Метелица

17. Три прощания

Собирались в колонну, уходящую в небо, Все, кто будет убит. Все, кто будет убит… (Белая Гвардия - Шли они)

Владивосток, 3 ноября.       Лина редко навещали сновидения - а когда это все же случалось, то чаще всего представали они своего рода сшитыми из истрепанных лоскутов жалкими уродцами, что истлевали начисто, едва только он открывал глаза. Сейчас все отчего-то было иначе - сон был настолько живым, настолько ярким, словно вовсе был гостем из чужой головы, свободной от той ноши, что была взвалена на Юрия столь рано. Во сне своем он разжигал огромный костер, бросая туда все, что только попадалось под руку - пистолет, свой уродливый нож, какие-то бумаги, фотографии…       Пламя становилось все ближе и ближе - задрав голову к растянутому в вышине траурному полотнищу неба, Лин с удивлением смотрел, как расцвечивали то радостные фейерверки. Опустив взгляд на собственные, опустевшие уже руки, он обнаружил в одной из них ладонь Анны - и, раньше, чем успел бы себе помешать, сделал первый шаг, потянув ее за собой.       Анна почему-то не сопротивлялась - а он сам не мог ни на дюйм, ни на волосок отклониться от курса, которым следовало подвластное чужой воле тело. Пересохшее горло желало разродиться криком, но с губ не слетало ничего, кроме хриплого дыхания. Сведенные судорогой пальцы жаждали ослабить хватку, но с каждым мгновением лишь сжимались все сильнее. Отвернуться не выходило - ему позволено было лишь единожды моргнуть, вновь раскрыв глаза пред самым пламенем. На костре, куда он возводил Анну, уже стояли Ольга со своим отцом, лейтенант, Неудачник…       -Хороший костер, - тихо улыбнулась ему Анна, спокойно шагая в самое пламя. - Нет-нет. Не нужно. Здесь тепло.       Собрав все силы, он вложил их в один отчаянный рывок - но стоящие в пламени фигуры, что-то неразборчиво прошептав напоследок, умолкли и осели, рассыпаясь, словно скверно выделанные чучела…       Сон - больше, наверное, сгодилось бы слово “кошмар” - ослабил, наконец, свою хватку. Реальность встретила Юрия холодом и ритмичными толчками - чумазый автобус, старчески кряхтя, не без усилий преодолел очередной поворот. Очередной толчок заставил Лина поднять голову - вынырнув из своих шарфов, он коснулся лбом холодного стекла, хрипло выдохнул, предоставляя тому прекрасную возможность запотеть. Ну и ладно - все равно по ту сторону смотреть уже было не на что…       По эту, впрочем, тоже. Когда он садился - точнее говоря, вползал, едва переставляя ноги - людей внутри, кажется, было больше раза в два, теперь же дышавшее на ладан средство передвижения с Юрием делил только какой-то тучный тип, прижимавший к себе огромных размеров сумку, сонная женщина с двумя детьми и старик в измятом пальтишке. Шея за время сна затекла настолько, что вполне разумным решением для избавления от боли, коей сопровождался каждый поворот головы, казалось обращение к своему старому проклятью. Хорошо было бы, наверное, коснуться себя, представленного как очередная схема, вытянуть без остатка все то, что мешало, опустошить тело, дав ему возможность в полной мере расслабиться, но он не мог себе того позволить. Не по такой мелочи. И уж точно - не сейчас.       Юрий медленно поднял руку, дотронувшись до стекла. Сквозь наведенный лекарствами туман уже пробивались мало-помалу щупальца болезни, настойчиво требующей вывести там какой-нибудь узор. Лучше всего, конечно, три линии - шесть раз по три линии с закрытыми глазами и три раза по шесть с открытыми. Так было бы правильно. Хотя бы потому, что сделав это, он совершенно точно вернется домой живым.       Домой…когда, интересно, он впервые использовал это слово по отношению ко Второй Площадке? Сделал ли это сознательно, заметил ли, на что осмелился - или даже внимания не обратил, поскольку тогда было вовсе не до того? Память не собиралась подбрасывать никаких ответов, но эта случайная мысль уже успела пустить корни - и они все ветвились и ветвились, заполоняя собой череп. Может ли он назвать домом “Атропу”? И что вообще есть дом?       Прежде всего, конечно, это убежище. Есть же вещи от боли - вот и дом был чем-то похожим: своего рода вещью от хаоса, безраздельно царящего снаружи. Внешний мир никогда не знал покоя - и для Лина, которому там не было назначено места, всегда был готов расстараться на новые раны. В этом, несомненно, был глубокий смысл: создание, чья вина была уже в самом появлении на свет, существо, что получило по некоей нелепой ошибке подобную силу, мир не мог не стремиться извергнуть прочь - продолжая данную мысль, Юрий неизменно приходил к выводу, что оба его проклятья были неразрывно связаны меж собой. У магов прошлого имелось словечко для таких, как он - юроды. То было слово горькое, но поразительно честное - особенно рядом с “эсперами”, “психиками” и прочими их современными собратьями, чье предназначение, казалось, было в том, чтобы стыдливо прикрыть все то гадкое и страшное, что составляло самое суть таящихся за этими словами существ. Маги прошлого, как и их нынешние коллеги, ради выживания влившиеся в ряды “Авроры”, строили множество мудреных теорий, пытаясь тем или иным образом объяснить происхождение таких, как Юрий, годами ломали копья, но всегда сходились в одном - в своем отвращении, граничащим с откровенной ненавистью. Рождавшиеся частенько от совершенно обычных людей, юроды - словечко, как ни крути, было очень уж прилипчивым - получали даром то, на что у существ с Цепями уходили годы и века, едва ли не с рождения становясь мастерами в своем деле - и пусть их полезность как живых инструментов обычно не оспаривалась, зависть и раздражение, тлевшие в душе очередного мага, редко когда утихали до конца - что уж говорить о людях? Человек издавна не терпел никого, кто мог бы оспорить его право на господство хотя бы в самой дальней перспективе - и, пусть это звучало откровенно смешно и шло вразрез с измышлениями магов, Юрию всегда казалось, что в деле изничтожения ему подобных - или создания максимальных неудобств для самого их существования - природа всегда готова была подставить человечеству плечо. Взять хотя бы его болезнь - пусть даже точной причины, по которой она поражала тот или иной разум, наука еще не открыла, пяток биологических факторов, способствующих развитию расстройства, мог назвать и сам Лин - и как тут было не связать ее с другим своим проклятьем, как было не увидеть в терзающем его день за