Перламутровые крылья

      Тенери погрузился в сон, распластавшись на сгибе моего хвоста. Сегодня он не спросил дозволения, как делал это обычно. Крылья расслаблено опустились с обеих сторон, прикрывая хрупкое тело. Спина мерно вздымалась.       А я замер, боясь шелохнуться и понимая, что позволил себе то, на что не имел права. Что будет в следующий раз, когда он потянется ко мне всем сердцем? Я вижу, каким доверчивым взглядом он смотрит на меня, как нуждается во мне, как тянется… А ведь я обманываю его, скрываю правду, с легкостью способную поменять его отношение к такой подлой змее, как я…       Что же делать? Как поступить?       Авис без малейшего усилия показал мне, на ком застегнут ошейник и у кого в руках поводок. Понимает ли он сам, насколько сильно я завишу от него?       В следующий раз я могу попросту не удержать себя в руках, а если сдержусь, то сколько еще таких вечеров я смогу противиться его желаниям?

***

      Следующий день пролетел стремительней падающего за добычей орла, и вот закат, ползучий сумрак, освежающая прохлада... и Тенери, переставший уходить на свое место.       После ужина он остается подле, чирикая о том, что видел в этот день, рассказывает о восточном кряже и слабо сочащихся родниках на недоступных никому, кроме птиц, высотах. Его речь журчит бодрым ручейком, и я пытаюсь запомнить его таким беззаботным и довольным, каким буду вспоминать все те дни, что мне останутся, уже без него.       Он тянется ко мне, смущенно касаясь пальцами чешуи хвоста.       — Тенери, — я взял его руку в свою ладонь, останавливая.       Птенец вопросительно заглянул в мои глаза.       — Я хочу поговорить с-с тобой, — начал я самый тяжелый разговор в своей жизни, понимая, что сжигаю этим единственный хлипкий мостик, повисший над пропастью паутинкой.       — О чем?       — О том, что мы не можем делать то, о чем раз-сговаривали вчера.       Слова давались с трудом. Лицо Тенери в миг похолодело, и он сам отнял руку.       — Почему?       — Потому что я должен рас-сказать тебе о том, из-за чего мы бежали и что с-с-стало с-с твоей с-с-семьей. У тебя было много вопрос-сов, на которые я не давал ответов. С-с-спрашивай, я готов.       Сердце в груди сжалось мучительным спазмом, словно я взял в руки нож и вот-вот собираюсь вырезать его из себя самостоятельно.       Тенери отодвинулся и сел прямо. Его взгляд сосредоточился на моем лице.       — Я рад, что ты наконец готов поговорить об этом, но…       — Но?       — Но почему именно сейчас? — недоумение отражалось в правильных чертах лица.       Я выдохнул, не таясь и, одновременно, поражаясь, каким наблюдательным оказался Тенери. Оторванные от цивилизации, мы оба имели достаточно времени, чтобы разобраться в собственных мыслях и немного понаблюдать друг за другом. Стало очевидно, что наблюдал не я один. А ведь больше я не носил привычной маски. Что удалось заметить юному Авису?       — Ты прос-сишь у меня то, что я бы с радос-стью хотел тебе подарить, но у меня нет никакого права кас-саться тебя. Я даже с-с-смотреть в твою с-с-сторону не должен, — откровенно признался я, глядя в дорогие глаза.       Тенери поджал губы и нахмурился, не торопясь задавать следующий вопрос и тщательно обдумывая мои слова.       — Ты избегаешь меня из-за того, что случилось в прошлом? Из-за того, что я не помню?       Мне оставалось только сокрушенно кивнуть.       Брови на переносице сошлись ближе, и Авис оторвал взгляд от моего лица, уставившись в догорающий костер. Он напряженно думал о чем-то.       — Ты не подпускаешь меня, потому что скрываешь что-то?       — Да, — прошипел я.       Тенери набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул. Он снова не спешил говорить, сцепив перед собой ладони и продолжая размышлять.       — Если ты расскажешь мне то, что собираешься… мы не сможем больше, м-м, общаться, как прежде? — спросил наконец Авис, и я понял, что он говорит совсем не о наших вечерних наслаждениях, а о том, что за прошедшее время мы стали очень важны друг для друга.       Не знаю, на что было похоже наше общение.       