Наказание Брэдли Гловера

Брэдли Гловер сидит в широком кресле самолета, меж его бровей пульсирует голубая венка. Он делает вид, что читает газету. Он читает ее, абзац за абзацем, склоненный, сосредоточенный, но не понимает смысла муравьиных слов. Напряженный, сконцентрированный на себе, Гловер пытается нащупать канал гармонии и смирения. Что ему было делать? Не велеть же секретарше заказать им места в разных частях салона! Биссе возвращается после короткой отлучки, и Брэдли поднимается, чтобы пропустить его. Ему нужно еще время, чтобы привыкнуть, чтобы делать вид, будто в его мозгу не вспыхивают красные огни каждый раз, когда Йен так или иначе попадает в поле его внимания. Разумеется, у него все еще есть сила воли и контроль над собой. Это ему поможет. Ничего иного не остается. Не существует рецепта или магического зелья, которые могли бы помочь перестать чувствовать. Брэдли знает — это невозможно. Самый рациональный выход из положения — изменить русло своих чувств. Так, чтобы они его успокаивали. Чтобы можно было функционировать поверх них так же, как прежде, быть нормальным человеком, не терзать себя, не совершать над собой насилие, пытаясь искоренить их. Гловер царапает взглядом по лицу француза, ловит его расстегивающее пуговицу пиджака движение, думает о том, что все это, само присутствие Йена — накладывает на него особый отпечаток реальности, влияет на его мироощущение. Причиняет ему какую-то странную, изощренную разновидность боли, и чтобы вылечить ее, Гловер пытается представить себя богом. Будто он бог, а Йен — его сказочное животное, его удивительное творение, и он представляет, как произносит: "я создал тебя, но ты не принадлежишь мне". Повторяя это про себя, Брэдли замечает, что к нему приходит прощение и подобие облегчения. И, может быть, та божественная, отцовская любовь, идеальная и абсолютная, которую невозможно пробить ничем, даже вздумай Биссе вести себя как последний мерзавец. Ничто больше не сможет выбить землю у него из-под ног... Гловер поворачивается, чтобы еще раз посмотреть на Йена и проверить, работает ли это, начало ли это действовать. Чувствует, как сердце его вздрагивает и сжимается, и думает, что ему нужно еще немного времени. Он привыкнет. Он сможет управлять этим. Это не так трудно, как кажется. Когда за ними приезжает такси, Гловер меняется с Биссе, чтобы тому не пришлось сидеть на том же самом месте, где он оказался в момент столкновения. Меньше, чем через час они оказываются у пустого железобетонного исполина, окруженного парковочной полосой размером с футбольное поле. Стеклянные бока блестят на солнце, еще свежие, не атакованные натиском природы, и внутренние гулкие помещения принимают их удивленными раскатами низких регистров. — Сколько у тебя человек? — спрашивает Йен, доставая фотоаппарат, блокнот и рулетку. — Семеро, — борозда на лбу Гловера по-прежнему не разглаживается, как будто он сосредоточенно извлекает корень из шестизначного числа в уме. Биссе присвистывает. — Это тебе на каждого минимум полчаса... — Думаю, до шести я с ними точно провожусь. Если закончишь раньше, подожди меня в угловом кабинете, я оставлю ключ. И он проводит свои собеседования, уделяя каждому себя целиком, старается отвлечься на работу. Старается следить за временем. Старается не устраивать сложностей. Но семь человек, избранных местным отделом кадров, должны быть уверены, что собираются занять подходящее им место. Потому стрелка переваливает за шесть. И вскоре — за семь. Брэдли едва смог перехватить пару глотков воды между приемами. В открытые окна почти не дуло, а кондиционеры ожидали подключения только перед заездом. Наконец, все было решено. Он попрощался с последним, удостоверился, что тот найдет выход, и утомленно собрал свои собственные вещи — тетрадь с пометками, телефон, ежедневник, снял со стула пиджак и пошел за Йеном. Биссе сидел в кресле, сжимая в одной ладони ремень от сумки, в другой — кабель от зарядного устройства. Он глубоко и крепко спал, уронив голову на кожаную спинку. Гловер аккуратно сложил на стол то, что занимало его руки, и приблизился. — Йен, — позвал он негромко. Француз не откликался. Сколько он уже