днем недуге своеобразную плату за эту непрошенную силу? Нет, подобное слово не очень-то хорошо подходило - рассуждая таким манером, можно было докатиться и до концепции греха, когда все дело, если задуматься, обстояло куда проще. Он был ошибкой, чем-то, что не должно было рождаться - и если нельзя было устранить ошибку моментально, следовало принять все меры, чтобы она сделала все сама. Ознакомившись в последние годы с литературой по теме - удивительно, с какой легкостью лейтенант согласился тогда подать данный запрос - Юрий, никогда не имевший склонности к оптимизму, пришел к выводам весьма неутешительным. Тяжелые формы обсессивно-компульсивного расстройства нередко проявляли недюжинную стойкость к лечению, часто болезнь триумфально возвращалась даже после, казалось бы, полного выздоровления жертвы - если же причиной улучшения состояния были лишь лекарства, то после прекращения их приема рецидив был практически неизбежен. Пусть даже статистика самоубийств демонстрировала ничтожно малый процент, взглянув на сумму потенциальных лет жизни, что терял человек по вине данной болезни, Лин еще больше уверился в своей теории: то была не какая-то кара свыше, но лишь метод, которым мир пытался как можно скорее вывести его - живую ошибку - за пределы своего идеального уравнения. В этой игре победитель был известен заранее - и Юрию оставалось либо терпеливо сносить один удар за другим, в итоге неизбежно надломившись, либо искать укрытия. Искать место, которое можно было бы назвать домом…       Постаравшись, он мог вспомнить - пусть и урывками, клочками - место, которое звал когда-то так до “Авроры” с “Атропой”. Клочки эти, которыми обратилась давно истершаяся, потерявшая прежний цвет ткань его памяти, существовали, казалось, каждый сам по себе, не желая приставать друг к другу, обретая хотя бы самое слабое, самое жалкое подобие целостности. Дом - тот, старый дом - был массивной, обитой кожей дверью, был тусклой лампочкой на перекрученном проводе, был кладбищем окурков на подоконнике, густой пылью и болотной зеленью обоев в крохотной, заставленной трухлявой мебелью комнате…кожа почему-то вспоминает духоту летнего дня, а уши - звон комаров. Зажмурившись, он касается пальцами чего-то обжигающе-холодного, и почти удается себя обмануть - но лишь до тех пор, пока веки не рвутся вверх, пока не видят глаза, что под пальцами его оконное стекло, а никак не железная спинка старой, скрипучей кровати, на которой он - если та жизнь, конечно, не пришла к нему из сна - лежал когда-то, перелистывая по несколько раз одну и ту же страницу ветхой книжонки…       Постаравшись, он может вытащить из какой-то бесконечной дали эти клочки, эти обрывки - но пусть дом и был всем этим, он, наверное, все же не просто вещи. За каждой вещью стояло что-то большее - и дело тут было, похоже, точно так же, как и с именами. Имена даются живым, имена нужны только им - а как только та жизнь обрывается, они становятся лишь удивительно пустым звуком, произносить который больше нет ровным счетом никакого смысла. Он не настолько самонадеян, чтобы считать, что где-то там, в месте, куда давно забыта дорога - если оно вообще не было плодом его воспаленного воображения - еще произносят его имя, но от мысли, что там еще может быть одна или даже несколько вещей, принадлежавших ему, что на них иногда бросают взгляд - отчего-то становится теплее. С “Атропой” совсем не так. Когда его не станет - может, через месяц, а может, уже завтра - когда его имя обернется бессмысленным набором звуков, процесс, которого не избегнуть никому, будет, наконец, запущен. Пошитая на заказ форма, что вполне логично, никому бы точно не пригодилась: ее, равно как и маску с шарфами, встретит столь неразборчивый в пище огонь - сразу после того, как ему будет скормлен их бывший хозяин. Образцы крови, частички кожи, волосы и все прочее, что хранится в небольшом металлическом ящичке где-то в спецклинике “Авроры”, продержится чуть дольше - быть может, год или даже пять…конечно, рано или поздно ящичек вынут из холодильной камеры, вытряхнут в печь и хорошенько вычистят - было бы крайне неразумно сохранять его за мертвецом. Личное дело, за какие-то смешные пять или шесть лет распухшее, будто на дрожжах, до пары объемных папок, будет тщательно пересмотрено - не сразу, конечно, спешить ведь было совершенно некуда - оформлено надлежащим образом, и, в последний раз обвязанное сухими, истершимися от времени бечевками, отправится в архив - ту единую для всех конечную станцию, где никто и никогда не ждет…       Когда-то - кажется, не так уж и давно - это казалось ему разумным и правильным. Перспектива исчезнуть, раствориться без остатка, сбежать куда-то, где больше не будет вещей от боли, как и ее самой, казалась весьма заманчивой…       И сколько бы Лин не старался, он не мог вспомнить, когда она начала вдруг пугать.       Виной тому его болезнь? Нет, вряд ли бы она забрала нечто подобное. Возлагать вину на “Атропу” тоже было бы странным решением - тот же полковник, раз за разом твердивший, что само существование Лина и ему подобных - досадная ошибка, вряд ли бы огорчился, узнав о его гибели. Кто же тогда? Кому он обязан этим странным чувством, этим страхом не за других, но за себя? Страхом, который мог быть рожден лишь из вещи совершенно невозможной - из мысли о том, что и он для кого-то что-то значит?       Ответ всегда был с ним, но Юрий прилагал все возможные усилия, чтобы не видеть, не слышать его, закрывал пред этим ответом все двери и силился намертво заколотить - но тот неизменно пробирался в какую-нибудь позабытую щель.       Конечно, Анна. Конечно, Сетка. Конечно же, Неудачник и лейтенант.       Да, верно. Лейтенант. Это ведь с его приходом все стало меняться.       Эти мысли леденили хуже любого ветра, заставляли Лина дрожать сильнее, чем от любого холода. Все, с чем он сталкивался в былые годы - бессильная злоба забитого в клетку зверя, источаемая Анной, покорность и безразличие Ольги, хлещущее через край безумие Четвертого - оставляло на душе один лишь привкус горечи, но это можно было стерпеть - ровно до тех пор, пока кушанье не подсластили парой капель надежды. Эта гадкая отрава точно ему досталась - как еще объяснить, что в ту ночь на корабле он…       Мы выживем. Неважно, что случится. Мы выживем.       Он не должен был говорить ничего подобного. Он попросту не имел на то права.       