ни страданий, ни исчезновения, но мало доверия к его словам оставалось у валар. – Если он призывает на помощь, почему лишь ты один слышал его? – спросил Тулкас. – Связь с Манвэ у Мелькора крепче, чем с любым из нас, ведь они братья, – ответил Ирмо прежде, чем Манвэ успел сказать хоть что-нибудь. И Намо подтвердил эти слова: – Верно. Однако это не значит, что Мелькор не пытается снова обмануть всех. Его настоящее и будущее сокрыты от меня, – продолжал он. – И твое будущее, Манвэ, становится с каждым мгновением все более смутным. Все взгляды обратились к Манвэ. Валар понимали, что означает такая перемена, но ждали его слова. – Говорит Мелькор правду или лжет, мы не узнаем этого, пока не разыщем его, – сказал, наконец, Манвэ. – Я отправлюсь к нему, чтобы помочь или чтобы убедиться, что он не нуждается в помощи. – Я пойду с тобой! – сказали три голоса одновременно. – Нет, – ответил Манвэ сразу всем им. – Ни ты, Тулкас, ни ты, Оромэ, не должны теперь покидать Арду, кто знает, быть может, в мое отсутствие она будет нуждаться в защите, как никогда прежде. Я же сам могу защитить себя ото всего, что бы ни встретилось мне в Пустоте. – Но не от Мелькора, – тихо сказала Варда. – С ним не совладать тебе в одиночку, а вдвоем нам уже случалось биться с ним, и я пойду с тобой, – повторила она тверже, чем в первый раз. – Нет, – мягко, но непреклонно сказал Манвэ. – Я иду не для того, чтобы сражаться с Мелькором и не стану этого делать. Если он обманет меня, я лишь оставлю его там, где он есть сейчас, и не буду впредь тревожиться о нем. Но боя, которого я не хочу, навязать мне он не в силах. Если что и страшит меня, так это мысль, что покидаю я Арду и всех вас, а потому прошу: будьте вместе и будьте настороже. Я же вернусь очень скоро, никогда мне не заплутать в Пустоте, пока над Миром сияет твой свет, Варда. Она глядела на него молча, понимая, что он уже принял решение, которое едва ли теперь удастся изменить. Когда дело касалось других, Манвэ бывал всегда осторожен, охотно спрашивал и прислушивался к советам, но когда речь шла о нем самом, размышления его были обычно кратки, а итоги их жестки. Это знала не одна только Варда. – Но если ты уже решил, как поступишь, зачем позвал сюда всех нас? – спросил Ауле. – Чтобы вы знали о моем решении, – сказал Манвэ. – А еще чтобы попросить о помощи. Я надеюсь, что если мы, объединив наши силы, обратимся к Мелькору, он услышит и откликнется, и мне станет яснее, где следует искать его. Просьба Манвэ была тут же исполнена, но, как ни старались четырнадцать валар мыслью достигнуть Мелькора за пределами Арды, никакого ответа не приходило, а силы их исчезали в бескрайнем Ничто. Трижды пытались они и трижды отступали, ничего не достигнув. После этого все еще долго сидели в Кругу, утомленные и подавленные. Ниенна плакала, а остальные даже не надеялись угадать, плачет ли она о Мелькоре или о Манвэ, или о них обоих. Никто не ждал, что Манвэ теперь оставит свои намерения, и действительно, отсутствие отклика лишь укрепило его решимость отправиться в путь, и притом как можно скорее. Валар проводили его до самых Врат Ночи, и когда Манвэ собирался уже пройти сквозь них, Оромэ окликнул его и сказал: – Я знаю, как славно разит всякое лихо твой меч и как прочен щит, который сработал для тебя Ауле, но хочу, чтобы взял ты с собой еще мой лук и мой рог. Может быть, в тяжелый час они помогут тебе. – Постараюсь вернуть их в целости, – сказал Манвэ, с благодарностью принимая то и другое. В этот миг Варда заплакала, и слезы ее – чистый свет, рядом с которым сияние Светилен казалось тусклым – не упали на землю, но устремились к Манвэ, а он взял их и сохранил на груди. – В них моя любовь к тебе и моя печаль от разлуки с тобой, – сказала Варда. – Пусть они помогут тебе возвратиться. *** После Эа, согретого Пламенем Эру, и особенно после Арды, прекрасного дома, который был сотворен с такой любовью и так живо отзывался на всякую заботу о