Видел ли Тенери во мне старшего наставника, отца, брата, друга, товарища. Не всегда мы понимали, о чем думал каждый из нас, но это совсем не мешало быть вместе и не скучать. Удивительным было то, что я ни разу не вспомнил, что мы изгнанники, которым навсегда заказана дорога домой, и, возможно, мы так никогда и не встретим разумных существ в Дальних Землях. Не пожалел об этом, не опечалился. Зачем, если одна прекрасная птица с перламутровыми перьями составляла для меня целый мир. Удивительный и прекрасный, он зачаровывал меня одним своим видом.       — Мне нужно подумать, — серьезно произнес Тенери, поднялся и выбрался из пещеры.       Сказать, что я был поражен, означало не отразить и десятой доли моего удивления странному поведению Ависа.       Вместо того, чтобы услышать, что так долго скрывалось за моим молчанием, напасть на меня с вопросами, потребовать ответов, он встал и ушел.       Мне ничего не оставалось, как ждать.       Шли часы. Самые долгие и мучительные часы ожидания, которые мне когда-либо доводилось переживать. И впервые мне пришлось признаться в собственной трусости, не пускавшей меня наружу. Словно осужденный на смерть, я оттягивал мучительный конец изо всех сил.       Наконец, когда рассвет расправил могучие крылья, Тенери вернулся. Темные тени залегли у птенчика под глазами. Он выглядел уставшим, руки подрагивали. Он сел напротив меня.       — Пожалуйста, — начал он, — просто отвечай на мои вопросы.       Час настал, — понял я, кивнув Тенери в ответ.       — Мои родители мертвы?       — Да.       — Братья, сестра? — дрогнул взволнованный голос.       — В живых-х ос-стался только ты.       Снаружи просыпалось редколесье. Чириканье, скрежет насекомых, суета зверья, перестук клювов оживили новый день. Только наша пещера утонула в давящей тишине.       Тенери впервые услышал, что остался один.       — Ты повинен в смерти моих родителей?        — Да, — ответил я. — И нет.       — Ты убил их? — задохнувшись, спросил он.       — Нет. Я видел это и не мог ос-становить. Приказ-с был отдан не мной.       Тенери закусил губу, его глаза увлажнились. Он сжал кулаки и притиснул к исказившемуся лицу. Ему понадобилось время, чтобы справиться с чувствами.       Я не хотел смотреть, как он мучается, но мое наказание вступило в силу и отвернуться я не мог.       — У тебя был шанс спасти их?       — Нет. Я… — хотел объяснить я.       — Молчи! Пожалуйста, не говори ни слова! — срывающимся голосом потребовал Тенери. Грудь его судорожно вздымалось.       Мы снова замолчали.       — Я жив благодаря тебе?       — Да, — это было так, но... — Тенери, пос-слушай…       — Роскарус, умоляю не-на-до, — его раненый взгляд уперся в меня с дикой мольбой.       И я послушно прикусил язык, боясь представить, как ему сейчас больно.       — Отец попросил тебя сохранить мне жизнь? — через силу продолжал он этот странный разговор.       — Нет. Я с-с-соврал. Твой отец меня ни о чем не прос-сил.       — Это было твое решение?       — Да.       — Почему? Ты должен что-то моей семье, тебя мучила совесть? — требовал он. — Зачем ты это сделал?        Горькое сожаление в чужом голосе резало душу на части, и я понял, что он предпочел бы погибнуть с близкими…       — Потому что я влюбилс-ся в тебя, — шепотом ответил я, еще минуту назад не зная, что действительно собираюсь признаться в тайне, которую из меня не вытащили бы пытками.       Тенери долго глядел в мои глаза, а затем закричал. Громко. Навзрыд.       В этот момент больше всего на свете я хотел прижать птенца к себе и попытаться забрать его боль, но я замер, не шелохнувшись. Я, чьи руки так или иначе окропила кровь дорогих ему существ, больше не смел прикоснуться. Не смел.       Вдруг Авис поднял на меня невидящий взгляд.       — Роскарус, — позвал он тихо, и уже в следующий миг я обвился вокруг него, заключил в крепкие объятья, прижимая к себе, давая уткнуться в мое плечо и выплакать всю ту невыносимую боль, что я причинил.       Я не просил прощения. Прощения для меня не существовало.       — Роскарус, — повторил он, захлебываясь, и крепче вцепился в меня пальцами. — Роскарус! — кричал он, и я понимал все то горе, что горело в нем поедающим пламенем. Обжигало душу, причиняло жуткую муку.       Мы так и сидели, прижавшись друг к другу, впиваясь друг в друга, словно два существа, потерявшиеся в штормовых водах.       Вне нашего укрытия кипела жизнь. Огненная ящерица восседала на колеснице так же, как и вчера. Так же, как сделает это завтра. Но что ожидает завтра нас? Я не хотел думать.