Он был порождением ненависти, загнанным и уродливым - таким его пожелал сотворить мир, таким его желала лицезреть “Атропа”. Таким он привык видеть себя сам.       Живешь, чтобы не умереть. Живешь, чтобы выполнять приказы. Отчего в ту ночь он посмел оспорить эту несокрушимую истину? Отчего посмел помыслить, что у него - у Анны, у Ольги, даже у Неудачника - может быть что-то после войны?       Юрия передернуло. Сейчас - с учетом того, как повернулось дело - он должен, как никогда должен оставаться собой. Иначе ему точно не спастись. И слова те так и останутся насквозь дурной ложью.       Задание было более чем странным, но он давно уже привык не задавать лишних вопросов. Еще вчерашним вечером оставив позади двери Железнодорожного вокзала, Юрий большую часть ночи провел на ногах, медленно, но верно пробираясь путаными улочками к своей цели. Затянувшиеся блуждания его имели, впрочем, и иной смысл: каждый раз, когда Лин оказывался в новом городе - и был, вдобавок, предоставлен на какое-то время сам себе - он тут же, не теряя даром времени, принимался жадно вбирать в себя все то, что не могли подарить сухие, равно безмолвные и бездушные карты с планами. Неважно, куда именно забрасывала “стрелу” работа - привычка оценивать улицы и переулки, дворы и пустыри, каждый крохотный домик, каждое невзрачное с виду строение с целью сложить из них запасной маршрут отхода или проверки на наличие слежки - а много их никогда не бывало - въелась в Лина, наверное, уже до самых костей.       С этим городом, впрочем, что-то было не так.       С каждым часом “стреле” все острее казалось, что она его уже знала.       Автобус, судорожно вздрогнув, застыл на очередной остановке, жалобно лязгнули двери. Довольно резко поднявшись со своего места, Лин быстрым шагом направился к выходу - и, перескочив через заляпанную грязью ступеньку, позволил своей тяжелой обуви коснуться скверно убранного тротуара.       Над головой нависла пепельно-серая хмарь в татуировке проводов - с неба под тоскливый скулеж ветра беспрестанно валилась какая-то слизь, какая-то слякоть. Крохотные кусочки снега, весьма скоро обращаясь влагой, терялись в волосах, заползали вниз, за шарфы - не будь их, взглянувший в глаза Лину мог бы решить, что тот плачет. Прохожие стараются его не замечать - кто-то даже шарахается, но большинство, проходя мимо, просто прибавляют ходу. На светофоре впереди вяло вспыхивает красный огонек. Свернув во двор, Лин обнаружил там небольшой магазинчик - там он провел несколько минут, выбравшись наружу уже с пакетом каких-то маленьких конфеток. Закинув пару в рот, “стрела” проверяет слышанные где-то слова о том, что жевание замедляет мыслительный процесс - но теория эта, к величайшему сожалению Юрия, терпит поражение: чувство, что этими самыми улицами он когда-то уже ходил, никак не желает покидать его.       Улицы и дворы сменяют друг друга. Ускорив шаг до предела, за которым уже начинается бег - еще один способ прогнать непрошенные мысли из головы - он чуть было не вылетел из подъезда прямо под чей-то автомобиль. Оставив позади и его, и чьи-то гневные крики, Лин замирает, минуту или около того рассматривая причудливое здание из красного кирпича - бывший католический храм, давно уже приспособленный под какой-то там архив…       Ощущение это сродни раскаленной спице, введенной в самое нутро. Ошалело уставившись на высокие, отчего-то кажущиеся сложенными из серой бумаги, шпили бывшей церквушки, Юрий в который раз попытался совладать с собой. То, что явилось к нему сейчас, не было очередным посланником болезни - но вместе с тем определить принадлежность этих мыслей “стреле” никак не удавалось. Он никак не мог знать об этом храме - он и видел-то его первый раз…       Первый ли?       Худшим из того, что можно было предпринять, оказалась бы попытка силой выдавить “лишние” мысли из головы - вместо этого следовало попытаться перевести тему, подумать о чем-то неизмеримо более важном и серьезном - например, о своем задании. Странное оно все-таки - ни точной цели, ни проработанных заранее маршрутов, ни резерва из сотрудников Второй Площадки…вообще ничего, кроме места встречи, зазубренного наизусть меньше чем за пару минут. Не будь все это передано ему лейтенантом, Лин бы определенно захлебнулся в подозрениях раньше, чем получил бы возможность сойти с поезда - а к моменту прибытия на точку его воспаленное сознание наверняка выстроило бы уже с десяток теорий касательно будущей работы.       Если к работе готовят очень долго, значит дело будет действительно серьезным. Если о работе не известно ничего, кроме одной-единственной строчки с адресом - это хороший повод понервничать: мало что так печалит, как нехватка данных перед операцией.       Странное задание, как ни крути. Странное - пускай, но вот трудным оно вряд ли окажется. После того-то, что они творили в Ширнессе, в Лондоне. Нет - после того, что “Атропа” творила по всем Британским островам…       С того дня, когда лейтенант приказал отступать - уже почти что полнокровный месяц. Времени, казалось бы, предостаточно, но забыть все равно не выходит, нет - и с каждой ночью, в которую не удается сразу отдаться сну, родившаяся в тот день боль поражения ощущается все острее. Чудная штука эта боль - почему на нее обречены даже такие, как он, даже те, кто служит делу, в него толком не веря? И чего же стоит само дело, если его предают по очереди все, кто стоял у руля, если его судьба, похоже - терпеть эти измены до тех пор, пока не будет перекрыта наглухо последняя дорога к победе? Чего же стоит…нет, скорее не так. Стоит ли оно хоть чего-то? Анна вот знала ответ уже давно - а теперь отчего-то и ему хочется найти собственный.       Юрий знал - спасибо лейтенанту - о том, что пусть обезглавить врага одним ударом и не вышло, Клуб вовсе не собирался сдаваться. Юрий знал о пущенных в ход планах с причудливыми названиями, один из которых включал в себя бактериологическую войну на землях Башни - нечто подобное, кажется, Клуб уже творил во время конфликта с каким-то японским культом - а в ходе другого, если Алеев ничего не напутал, должна была быть уничтожена Блуждающая Могила. Юрий знал - как и прочие “стрелы” - о том, что извечный враг уже собрал, наконец, силы в кулак, знал о близости вторжения - и о том, что каждый день может запросто оказаться последним.       С учетом всего этого, сегодняшнее дело, несомненно, должно было быть очень важным. Но почему же тогда он здесь один? Почему, среди всех - ему?       