себе, Пустота казалась особенно неприютной, подавляюще огромной даже для айну. От этого в тысячу раз острее стала в сердце Манвэ тоска по Варде, по оставленному Миру и сородичам, по милым сердцу ветрам и облакам, по высокому ясному небу – по всему, что покинул он, отправляясь в дорогу. Пришла мысль, что Мелькор и раньше уже бродил в Пустоте по своей воле и теперь, должно быть, знает о ней больше любого из айнур. Какое несчастье могло настичь его здесь? Но Манвэ решительно отверг сомнение: это в Арде можно было размышлять о возможности лжи, здесь он должен был или верить в истинность призыва, или тотчас повернуть назад. А он твердо выбрал путь вперед. Однако куда идти все равно не представлял. Единственное, в чем можно было не сомневаться: Мелькор не стал бы в своих странствиях приближаться к Чертогам Илуватара. Но к ним теперь все равно не мог вернуться никто из айнур, пожелавших спуститься в Эа. Так что пользы от этого знания было немного. Манвэ очень надеялся, что покинув пределы Арды, он увидит или поймет нечто, способное помочь ему. Но этого не произошло. Что бы ни таилось в Пустоте, оно не спешило выдать свое присутствие. И сердце Манвэ молчало, не в силах подсказать верного пути. А потому оставалось брести наугад и снова и снова звать брата, ожидая любого, хоть малейшего отклика. Силы, которых было бы довольно, чтобы многие тысячи лет бродить в Пустоте, если б он хотел, с каждым призывом таяли все скорее, и все так же не приносили плода: Манвэ по-прежнему блуждал без дорог в полном одиночестве. Он сосредоточился на мыслях о Мелькоре и шел, не помышляя ни о себе, ни о прекращении поисков, пока однажды не понял вдруг, что силы его совсем истощились, и если он не остановится сейчас, потом ему может оказаться невозможно вернуться в Арду. Опечалился Манвэ, потому что за все время скитаний ничуть не приблизился к тому, чтобы найти брата, и всю скорбь свою вложил в один последний призыв. – Услышь меня, Мелькор, если еще можешь ты услышать меня! О, чудо! Из недр Пустоты пришел вдруг ответ. Он был так слаб, что лишь чуткий слух того, кому знакомы голоса тишайших дуновений ветра, мог различить его. И все-таки он был! – Слышу тебя, брат мой, – такое страдание и такая радость переплелись в этих словах, что Манвэ почувствовал, как собственная его душа словно рвется от боли. Теперь он знал, где найти Мелькора, и без колебаний бросился туда. Раз брат наконец отыскался, достанет и сил, чтобы освободить его от любой напасти. Признаки того, что направление избрано верно, начали появляться очень скоро. Пустота здесь была не такой, как в иных местах. Вернее сказать, это была уже не Пустота, не отсутствие всего, что возможно, и не возможность всего, что отсутствует. Нет, здесь Пустоту заполнила злая и холодная тьма, тот самый ледяной мрак из видения. И мрак этот так бушевал, что даже Манвэ, который легко повелевал сильнейшими ветрами, с трудом мог продвигаться вперед. И не сразу заметил он, что в глубине этой тьмы таится иная тьма, еще чернее и непрогляднее. Живая тьма, жаждущая разрушения, духи алчности и злобы. Кольцом окружили они Манвэ, желая впиться в него и забрать остаток его сил. Но он поднял к губам рог Оромэ, от звука которого бежало всякое лихо, и затрубил. Темные твари в ужасе отпрянули и застыли, издали глядя на Манвэ. Приблизиться они не смели, но и упускать добычу им не хотелось. А Манвэ нужно было двигаться дальше, и он пошел, расчищая себе дорогу с помощью стрел Оромэ. Каждая стрела находила свою цель во тьме, и многие твари были убиты. Но другие пришли в ярость и, забыв страх, стали кидаться на Манвэ. Тогда он оставил лук и вынул из ножен свой меч, который засверкал в Пустоте, подобный молнии в грозу. И немало тварей сумел изрубить Манвэ, но и сам перенес не одно их ядовитое прикосновение. Сил у него оставалось все меньше, но он упорно шел вперед, в самое сердце тьмы, к своему брату Мелькору. *** Мелькора Манвэ действительно увидел. В