спит? Час, два? Брэдли посмотрел на циферблат и обнаружил, что до самолета времени у них впритык. — Йен, — повторил он еще раз, немного громче. Это смешно. В голову пришло набрать его номер и позвонить. Чтобы только не пришлось дотрагиваться. Гловер еще раз окинул взглядом беззащитную фигуру француза, положил ладонь на его плечо и легонько потряс. — Йен, просыпайся. Нам надо ехать. Биссе подал признаки жизни, удивленно встрепенулся и заморгал, вызывая в Брэдли несанкционированный приступ сочувствия и нежности. — Я закончил с ними. Нам надо выезжать. Он отвлекся, чтобы закрыть окно и проверить, ничего ли не осталось забыто. Мобильный Гловера зазвонил и он ответил, пытаясь уложить одной рукой свои вещи в портфель. Говорить пришлось на ходу. Биссе заметил суету и, имея свободные руки, забрал пиджак напарника. — Нет, я решил это абсолютно точно. Да, я уверен, — Брэдли повернул ключ и понадеялся, что охранник не решил где-нибудь застрять именно сейчас. Охранник ожидал у выхода. Не отлучаясь от разговора, Брэдли отдал ему ключи, кивнул Йену и они вышли на улицу. Наконец-то глоток свежего воздуха. — Он не подходит. Он не ответил достойно ни на один мой вопрос. Слушайте! Он ваш родственник, что ли, или какой знакомый? Откуда вообще такое давление, такой интерес! Вам не нужен в команде человек, не способный различить элементарные стратегии. Из трубки понеслась трескотня коммерческого. Гловер рассматривал их вытянутые тени, плывущие по свежему асфальту. Потом тени исчезли. Он поднял голову и обнаружил, что небо заволокло тучами. Они пересекли пока еще только половину футбольного поля. — Ничего, пускай еще поищут. Место приличное. Я уверен, в Дублине найдется немало специалистов, желающих занять эту должность. Да, я уверен. Я провел с ним почти час. Нет, не придется ехать снова. Можно провести собеседование по скайпу, в наш век это, слава богу, не проблема. Футбольное поле все не кончается. Бетон и асфальт, на отшибе промышленной зоны. В это время здесь ни души. Гловеру удается распрощаться с начальником, и в этот момент первая крупная капля дождя ударяет его по носу. — Сейчас ливанет, — предупреждает Биссе. Он все еще несет пиджак Гловера. Брэдли набирает номер службы такси, когда они выходят за ворота и останавливаются на обочине. — Алло... это Гловер, мы заказывали машину... Над ними громыхает, и почти одновременно с громом тугие шумные струи обрушиваются сверху, как стрелы. — Черт... тут у нас ливень начался. Да, узнайте пожалуйста... Брэдли с надеждой всматривается в поворот на шоссе, откуда должно появиться их такси. Заставший их врасплох дождь сильный и холодный. Биссе вешает свою сумку на плечо, расправляет пиджак Гловера и подает знак. Брэдли по-прежнему слушает телефон. Он зажимает портфель под мышкой, освобождая одну руку, продевает ее в подставленный Йеном рукав, снова берет портфель. Он все еще ждет ответа, и потому не может оторвать телефон от уха. Его второе плечо остается незащищенным, и Йену приходится придерживать на нем пиджак за лацкан. — Хорошо, спасибо, — заканчивает Брэдли, чувствует руку Биссе на своем плече и как одеревенелый сверлит далекую точку на горизонте. Пытается сообразить, что ему следует сделать в первую очередь. Вокруг них давно стучат тяжелые капли, воздух сотрясается от звенящего грохота. Брэдли решает убрать телефон в карман. Ему не сразу удается найти проем. Каменные пальцы сначала слепо скользят по бедру. Ладонь Йена крепко лежит на плече, он чувствует ее давление. Ему кажется, что это давление несколько сильнее, чем должно быть. Машины все еще нет, а обещали, что она будет через пару минут... Гловер понимает, что стоит, держа руку с телефоном в кармане. На плечо давят так, что ему уже приходится оказывать сопротивление, чтобы не поддаться нажиму. Это как-то необычно. Наверное, он еще не вполне пришел в себя после такого множества забот... И чертов дождь, полосует, словно лезвиями, пробирает до дрожи. Брэдли приходит к мысли, что ему, все-таки, было бы неплохо надеть пиджак. Но как это сделать, когда на твоем плече чужая ладонь? Сможет ли он когда-нибудь привыкнуть к тому, что время от времени прикосновение к Йену