В который раз убедившись, что оружие на месте, он нырнул в сырой подъезд. Прошел, постепенно замедляя шаг, мимо пустынной детской площадки - красная краска на качелях давно облупилась и слезает, словно старая кожа. Из канализационного люка бил пар, сверху все еще что-то сыпалось. Замазанные инеем окна слепо смотрели ему вслед - сделав еще несколько шагов, Юрий совсем остановился.       Что-то было не так. Нет, даже хуже.       Он умел замечать слежку, но никакого хвоста тут не было и в помине. Из окон в него не целился - единственный обнаруженный силуэт за стеклом принадлежал какому-то сонному мужчине, возившемуся с бритвой. Чисто и на крышах - последние несколько минут он был до того сосредоточен, что заметил бы малейшее шевеление. Обернувшись, Лин уставился на черный провал подъезда - ветер, провыв что-то на своем тоскливом языке, вновь сбил с его лица шарфы.       Чисто. Чисто и спокойно. Почему же тогда ноги так и норовят броситься в бег? Почему по черепу изнутри бьет, не жалея сил, целая армия бешеных молоточков? Почему в груди все сдавило так, что сложно сделать вдох, не свалившись?       Ну конечно же - по нужному адресу его ждет маг. А маг, даже ютясь в самой крохотной из квартир, не может не озаботиться ее защитой. Простенькое замкнутое поле, чтобы отгонять чужаков или что-то в этом духе - а у него просто несколько иная реакция. Такое случается. Такое уже бывало. Испытывая нечто подобное стыду - как он только мог не сообразить раньше? - Лин приблизился к дверям, протянул руку…       Раньше она была другого цвета.       Очередной укол - нет, уже, скорее, удар. Удар, от которого поневоле зашатаешься.       Если ты не откроешь ее, Анна умрет, если ты откроешь ее, Анна умрет, нет, если ты не откроешь ее, Анна умрет, если ты откроешь…       Открой ее три раза и она будет в порядке, все будет в порядке, с ней все будет в порядке, открой ее три раза с закрытыми глазами и шесть раз с открытыми…       Все будет в порядке, в порядке, в порядке…       С силой рванув дверь на себя, Юрий перемахнул через влажный и грязный порог, окунаясь в прохладу и тьму лестничной клетки. Пальцы, коснувшись пистолетной рукояти, словно зачерпнули там пару ведер покоя, расплескав их тут же по всему остальному телу.       Его здесь никогда не было. Не было и быть не могло.       В одиннадцатой квартире его ждет маг. Маг, окутавший здание каким-нибудь полем - а то, в свою очередь, играет жестокие шутки с его искалеченным разумом…       Его здесь никогда не было. Оставив позади первый этаж, Юрий облегченно вздохнул. Никаких больше шуток. Ничего знакомого - ложно знакомого - в поле зрения.       Второй этаж. Обшарпанное окно, укрытое ржавой решеткой, уродливые наросты почтовых ящиков на стенах…       Номер так и не сделали.       Вниз по позвоночнику словно спустилось нечто холодное и мерзкое. Чувствуя, что реальность, кажется, начинает рассыпаться, разъезжаться по швам, Юрий сделал - не без усилий - маленький шажок вперед, к ящику. Стащив перчатку, коснулся цифры “1” - на месте ее давным-давно отвалившейся сестры-близнеца все еще оставался карандашный рисунок.       Рисунок, сделанный им в каком-то старом, давно забытом сне…       У Лина затряслись руки. Последние жалкие клочки спокойствия сползали, осыпаясь, словно шелуха. На миг забывшись, он обнаружил себя уже наверху, невесть как прошагавшим еще этаж. А на том этаже, где он сейчас остановился… Если ты не дотронешься до звонка двумя пальцами…       Старый, давно забытые слова. Старый, давно забытый ритуал.       Старая дверь, обитая кожей.       Сон. Просто сон. Сейчас я…       Это было сильнее его - всегда сильнее.       Важное задание.       На негнущихся ногах добравшись до двери, Юрий вдавил столь знакомую белую кнопку.       Только ты можешь с этим справиться.       Лишь сейчас, когда по ушам ударила, заставив вздрогнуть, забытая, потерянная, похороненная глубоко-глубоко мелодия, он, наконец, понял, о чем на самом деле говорил тогда лейтенант.       И тут же пожалел о том, что обрел это знание.       Если ты не дотронешься…       Шаги по ту сторону - тихие, несмелые. Нужно было бежать - бежать как можно дальше от всего этого - но Юрий не мог сделать и шага, мог лишь снова и снова опускать пальцы на кнопку, с каждым новым перезвоном ощущая все больший страх.       Дверь распахнулась.       -Вы…       Слабый, едва слышный голос. Стойкий запах валерьянки. Потертая шаль на плечах и неочищенный апельсин в руке - небольшой, с помятым бочком…       Юрию показалось, что внутри у него что-то лопнуло - что-то острое и очень-очень холодное. И вырвалось наружу, скользнув по лицу парой влажных капель.       Пальцы медленно разжались. Апельсин с помятым бочком ударился об пол, и, смешно подпрыгивая, покатился прочь.       Взгляд Юрия замер, окончательно стекленея. Силы оставили его, как оставила на время и болезнь - в эти мгновения, растянутые его восприятием до величин совершенно нереальных, Лин мог лишь стоять и смотреть в глаза той, что зачем-то родила его…       Дом наотрез отказывался выглядеть обитаемым, словно считая, что соседи - выглядывающие из-за высоких заборов кирпичные уродцы, сами донельзя запущенные - ему бы этого никогда не простили. Обитаемым, если на то пошло, не казался и весь этот крохотный поселок - двадцать, может, тридцать километров не самого приятного пути от Ленинграда…       Стылая электричка, трясущаяся так, словно вот-вот должна была развалиться по винтикам, с большой неохотой протащилась сквозь утреннюю пургу, замерев в какой-то момент у засыпанной снегом платформы. Убогого вида станцию - пара обветшалых домиков с забитыми на зиму окнами и давно облупившейся краской на стенах - давно и накрепко сморило сном: встречающие здесь отсутствовали как класс, а из поезда в метель выскочили, потрясая сумками, лишь двое.       Если, конечно, считать только тех, кто был доступен человеческому глазу.       