миг, когда вошел в средоточение тьмы, бывшее, по-видимому, логовом тварей, подстерегших его на дороге, когда колчан его был пуст, а меч и щит потускнели от злой силы, с которой ему пришлось столкнуться, он увидел Мелькора. Тот стоял, возвышаясь над всем вокруг, подобно черной башне, и глаза его сверкали злобным торжеством. – О, Манвэ, брат мой, если бы ты мог услышать меня! – повторил он, издеваясь, и расхохотался. Тогда Манвэ понял горькую истину и приготовился защищаться, но было поздно. Новые темные твари во множестве навалились на него, оплели гибкими и прочными, как лианы, темными нитями, так что он не мог пошевелиться, и принялись жадно пить его силу. Даже сейчас: утомленный, израненный, ослабевший, он был все еще целым пиршеством для этих созданий, порожденных злобой Мелькора и влачивших свое существование во тьме. Боль от ран, полученных во время боя, и от новых, появившихся там, где черные нити сплетались особенно крепко, была сильна. Но сильнее боли была горечь от того, что он снова обманут своим братом. И все-таки это было еще не все, что приготовил для Манвэ Мелькор. Дождавшись, когда пленник перестал, наконец, предпринимать отчаянные попытки вырваться, Мелькор приблизился к нему и пронзил его грудь копьем. – Боль и плен ты уже знаешь, а скоро поймешь, и что такое исчезновение, – сказал он. – Ты растворишься без следа, и никто даже не узнает. Все в точности, как в видении, что привело тебя сюда. Когда я создавал его, я представлял на месте пленника тебя. И вот оно сбывается. Красиво, правда? Манвэ ничего не ответил, и Мелькор продолжал: – Я останусь с тобой, мой дорогой брат, пока ты не исчезнешь. Я буду смотреть. Не желаю пропустить ничего из столь прекрасного зрелища. Манвэ не только не отвечал, но и не слышал Мелькора, мыслями он был далеко отсюда, в прекрасной светлой Арде, где ждали его друзья и сородичи, и Варда, возлюбленная Варда, нашептывала ветру слова о своей любви и одиночестве, и слезы блестели в глазах ее. Слезы Варды! "Пусть они помогут тебе возвратиться!" Стоило только вспомнить о них, как грудь согрело теплом, и вспыхнул, разгоняя тьму, ярчайший свет. Мелькор, увидев его, отшатнулся в ужасе, тьма расступилась, точно свет обжигал ее, вместе с ней спрятались и темные твари. Манвэ теперь стоял один. У ног его лежало его же оружие, которого он лишился в схватке. Манвэ поднял сперва рог Оромэ и лук, потом свой щит и меч. Очень тяжелы показались они ему, но он все же взял их и понес прочь. *** Мучимый болью и почти ослепленный ядом, Манвэ шел с огромным трудом. И лишь то, что враги его страшились или не желали преследовать его, позволило ему избежать нового плена. Наконец, после долгого пути он достиг Грани, отделявшей Арду от Пустоты, тяжело перебрался через нее и упал без памяти. Очнулся он от того, что струи благодатного дождя Ульмо омывали ему лицо и прохладой облегчали боль ран. Двинуться, а тем более встать было невозможно, и Манвэ лежал, глядя в небо. О, прекрасное небо! Отрада его сердца. Так и нашел его Тулкас. Поднял на руки и бережно отнес на остров Альмарен. Домой. Там уже ждали их другие валар. И сразу же рядом оказалась Варда, и была она точно такая, какой Манвэ увидел ее во время своего плена. Как бы он хотел, чтобы ей не пришлось больше проливать слез! Но они струились по ее лицу, а он ничем не мог утешить ее. Плакала и Ниенна. Своими слезами она омыла раны Манвэ, освобождая их от яда, потом Эстэ прикосновениями и песнью, а также травами царства Йаванны, которые были подспорьем ее искусству, исцелила их. Это заняло много времени, и она сама стала бледна от усталости, когда все, наконец, было закончено. После этого Ирмо погрузил Манвэ в целительный сон. – Не лучше ли было б ему просто сбросить искалеченный облик, а после создать другой? – спросил Тулкас мысленно, чтобы не потревожить Манвэ звуком голоса. – Нет, – тоже мыслью ответила Эстэ. – Это не простые раны, они настолько же раны духа, насколько