Нас не укротишь

      Лиза с триумфом глядит на гвардейцев, столпившихся возле дворца. Золотистое платье её раздувается как знамя, а рыжие локоны на зимнем ветру похожи на пламя. И не холодно же ей без шубки на январском морозе!       Светлейший нет-нет, да все же засматривается на среднюю из цесаревен, любуется ею украдкой. Как же хороша! А еще пару дней назад могла сгинуть эта красота, погибнуть навсегда, если бы отправили цесаревну в Сибирь с матушкой и сестрами. А всё Тайный совет, это сборище жадных крыс, мёртвой хваткой вцепившееся в корону, едва твёрдая рука великого Петра ослабла.       Ну правда как крысы, усмехнулся про себя Светлейший, оглядывая понурые лица князей Долгоруковых, Репнина и Голицына. Как поняли, что император кончается – так сразу же заговор сплели, дабы семью Петра – жену и трех дочерей извести, а на престол посадить малолетнего внука императора – другого Петра.       Девятилетний мальчишка на троне! Да, такой бы наворотил делов! Светлейший покачал головой, глядя на растерянного мальца, жавшегося к Елизавете. Нет, не удивительно, что эти царедворцы проиграли – ну куда такого на трон! Уж пущай пока растет, а править будет Екатерина, вдова императора и мать Елизаветы.       - Виват, Екатерина! – не перестают кричать гвардейцы внизу, а Лиза радостно хохочет, обнимая несостоявшегося императора. Сама Екатерина машет солдатам – видать, прониклась своей ролью самодержицы наконец.       Только вот править будет он, светлейший князь Меншиков, а она, послушная и благодарная ему за помощь, будет делать только то, что он велит. А потом… Пока что он не знал, что будет потом. Конечно же, не всех участников заговора удастся выжить со двора, многие продолжат плести интриги против него, и в первую очередь – Долгоруковы с этим пройдохой Остерманом. Но Светлейшего так просто не возьмешь – он волк старый, травленный; уж не единожды об него зубы обламывали, даже сам Пётр Алексеевич пытался, а все равно не смог.       Елизавета была чем-то похожа на него. Такая же шумная и бойкая, острая на язык. Вот она оборачивается, и глядит Светлейшему прямо в глаза. Улыбается радостно, да улыбка самодовольная какая-то, а взгляд – хитрющий, точно у лисы.       Ускользает Елизавета с балкона, да чувствует Светлейший – за руку тянет его цесаревна с собой, да выводит с балкона. В коридоре отпускает его, но жестом головы просит следовать за ней. Сквозь окна просачивается утреннее солнце, лучи его то появляются, то исчезают, пока Елизавета спешно проходит мимо окон, а золотистое платье её словно оживает. Солнечные лучи играют в рыжих волосах, и отчего-то ему подумалось, что вся она сейчас – такая золотисто-рыжая – как огонёк, и прижми её к себе – наверняка такой же тёплой окажется. Странная мысль.       Уже знает Светлейший, куда торопится цесаревна – в покои свои, вот и сворачивают они по коридору направо, вот и к двери подходят. Елизавета влетает в комнату, и тут же хохочет:       - А уж я-то думала, что больше здесь не окажусь! – она раскинула руки в стороны и закружилась. – Матушка-то боялась, что нас сразу из батюшкиной спальни – тут Елизавета резко остановилась, и, повернувшись к иконам, перекрестилась – Царствие ему Небесное, вечный покой! В Сибирь, в монастырь-то и отправят!       - Не посмели бы – Светлейший вскинул на цесаревну уставшие от бессонных ночей глаза. – Не для того я батюшке твоему так долго служил, Лизанька, чтобы вас с матушкой и сестрицей как котят передушили.       Елизавета невольно передёрнулась – воспоминания о последних днях всё ещё пугали её.       - Батюшка бы их в бараний рог скрутил – задумчиво проговорила она, потирая колечко на левой руке – подарок императора на пятнадцатилетие. Светлейший подошёл, крепко стиснул эту маленькую ручку и произнёс:       - И я скручу, ежели понадобится. Не сомневайся, Елизавета Петровна.       Она подняла на него свои голубые, как у отца, глаза:       - А я никогда в тебе не сомневалась, Данилыч. И сейчас тоже знала – спасешь ты нас!       Они стояли близко друг к другу, и Светлейший ощущал, что она действительно тёплая, как он и думал. Елизавета склонила головку набок – сколько кокетства было в этом движении! – и на их сплетенные руки легла другая её рука.       - Спасибо тебе, Данилыч.       И не успел Светлейший ничего сказать, как цесаревна привстала на цыпочки и прижалась губами к его губам. Секунда, две, три… и Елизавета оторвалась от него, бросила смешливый взгляд и выпорхнула прочь из комнаты, сверкнув напоследок золотым платьем.       На губах всё ещё чувствовалось её тепло.