Маскировочный комплект новой модели - на него Анну заставили перебраться еще летом - тепло хранил более чем отвратительно: еще только спускаясь по обледенелой лестнице, любой контакт с которой был сопряжен с немалым риском свернуть себе шею или проверить на прочность какую-нибудь из костей, она успела проклясть умников с Первой Площадки всеми возможными способами. Старое доброе правило - не чини, пока не сломано - в их головы точно никогда не забредало, и ладно бы только холод - но как, например, можно было простить “Авроре” ширнесский позор? Времени минуло, как могло показаться, уже более чем достаточно, чтобы любая злость успела поутихнуть хотя бы отчасти, но вспоминая, как ловко вывел ее из строя тот чех в дурацком шарфике, Крестова каждый раз едва ли не скрипела зубами от злости. А теперь еще и эта расчудесная погодка…была куском мяса в пакете, будет теперь, похоже, полуфабрикатом, по первому сорту мороженым…       Пустая, заваленная снегом дорога, чуть припорошенные белым язвы свалок и пустырей. Одинокая автобусная остановка, торчащая, словно осколок давно сгнившего зуба, посреди исполинских сугробов - и, чуть левее - притаившаяся за деревьями узкая улочка, ползущая в гору. По левую руку небольшое болотце, по правую - чья-то ржавая, в дырах, ограда. Взобравшись, наконец, на уродливый земляной нарост, из которого то тут, то там торчали одинаково мертвые с виду дома, улочка срывалась вниз - конец ее напрочь терялся за еловым частоколом…       Обитаемым дом не выглядел вовсе. Но именно здесь - если, конечно, лейтенант ничего не напутал - ее должны были встретить. Почти по колено проваливаясь в снег и искренне надеясь, что еще не до конца отморозила ноги, Анна от всей души желала сейчас зарыть в этом же снегу того кретина, что отвечал за доработку ее самого близкого друга.       А вместе с ним, пожалуй, и тех, кто спустил через лейтенанта эту дурацкую работу. К отсутствию подробностей она, конечно, уже давно успела привыкнуть, но сейчас руководство превзошло себя на порядок. Ничего, кроме места и времени - даже указания, что именно придется делать с целью. Вряд ли тому, кто скрывается в этой халупе, вынесен смертный приговор - так бы тогда и сказали, “Атропа” словами играть не обучена. С другой стороны, без смертей точно не обойдется - иначе бы ее здесь вовсе не было…       Едва слышно скрипнула перевязанная ржавой проволокой калитка. В который раз оглядевшись по сторонам - нет, никого - Анна скользнула во двор. Пустая собачья будка, полусгнившая лодка, перевернутая кверху дном, огромный стол, накрытый белой скатертью снега, рассыпавшаяся поленница, криво прибитый к высокой сосне скворечник…       Никого. Решительно никого. Не ошиблась ли она, не заплутала ли среди всех этих убогих домишек, брошенных своими хозяевами догнивать в тоске под толщей снега? Нет, ни разу не ошиблась - покосившаяся табличка с номером, приколоченная аккурат над одним из окон, была тому весьма красноречивым подтверждением. Счищенный с крыльца снег и брошенная чуть выше последней ступени обувь, покрытая свежей еще грязью, окончательно разбили и без того не особо-то великую армию сомнений. Так и не поднявшись наверх, Анна двинулась вкруг дома, выискивая наиболее подходящее для ее целей окно.       Внутри было самую малость теплее - но вот разруха никуда деваться не спешила. Голый дощатый пол, высокие стены с ободранными обоями, своим видом наводящими на мысли о кожных болезнях, отсутствие света. В углу крохотной комнатушки - массивная неприбранная кровать. Снова чья-то обувь, полотенце на протянутой под потолком леске, дверца забитого какими-то коробками шкафа, пара чемоданов, сумка, серая шляпа…       Анна замерла, но вовсе не потому, что очередная половица угрожала скрипнуть под ногой. Этот мятое серое нечто, обтянутое истрепанной лентой, остановило ее получше любой пули, вынудив недоверчиво моргнуть раз-другой, протянуть руку и осторожно коснуться давно уже выцветшей ткани. Подняв шляпу со стола, она еще несколько мучительно долгих секунд держала ее пред самыми глазами, прежде чем, едва слышно рассмеявшись, забросить в самый дальний угол.       Мир до боли тесен и полон совпадений. И все же - наверное, виной тому усталость и долгая дорога - она на секунду вспомнила, на секунду позволила себе помыслить, что…       Действительно смешно - смешно и невероятно глупо. Так же глупо, как и вся эта чертова работа, и если бы только она могла заставить за эту глупость рассчитаться, если бы только могла воспользоваться шансом…       Если бы только могла бросить тех, кто остался сейчас на Площадке.       Мысли подобного толка по обыкновению не вели ни к чему, кроме пустой злости - и потому задерживаться на них особого смысла не было. Осторожно приоткрыв дверь - в коридорчике впереди даже не были вкручены лампочки - Анна нырнула во тьму, ловя каждый скрип, каждый шорох…       Да и о запахах забывать не стоило. Едва оставив позади небольшую спаленку, Притворщик ощутила стойкую вонь какой-то химии - та растекалась по всему дому, исходя из-за одной, самой дальней двери.       Запах был слишком сладким. Слишком насыщенным.       Слишком знакомым.       Впервые за много лет Анна почувствовала нечто сродни неуверенности. Будь здесь Юра, он бы, несомненно, предположил, что их отправили на смерть - потому и не сказали ничего конкретного. Мысль была откровенно дурацкой: отпади в одной из “стрел” нужда, ее бы просто-напросто прикончили еще там, на Площадке, и уж точно не отослали бы черт знает куда, позволив вооружиться до зубов. Этот ветхий домишко не был логовом Апостола или даже мастерской мага - так чего ради она теряла здесь время? Почему не взошла на крыльцо, отключив костюм и явив себя миру, почему просто-напросто не постучала в ту чертову дверь? Почему забралась сюда и ходит в каком-то дурном оцепенении по этим стылым комнатам, почему вдыхает этот гадкий воздух, что снова и снова - будто мало было одной шляпы - напоминает ей…       Не без усилий выдавив прочь эту насквозь дурную мысль, Анна рванула тяжелую дверь на себя.       Нужно было убедиться. Нужно было увидеть и выдохнуть с облегчением, вновь оставив далеко позади явившиеся в голову без приглашения острые, как битое стекло, кусочки прошлого.       За дверью было душно и влажно, будто бы в парилке. Даже густой красный свет, заливавший небольшую фотолабораторию, показался Анне каким-то разморенным и вялым. Длинный стол, накрытый грязной скатертью, буквально ломился от разнообразных банок, мензурок и набитых порошками жестяных коробочек, стены от потолка до самого пола покрывали заплаты из фотографий. Стулья в защитной пленке, рваные занавески, перчатки. В стройные ряды разнообразных реактивов - казалось, для тяжелого отравления хватило бы одних только названий - невесть каким образом затесалась выпотрошенная коробка чая и пузатый графин с погруженным в него кипятильником…       Сейчас. Сейчас она проснется. Сейчас, сейчас, еще секунда или две…       Мир до боли тесен и полон совпадений. Эта мысль служила Анне своего рода спасательным кругом, из которого мало-помалу убегал драгоценный воздух.       