и оболочки, и без фана врачевать их было бы труднее. Я даже сейчас еще не верю, что все закончилось. Быть может, впереди нас еще ждет что-то иное, что-то трудное. Все повернулись к Намо, но он оставался нем и невозмутим и все также неотрывно смотрел на Манвэ. Он и заметил первым, что рана на груди, нанесенная копьем, открылась вновь. Причем выглядела она так, словно была нанесена только что. Варда испуганно ахнула, Манвэ застонал, просыпаясь, Эстэ и Ниенна бросились к нему. На этот раз им вдвоем едва хватило сил излечить эту единственную рану. Ирмо снова помог Манвэ уснуть, остальные теперь напряженно следили за его сном. И скоро рана открылась опять. Теперь Ниенна и Эстэ уже не могли справиться с ней, и Варда дала им для этого свою силу. Но рана, едва только они успели подумать, что теперь она совсем затянулась, открылась снова. А потом снова, и снова, и снова. С каждым разом требовалось все больше сил. И вот уже все валар объединили свои усилия. Но и это помогло ненадолго. – Если и дальше так пойдет, Манвэ вместо того, чтобы восстановить силы, лишится и тех, что еще остались, – заметила Йаванна. Эстэ с тревогой посмотрела на Варду, но та сидела, держа за руку Манвэ, и, казалось, ничего не слышала. А на Эстэ с невиданной силой обрушилось чувство собственной беспомощности. – Я не знаю, что происходит, – сокрушенно сказала она. – Просто не знаю. Какой бы тяжелой ни была рана, мы приложили довольно сил, чтобы она исцелилась. Но этого нет и близко. Единственное, что я могу предположить: врачеватель, именно один единственный врачеватель, должен быть сильнее, только не знаю, сильнее ли того, кого нужно исцелить, или того, кто нанес рану. – В нашем случае, это все равно, – печально сказал Ульмо. – Только Мелькор превосходит силой Манвэ, а самого Мелькора из айнур не превосходит никто. – По мне, так чем дальше Мелькор от Арды и ото всех нас, тем лучше, – вмешался Тулкас. – Но если иначе нельзя, я пойду и приволоку его сюда, чего бы мне это ни стоило. – Едва ли это удастся, – сказал Намо. – Едва ли это поможет, – сказала Эстэ. – Чтобы исцелять, нужно искренне хотеть помочь. Для любого из нас такое желание легко и естественно. Но никак не добиться нам этого от Мелькора. – Значит, Манвэ обречен, – испуганно прошептала Несса. – Нет, – сказал очень тихий, но спокойный и ясный голос Манвэ. Все валар посмотрели на него: он лежал, бледный и слабый, но глаза его сияли прежним светом. – Нет, – повторил он. – Бесследное исчезновение – ложь, измысленная Мелькором. Хотя, может быть, для него или даже для меня, там, в Пустоте, это стало бы правдой. Но здесь я не исчезну. Я стану частью Арды, растворюсь в ветре, но все еще буду жив. И все свои песни я стану слагать для тебя, – сказал он, глядя на Варду, и улыбнулся ей. – Ну, конечно, и для вас тоже, немножко, как же иначе, – добавил он, переведя взгляд на остальных и все еще улыбаясь. Они молчали, не в силах ответить. – А я думаю, что рано еще говорить об этом, – сказал, наконец, Ауле. – Да, ни один из нас не сильнее Мелькора, но все же мы сильны, и, как знать, возможно, если мы будем пытаться, пока у нас есть возможность пытаться, мы добьемся успеха. И ты, Манвэ, еще будешь с нами, не только песнями ветра. – Всем сердцем хотел бы я этого, – ответил Манвэ. – Но надежда мала, и не могу я просить вас, забыв о своих делах, так много сил отдавать мне. – Что до меня, то нет сейчас никакого дела, которое было бы важнее этого, – сказал Ауле, у которого дела никогда не переводились. Остальные вторили ему согласными возгласами, а Тулкас сказал: – Я думаю, что пара дел у меня найдется, но их вполне можно отложить до твоего выздоровления. С этого момента, валар снова сосредоточились на попытках излечить Манвэ. Но никакого нового результата их действия все еще не приносили. В то время, когда рана бывала закрыта, и Манвэ, не чувствуя боли, спал, другие мысленно советовались между собой, стараясь найти иное