оказывается неизбежным?.. Брэдли решает повернуться и взглянуть на француза, чтобы сориентироваться по ситуации. Натыкается на его черный внимательный взгляд, на сложенные, поджатые в ожидании губы. В ожидании?.. В ироничной насмешке? Гловер мучительно пытается понять, что происходит. Его лоб алеет от волнения. Под давлением руки Йена ему уже пришлось развернуть по диагонали плечи, так, что теперь он почти обращен к нему... Гловер чувствует, как кровь отливает от его лица, когда возможное предположение настигает его. Нетерпеливая ухмылка Биссе становится еще тоньше, приближаясь к грани "Ты, идиот, давай уже, реагируй!". Ему требуется еще секунда, чтобы несколько раз перепроверить, правильно ли он понимает сигнал. Потому что, если он ошибается... это будет его последний день в фирме. Если он ошибается, он окажется полным дураком. Он окажется на самом дне колодца, который сам же себе и выроет за эту следующую секунду... Гловер почти умоляюще заглядывает в лицо Биссе, с отчетливым оттенком беспомощного ужаса. Брови Йена выстраивают загадочную кривую, в которой скрытым шрифтом читается: "Гловер, ты все-таки идиот". Гловер решает, что, пожалуй, ему все равно, окажется ли он на дне колодца, или на гильотине, или в кабинете коммерческого со стопкой объяснительных, он выпускает из левой руки портфель, хватает Йена под острые своды его нижней челюсти и впечатывается в него так стремительно, что ему кажется, он замечает разлетающиеся в стороны брызги. По ладони на своем затылке он скоро понимает, что уловил сигнал правильно. Это замечание — единственная живая мысль в его мозгу. Кроме нее — лишь белый шум и ощущение вкуса дождевой воды, глотаемой с жадными и болезненными атаками. За их спинами раздается сигнал гудка. Брэдли давится очередной порцией воды и в изумлении рассматривает беспечное и обычное выражение на лице Йена. Почему так долго? За что так долго?! — О, как я ненавижу тебя, — шепчет Гловер, с облегчением, с набухшей на лбу веной, покрасневший, напряженно пытающийся осмыслить все, что происходит. Они садятся в такси, на заднее сидение. Брэдли захлопывает дверь, мрачно уставившись в окно, взволнованно, тревожно, в соответствии со своим характером — мучительно — и с жаром повторяет кустам за окном: — О, как я тебя ненавижу! Водитель в замешательстве, но все же решает завести мотор. — Вам куда? — В аэропорт, — как ни в чем не бывало командует Йен. Гловер с гневом оборачивается. — Я переломаю тебе вторую ногу, сукин ты сын! Биссе растекается в кривой улыбке и вносит коррективы: — В Кроун Плаза. Гловер снова оборачивается к окну, брови — сведены, кулак тревожно прижат к губам. Кажется, если до него дотронуться, он стукнет электрическим разрядом. Биссе никак не может перестать улыбаться. Он сдерживается из последних сил, чтобы не улыбаться, когда они остаются в номере отеля, и Брэдли пытается развязать галстук, чтобы снять промокшую одежду. Он дрожит от холода, или от волнения. Его пальцы не могут ухватить узел, постоянно срываются. На лице — все то же обеспокоенное выражение, выражение инженера, пытающегося рассчитать прочность балки на скорость, как если бы от этого прямо сейчас зависела жизнь пятерых человек. Йен усмехается, приближается и высвобождает тугую петлю на шее Гловера. — Ты похож на бульдога. У тебя когда-нибудь расправляются эти складки на лице? Брэдли покорно позволяет снять с себя галстук, все еще не понимая — как? Как и почему? Три месяца!!! — А ты похож... — пытается он подобрать определение. — Даже собаки такой нет... Йен прочитывает эту зудящую в голове Гловера мысль. — В больнице ты послал меня на хрен, и за три месяца ни разу не сказал предложения, в котором не было бы слова "отчет" и "сроки". Что я должен был думать про тебя, мистер двадцать-лет-женат-двое-детей? Из суженного носа Гловера раздается протяжный, мучительный выдох. Невыносимо, думает Йен. И эта черта на его лбу. Просто невыносимо больше. Надо что-то с этим делать. Йен с трудом вынимает себя из прилипающей мокрой рубашки, отправляя ее в корзину к остальным вещам. Брэдли замирает с пряжкой ремня в руке, загипнотизированный удивительным строением тела француза: выпуклость его груди имеет настолько небольшой градус, как будто решила обеспечить лишь самый необходимый минимум для нормального физиологического взаимодействия. Когда Биссе наклоняется к корзине — его живот перечеркивается дюжиной складок, и Брэдли вспоминает, что то же самое происходит с шеей Йена, когда тот оборачивается, например, посмотреть на что-то позади себя. Шкура на его подбородке превращается в изощренный рельеф. Гловер пытается решить, являются ли предметы его фетиша извращением, или пока еще нет. — Шокирован? — спросил Йен, с извечной растянутой улыбкой своего полного превосходства. Его большие черные глаза как-то по-новому блестят под этим ярким расщепленным светом... — Нет, — ответил Гловер, как раз в это мгновение заметив рисунок на плече Биссе. Он осторожно прикоснулся к острому локтю и потянул его, чтобы рассмотреть татуировки. Сбоку на руке красовался лев в стиле мультяшных вестернов, а еще выше, в самый торец плеча была вбита маленькая черная пятиконечная звезда. Брэдли попытался представить, что побудило Йена выбрать именно эти рисунки. — Левое потом посмотришь, — распорядился Биссе, — иди в душ, ты дрожишь, как куст. Брэдли по привычке включил опекающего покровителя. — Я не пойду первый, — бросил он и занялся стягиванием брюк. Губы Биссе скривились в снисходительной насмешке. — Первый? Ушам не верю... Подождал, пока Брэдли расквитается с носками, схватил его за бицепс и потащил в ванную комнату. Как только они втиснулись в душевую, Биссе отвернул рычаг смесителя. Холодная вода брызнула на спину Гловера, заставив его инстинктивно отскочить — вперед, на Йена. Раздался гулкий хлопок удара спины о кафель. Упирающийся носом в чужую ключицу, Брэдли с облегчением почувствовал, как вода становится теплее. Его дрожащее тело успокоилось и будто бы начало расслабляться, впервые за долгие часы, а может быть, дни. Он начал осознавать, насколько велика теперь площадь поверхности его соприкосновения с Йеном. Это вызвало мгновенный импульс смущения, Брэдли отстранился и неловко прислонил ладонь к лицу, избегая встречаться с глазами француза. — Извини, я ударился о тебя носом... — Ну ничего, — певуче ответил Биссе, баюкающим тоном, будто успокаивал напуганного ребенка. Он развернул Гловера и прислонил к себе спиной. Брэдли ощутил на своем животе его длинные жилистые руки. Теплая вода приятно лилась по лицу. Захотелось остаться в этом мгновении. Если он сейчас решит запрокинуть голову, она, должно быть, окажется на плече Йена... Брэдли охватило внезапное и глубокое состояние покоя. Словно в нем развязался давнишний узел, причиняющий дискомфорт. Страхи, опасения, расчеты вероятностей, оценки — все растворила мифическая супер-сила его сказочного животного. И сейчас оно находилось прямо за ним, рядом, принадлежало ему. Его точные пальцы проводили неторопливые, околдовывающие линии по груди и животу, словно снимали древнее проклятие. Гловер подумал, что сейчас он и есть бульдог. Преданный бульдог, принадлежащий своему хозяину. Готовый захлебнуться благодарностью за оказанную ласку. Эта мысль не обидела его, наоборот, заставила улыбнуться. Тугое, суставчатое дерево оплетало его. Гловеру хотелось выразить в чем-то свое свежеобретенное ощущение владения, под его закрытыми веками проносились картинки ребристого бока Йена, его острого кадыка, мультяшной фигурки на плече, всем этим хотелось обладать, и жадность и нетерпение вызывали у него слюноотделение. — Не надо, — коротко бросил Йен из-за плеча. — Сначала успокойся немного. Брэдли повиновался и успокаивался. Успокоившись, он с удивлением открыл для себя новую, свежую идею. У Гловера больше не было потребности отбирать чужую мифическую супер-силу. У него была своя собственная. Пусть и отличная. Скорее всего, он научится чему-то, прикасаясь к Биссе, но эти прикосновения не заберут его колдовства. Гловер понял, что был полным придурком. Он засмеялся вслух. Заметил, что самокритичное замечание на этот раз не вызвало в нем приступ неосознанного самоуничижения, этот подавляющий жестокий контроль. Наверное, он уже чему-то научился. И у него еще будет множество, множество возможностей продолжить обучение.