Мало ли похожих шляп на свете? Пусть даже и с черной ниткой на том же месте, где бесконечно давно - так давно, что сейчас это все казалось сном - ту, другую шляпу прошила пуля?       Пол под ногами был влажным и липким - один из сосудов треснул, позволяя ручейкам проявителя весело бежать прочь, срываясь с края стола и разбиваясь насмерть о холодные, трухлявые доски. Анне начинало казаться, что внизу разлилось настоящее болото - но сделать очередной шаг к стене было труднее, чем в любой трясине.       Мог ли ее связной увлекаться фотографией? Почему бы и нет - в конце концов, не такая уж это и редкость. Пусть даже и снимает он…       Прежде прочих ей бросилась в глаза какая-то женщина - снимки с ней находились аккурат над столом. Стоя посреди пустой темной дороги, она водила руками перед собой, будто бы в одночасье ослепнув - и с каждым следующим кадром страх уродовал ее лицо все сильнее. Затем была дюжина людей у обшарпанной стены: кто-то вытянулся по струнке, кто-то в три кадра успевает грохнуться на колени, заливаясь слезами, чьи-то руки подняты над головой, а чьи-то закрывают лицо ребенку…       Взгляд Анны скользнул выше, упав на новые снимки. Зажмуренные глаза, сведенные судорогой губы. Лица задумчивые, лица удивленные, лица, абсолютно лишенные выражения. Согнутые в откровенно дурацких позах тела, разорванные беззвучными воплями рты, скрюченные пальцы, силящиеся удержать пустоту. Одни размазывали по щекам слезы, другие задыхались от ужаса, третьих же разбирал смех от какой-то дикой, вряд ли здоровой, вряд ли человеческой радости. Каждый из них видел в момент съемки нечто, отсутствующее в привычном мире - впрочем, на самих снимках этому тоже отчего-то места не нашлось…       И Анна прекрасно знала, почему.       В кюветах для проявки плавали свежие фотографии. Найдя среди прочего барахла чуть погнувшийся пинцет, она вытянула их наружу - теплые, липкие.       Любая мерзость, любая вещь столь отвратительная, что превзошла бы все, виденное “стрелой” с самого начала ее служения “Атропе”, была бы стократ лучше того, во что сейчас вглядывалась Анна.       На одном из снимков был лишь снег, но уже второй запечатлел появившиеся на белом полотнище будто бы из ниоткуда следы.       Ее следы.       Мир до боли тесен и полон совпадений, но запас отговорок, которыми можно было продолжать себя подкармливать, иссяк быстрее, чем “стреле” бы того хотелось.       Снимок был сделан с расстояния столь близкого, что его автор, будь на то желание, мог бы, наверное, похлопать ее по плечу.       Он, конечно же, не мог ее видеть.       Но чтобы подсунуть ей фальшивый мир - как всем тем обитателям бесчисленных фотографий - в этом, похоже, вовсе не было нужды.       Едва слышный шорох за спиной, слабейший отзвук самой малой доли того, что способно уловить человеческое ухо.       Снимок выскользнул из пальцев, успев перевернуться в воздухе пару раз, прежде чем окончить свой недолгий путь в болоте из проявителя. Обернувшись быстрее, чем успела бы отжить свое одна-единственная секунда, Анна разрядила на звук оба пистолета. Трухлявые стены брызнули щепками, покров из фотографий, до того прятавший от “стрелы” еще одну - совсем крохотную - дверку, из которой мгновение назад кто-то выскользнул, разошелся во все стороны мелкими клочками, жалобно взвизгнуло лопнувшее стекло.       Сомнений больше не осталось. Теперь она знала, зачем здесь.       Сомнений не осталось. Лишь одна молящая о выходе ярость.       Из-за стены доносились какие-то звуки - выпалив пару раз в их сторону, Анна отшатнулась, сжав зубы. Красный свет становился все ярче - настолько, что не спасали уже никакие фильтры. В уши словно подселили рой-другой одуревших от голода комаров - перезвон стоял такой, что у “стрелы” закружилась голова. Выстрелив еще раз на какое-то едва заметное шевеление у стены и снова не поразив ничего, кроме снимков - на упавшей к ногам Анны карточке какой-то парень с идиотской ухмылкой обнимал пустоту - “стрела” сделала пару шагов назад, полуобернулась…       Дверь растаяла в стене без остатка. Кто-то что-то сказал - всего пару слов, но Анна никак не могла уловить их смысла. Комната качнулась раз, другой, заплясала, застонала, залилась невыносимым звоном. Из рассыпающихся серыми зернами стен полезли какие-то насекомые, из наваленных на столе тетрадок стали выпрыгивать, закручиваясь змеями, уродливые черные слова.       Стены сжимались, дышать становилось все труднее. На краткий миг Анна помыслила о том, чтобы закрыть глаза, но это не имело ровным счетом никакого смысла - он, в отличие от нее, умел скормить свою ложь всем чувствам, какими только был наделен от рождения человек.       И лишь потому еще оставался жив.       Слова черными лоснящимися червями сплетались на столе. Комната разродилась какой-то неразборчивой мелодией - Анна, как бы безумно это не звучало, почти ощущала ее привкус, вяжущий язык. Шум становился все громче. Шагнув в ту сторону, где раньше существовала дверь, “стрела” в который раз выстрелила на звук - но все звуки, все тени, что услужливо подбрасывал он ее сознанию, были ложью от начала до конца.       Что-то скользнуло у ее ног и метнулось прочь. С потолка хлынуло черное вперемешку с красным. Рядом были люди - слишком много людей, чтобы можно было спокойно дышать - и каждую секунду они таяли, исчезали, вновь собираясь воедино у нее за спиной. Слова распадались бессмысленной россыпью звуков, звуки мошками забивались в уши, причиняя одну лишь боль.       Белый шум. Помехи. Каждый сигнал, что пытался добраться до “стрелы”, был искажен без остатка.       Такой знакомый дар.       Такой родной.       Анна попыталась заговорить, но не смогла разродиться ничем, кроме невнятного, лишенного смысла бормотания. Подняла было оружие, но по рукам ее пробежало, заставив, пусть и на миг, но поверить в себя, фальшивое пламя.       Последние пули ушли в молоко. И лишь тогда она увидела.       