решение, однако и тут не достигли ничего. А Манвэ слабел все больше, и трудно было им не поминать Мелькора с горечью и гневом. А он, словно в насмешку, и сам напомнил о себе. Теперь его слышали все: слабый, жалкий, умоляющий голос то и дело повторял: – Услышьте меня! Помогите! Кто-нибудь! Я прошу вас! Помогите! Я исчезну! Они не отпускают меня! Помогите! Умоляю! Кто-нибудь! Услышьте меня! Я не лгу! Манвэ, поверь мне! Помогите! Иногда причитания сменялись тоскливым воем, от которого ныло сердце. И как валар ни старались отгородиться от него, он все равно оставался слышен. От этого рождались усталость и бессильная досада, которые подтачивали силы у всех. Но для Манвэ голос Мелькора оказался воистину губителен, так как лишил его сна, последней доступной ему возможности хоть немного восстановить силы. Даже окутанный чарами Ирмо, он слышал зов и просыпался. – Вольно же ему куражиться! – в гневе восклицал Тулкас. – Покуда я не добрался до него. С каждым мгновением ему было все труднее удерживаться от того, чтобы броситься в Пустоту искать Мелькора, и вовсе не за тем, чтобы оказать ему помощь, в которой тот якобы так нуждается. Но рана Манвэ затягивалась все хуже и хуже, и никто из валар не мог позволить себе отлучиться от него надолго. А потому приходилось терпеть и изнывать от своего бессилия. Манвэ же становился все печальнее. Его терзали боль, сознание близкой разлуки с теми, кто дорог его сердцу, и, как подозревала Варда, не покидавшая мужа ни на мгновение, проклятый зов. – Не думай о нем, – просила она. – Не позволяй яду его речей повредить тебе сильнее, чем уже повредил яд его созданий и его копья. – Сдается мне, яд его речей теперь ни при чем, – ответил однажды Манвэ. – Или теперь с ним и вправду что-то стряслось, или я неисправимый дурак, которого можно провести на одном и том же сколько хочешь раз. Он грустно улыбнулся. – Поверишь ли, если бы мог, я бы, пожалуй, снова сейчас пошел к нему. Это ужасно, я знаю. Прости, тебе так трудно со мной. – Это прекрасно, – возразила Варда, плача. – Иногда горько, но прекрасно. Я ведь и полюбила тебя таким, и не за что мне прощать тебя. *** Миг торжества Мелькора был воистину кратким, и не только потому, что Манвэ удалось уйти, в конце концов, он получил довольно ран, чтобы не оправиться от них никогда, так, во всяком случае, хотелось думать Мелькору. Но долго размышлять об этом ему не пришлось, потому что, как только Манвэ скрылся вдали, унося с собой свет, вернулась тьма. А с ней вернулись и создания Мелькора, и, взглянув на них, он исполнился страха, потому что они стали огромны и сильны, как никогда прежде, и смотрели на него с алчным интересом, словно он теперь был для них пищей. – Во всем вы должны быть покорны мне, ибо я создал вас! – крикнул он грозно. Но они не устрашились, ведь и в самом деле он создал их, а потому почтения к нему в них было не больше, чем в нем самом почтения к создавшему его. Лишь страх и силу понимали они, но сила их возросла, а страх умалился. Тогда Мелькор взял свой молот и копье, готовясь указать подлым тварям их место: его взгляды на Арду, преображенную другими валар, вызвали их к жизни, он собрал их и сделал своими слугами, и он может поступить с ними, как пожелает. После первого же удара копье затрещало и сломалось. Мелькор бешено завертелся вокруг себя, осыпая своих противников ударами молота. Но они не отступили, и после долгого боя Мелькор, лишившись последнего своего оружия, оказался оплетен тенетами тьмы, как перед ним Манвэ. Потянулось время боли, ужаса и бесплодных попыток освободиться. Ловушка, придуманная для брата и не сумевшая удержать его, самого Мелькора отпускать никак не желала. Чем дальше, тем больше он слабел, а тюремщики его, напротив, становились сильнее. Ярость сменилась отчаянием. Исчезновение, еще недавно казавшееся сказочкой для простодушного младшего братца, подошло вплотную и выжидательно заглянуло в глаза. Этого Мелькор вынести не мог. И он забыл, что презирает валар, забыл, как совсем недавно торжествовал над одним из них, забыл обо всем на свете и воззвал: – Помогите! Спасите меня! Я гибну! Прошу! Умоляю! Кто-нибудь! Помогите! Сперва недоумение, а потом досада и гнев были ему ответом отовсюду. Но он, начав звать, не имел сил остановиться, и все повторял свои призывы, уже и не зная, кого и зачем он зовет. Пока однажды его не коснулся отклик, непохожий на другие. Отклик, в котором были жалость и готовность придти на помощь. И в то же время Мелькор понял, что помощи не будет, потому что это был отклик Манвэ, обессиленного, стоящего едва ли не ближе к исчезновению, чем сам Мелькор. Это всколыхнуло в душе Мелькора холодную злость. Что толку в мыслях этого глупца, если он ничего не в силах сделать! Град проклятий готов был посыпаться на голову Манвэ, но вспышка ярости прошла, забирая последние силы, и Мелькор умолк. Теперь впереди не было ничего, кроме тоскливой обреченности, и не за что было зацепиться мыслью, чтобы хоть на мгновение отвлечься от нее. Он помнил, как когда-то переполняла его жажда творения, и он искал Неугасимое Пламя, чтобы поскорее превратить замыслы в жизнь, но не нашел даже искры. А что же он так хотел создать? Это забылось. Все, бывшее потом, было уже другое, не такое, как думалось вначале. Что было? Мелькор силился вспомнить, что он создал. Но на ум приходили чужие творения, которые он разрушил или изменил. Что же было его? Что он создал? Что? – Что я создал? – в отчаянии спросил он вслух. – Ты создал нас, – ответило несколько голосов. Мелькор огляделся и увидел, что существа, пьющие его силу, на глазах становятся все огромней и омерзительнее. Он дико закричал и долго не мог остановиться. А они продолжали расти, не обращая на него более ни малейшего внимания. После крика пришло странное забытье, когда он перестал чувствовать боль и вдруг увидел себя в Чертогах Илуватара. Чертоги были еще почти пусты: кроме самого Эру и Мелькора, там был только Манвэ, явившийся почти одновременно с ним. Мелькор смотрел из тьмы в Чертоги, а потом вдруг будто глянул из Чертогов во тьму, и увидел себя в окружении мерзких чудищ, забирающих его мощь. И отвращение поднялось в его душе. Как может он, кому было столько дано, завершить свой путь вот так? Не будучи в силах даже припомнить ни одного творения своих мыслей, кроме монстров, пожирающих его, и ни одного деяния, кроме удара, поразившего его брата. Если еще осталось в нем хоть что-то от него прежнего, он мог бы все исправить. Как-нибудь! Как угодно! Он пошел бы ради этого на все! На все! О, Эру! Пожалуйста! Мелькор почувствовал, как внутри него словно разгорается огонь. Он снова поглядел вокруг себя, и белое пламя выплеснулось наружу. Оно охватило тьму, как огонь в Арде охватывает сухое дерево. И тьма, еще недавно столь огромная, съежилась и запылала. В огне сгинули чудовища, и вся накопленная сила не помогла им. На миг Мелькор испугался, что ему и самому не миновать такой участи. Но пламя исчезло, не повредив ему. Он стоял один в Пустоте. Не было у него больше ни слуг, ни оружия, и ничего не было, кроме ясного, как никогда прежде, знания, как ему теперь следует поступить. *** Сама Арда, казалось, замерла, одновременно провожая и приветствуя своего короля. Манвэ уходил, растворяясь в ней, и мощь валар ныне была бессильна удержать его. Все айнур знали это, и сердца их скорбели. А Мелькор, именно в этот час явившийся в Арду, невидимым прошел мимо них, добрался до острова Альмарен и разыскал там жилище своего брата, где валар в глубоком горе застыли возле ложа Манвэ, у которого более не было сил, чтобы остаться или хоть чем-нибудь утешить их напоследок. Все так же незамеченный и неузнанный никем Мелькор подошел и встал с ними рядом, а после наложил руки на рану, зиявшую в груди Манвэ, и исцелил ее навечно. В тот же миг Манвэ, еще не будучи в силах открыть глаза, позвал: – Мелькор! И Мелькор ответил: – Слышу тебя, брат мой.