Невысокий человек в потрепанной кожаной крутке стоял, вжавшись спиной в стену, нацелив на то место, где стояла “стрела”, объектив фотокамеры. Анне показалось, что она видела, как открывается линза - чтобы пожрать ее, затянуть внутрь в свое потайное пространство. Серия вспышек ударила по глазам и человек с камерой взорвался облаком черной пыли, мир стал серым, зернистым, как будто раскрошился окончательно по чьему-то неслышному приказу.       Все вокруг стало разом таким близким и таким далеким, что Анна уже не могла сделать шаг, не могла пошевелиться. Уже ничего не могла, когда ее закружило и уволокло прочь от самой себя. Вторая Площадка.       Погруженный в полумрак зал был забит до отказа - тем, кому не нашлось сидячих мест, приходилось жаться у стен или рассаживаться на имевшихся в наличии подоконниках. Холод, царствовавший в помещении с ночи, довольно скоро утратил свою власть - и уже через каких-то полчаса после того, как за последним из вошедших захлопнулись тяжелые двери, в зале стало откровенно трудно дышать.       Скрип стульев, смех, шепот по углам, табачный дым коромыслом. Резкие, отчетливые щелчки, с которыми старенький проектор менял слайды.       На экран было выплеснуто изображение какого-то тщедушного темноволосого человечка - короткая стрижка, маленькие глаза, орлиный нос…       -Сиджизмондо Пандольфо Малатеста, - примостившийся рядом с проектором худощавый молодой человек говорил не слишком-то громко - можно было не сомневаться, что до задних рядов добирались лишь жалкие ошметки от его речей. - Он же Волк Романьи, он же Король Предателей. Один из самых выдающихся кондотьеров своего времени, водил войско едва ли не с тринадцати лет, видный покровитель наук и искусств. На этом, пожалуй, перечень его положительных черт можно смело закрыть, - человек у проектора на мгновение умолк, переводя дыхание. - Практически все известные представители этого рода были в некоторой степени не в своем уме - часть запомнилась современникам своим крайним фанатизмом и безудержной аскезой, другая же отличалась нравом настолько бешеным, что… - очередная пауза, очередной усталый вздох. - Так или иначе, герой нашей сегодняшней истории перещеголял большинство своих предков. Согласно показаниям папы Пия II, он был настолько невоздержан, что насиловал даже своих дочерей и зятя, а его родному сыну приходилось обороняться от поползновений подобного рода кинжалом. Он сходился с замужними женщинами, чьих детей когда-то крестил, убивая их мужей, осквернял монахинь, и не щадил, как говорят, никого, кто посмел бы отвергнуть его притязания. Многие из его поданных признавались виновными просто потому, что оказывались, на свою беду, слишком богаты. Одну жену отравил, другую по его приказу то ли утопили, то ли закололи…построенный в Римини храм в честь святого Франциска Малатеста реконструировал в семейный мавзолей, наполнив языческими произведениями и отстроив одной из своих последних любовниц целую гробницу, так называемое святилище божественной Изотты… - щелчок проектора. - Воевал когда было угодно, менял союзников, как перчатки, был, как говорят, патологически лжив и вероломен. Ненавидел священников и не особо-то верил в будущую жизнь, считая что душа погибает вместе с телом…в году 1460-ом он был торжественно отлучен от церкви, сожжен в образе чучела и стал первым в истории человеком, которого в ходе уникального ритуала канонизировали, если так можно выразиться, в обратную сторону, сделав “гражданином ада”…       Громкие голоса по соседству заставили лейтенанта открыть глаза. Последние минут пятнадцать делать это было более чем затруднительно: три часа сна, с боем вырванных у ночи и давящая со всех сторон духота рождали на выходе не самое приятное состояние. Кусочки лекции еще кое-как долетали до ушей, но голова наотрез отказывалась воспринимать хоть что-то, используя малейший шанс для того, чтобы, ткнувшись носом в воротник, безжизненно свеситься вниз.       Хорошо, что он успел оккупировать местечко у окна. Через эти щели пусть немного, но все же дует.       -…тем не менее, во время турецко-венецианской войны он вновь дал о себе знать. То был совершенно безумный крестовый поход, итогом которого стала утрата Венецией своих владений в Греции и Албании, а также переход Эгейского моря под контроль турков. Во главе сухопутных сил Республики с папского благословления был поставлен человек, которого совсем еще недавно клеймили как насильника, некрофила, содомита, убийцу жен, отравителя, фальшивомонетчика, богохульника, язычника…да, Сиджизмондо пришлось, разумеется, покаяться после своей неудачной войны со Святым Престолом, что лишила его всех владений, но истинная причина столь быстрого прощения была, разумеется, не в этом. Я думаю, некоторые из вас, господа, уже сумели догадаться, какое именно предложение сделала ему тайная коллегия?       -Восьмое… - пробормотал кто-то из второго ряда.       -Совершенно верно. Это чудовище было в спешном порядке возведено под Восьмое таинство, после чего заложило основу одного из наиболее печально известных военно-монашеских орденов, служащих тайной стороне Церкви. Ордена, что взял себе их родовое имя. Орден Малатесты (1) - или, если хотите, орден Дурной головы…       Где-то далеко позади скрипнула дверь - то ли прибыл очередной опоздавший, то ли кому-то срочно понадобился воздух. Титаническим усилием Алеев вновь поднял голову - но та часть зала, откуда доносился голос, была словно отгорожена каким-то донельзя мутным стеклом.       И зачем он только сюда явился? Хотя известно зачем - чтобы не вызывать лишних подозрений. После того, что было сделано, вести себя следовало идеально и даже лучше - и всей душой надеяться, что ни у полковника, ни у прочих не найдется свободной минутки, чтобы поинтересоваться, как там поживают “стрелы” за номерами первым и вторым.       -…пяти веков кряду является едва ли не основным карательным войском Церкви, выполняя работу, слишком грязную даже для палачей. Вербовка новых, с позволения сказать, рыцарей, производится по всему миру, преимущественно в криминальных кругах и разнообразных праворадикальных военизированных формированиях. Орден ищет свежую кровь по всему миру, но особое предпочтение, разумеется, отдает родной Италии. Более ранние этапы жизни этой структуры, как я полагаю, вас не очень заинтересуют, так что мы остановимся исключительно на веке двадцатом. Кандидатов в рядовой состав проверяют в основном лишь на физическую пригодность - конечно, желательна еще и принадлежность к католицизму, но в этом плане орден ничуть не щепетильнее Похоронного Бюро: новых членов быстро проведут через крещение, почти что в порядке формальности. Столь простая система позволила после войны найти укрытие в ордене великому множеству военных преступников, включая бывших членов СС. Так называемые “свинцовые годы”, длившиеся в Италии с 1960-ых по начало текущего десятилетия и прославившиеся чудовищным разгулом ультралевого и ультраправого терроризма, позволили Дурной голове собрать богатый урожай рекрутов. Революционные организации неофашистского толка поставили ордену огромное количество пушечного мяса, да и ставшего уже традиционным набора рыцарей в сицилийских кланах, Ндрангете, Каморре и подобных формированиях, с которыми Дурная голова связана более чем крепко, никто не отменял. К настоящему времени численность служащих ордена Малатесты - примерно полторы тысячи рыцарей, из которых больше тысячи было мобилизовано для операции “Метелица”…       Не спать, не спать. Собраться…собраться и сфокусировать взгляд…да хотя бы на том типе, что сейчас вещает им о церковных головорезах, с бешеной скоростью меняя слайды. Странный он какой-то…       Присмотревшись к лектору, лейтенант был вынужден несколько изменить свое мнение: слово “странный” не было здесь уместным по той простой причине, что его банально не хватало для полной характеристики. Человек, стоявший рядом с проектором, был высок и болезненно худ, довольно молод с виду и походил, откровенно говоря, на напуганное до смерти привидение. При виде его белого костюма устыдился бы, признав чужое превосходство, лежавший за окнами снег, лицо же лектора вызывало закономерный вопрос, осталась ли в этом тщедушном тельце хотя бы пара капель крови. Тонкие, чудовищно бледные руки, на которых вздулись дурацкие рукава-фонарики, то вцеплялись в край стола, то разглаживали и без того идеально лежащий черный язык галстука, единственный элемент одежды, которому было позволено иметь цвет, отличный от мелового. Белоснежная рубашка была застегнута до последней пуговицы, высокий же воротник полностью покрывал горло, упираясь в подбородок - оставалось только дивиться, как еще этот доходяга не задохнулся. Светлые, словно бы вылинявшие волосы были отпущены до плеч, пара водянистых глаз то и дело ощупывала зал настороженным взглядом, будто владелец их каждую секунду ожидал в свой адрес пули или, на худой конец, пустой сигаретной пачки.       -…структура ордена довольно запутанная, но если постараться уместить все в несколько простых фраз…       Странно, очень странно. Алеев мог поклясться, что никогда прежде не видел это чучело в коридорах “Атропы” - а ведь случайного человека рассказывать ее бойцам о тех, кого им в скором времени предстоит убивать, начальство уж точно бы не пригласило. Маг с Первой? Нет, уважающие себя маги свое нервозное состояние напоказ не выставляют, даже молодые. Уцелевший представитель Тайного Синода или потомок одного из таких? Все может быть, конечно, вот только говорит он с легким, но все же акцентом, да и внешность, откровенно говоря…       Да и “господами” кто-то свой атроповскую солдатню никогда бы не назвал.       -…верховной властью обладает так называемый капитан-тиран - выборный, как и все офицеры. Бывали случаи, когда этот пост передавался по наследству, но удержаться на нем без поддержки нижних чинов практически нереально - и смещение недостаточно компетентного командира далеко не всегда обходилось без кровопролития…       В задних рядах уже добрых пять минут продолжалось какое-то шевеление. Обернувшись на шум, лейтенант увидел, как мимо слушателей продирается, перелезая через выставленные в проход ноги, одинокий боец - лицо у него было такое, словно вторжение, бывшее у всех на устах, должно было начаться самое большее через час.       -…каждая рота избирает из своих рядов бригадира, которому вверяет командование, младший же офицерский состав обычно именуется “советниками” - их можно легко узнать по форменным кожаным плащам…       Взмыленный штурмовик - каждый шаг его провожала приглушенная ругань - наконец, пробился сквозь толпу, вынырнув аккурат рядом с Алеевым. И, раньше чем тот успел бы решить, что боец лишь силился оказаться у окна, ничего больше - с шумом выдохнул, чуть качнувшись вперед:       -Лейтенант. Вас…вас там…       Следовало хранить спокойствие. Следовало оставаться невозмутимым - в конце концов, содеянного уже не исправить, и если его трижды дурацкая авантюра только что вскрылась, переживать уж точно нет никакого смысла.       -В чем дело? - уставшим голосом поинтересовался Алеев.       -Вас там…искали, - отдышавшись, боец выпрямился. - Черт, какая только нелегкая его сюда притащила…       -Кого это?       Скрыть облегчение Алееву не удалось - о полковнике, который никуда с Площадки не девался, так бы не сказали, значит, искал его кто-то совсем другой. Вот только кому…       -Да этот…обрубок ирландский. Которого вы из Польши выдергивали.       Лейтенант почувствовал острую необходимость проснуться. По черепу пронеслась шальная мысль - очередному письму от Кая он бы, наверное, удивился куда меньше.       -Так о чем вы хотели поговорить? Маг провел его в один из пустующих ныне кабинетов - дверь последнего Фруалард распахнул пинком, очевидно, не желая вытягиваться всем телом, чтобы достать до ручки. Единственная лампочка дарила свой чахлый свет выбеленным стенам, единственное окно, затянутое изморозью, Гергбу зачем-то поспешил еще и зашторить. Притворив за собой дверь, лейтенант огляделся - и не нашел решительно ничего, за что бы мог зацепиться глаз. Старенький дубовый стол с вырванными наружу ящиками, голые полки стеллажей, в распахнутых стенных шкафах хоть шаром покати…едва только последний владелец успел отбыть неведомо куда - не в землю ли? - комнату выскоблили дочиста, не пропустив, похоже, ни одной пылинки…       …зато оставив на предпоследней снизу полке здоровенную книжищу. Или это чудовище невесть какого века, облаченное в кожу и какие-то железные скобы, принес сюда уже Фруалард? Кстати о нем - пора бы вновь что-то сказать, обратив на себя внимание коротышки.       -Мы, кажется, с вами не общались с самой Польши…       Это было, как подумалось Алееву, некоторым преувеличением - ибо то, чем коротышка наградил своих спасителей после ольштынского инцидента, на разговор мало походило. В последнем по обыкновению одна сторона дает другой вставить хотя бы словечко - а не пытается утопить ее в бурном потоке площадной брани со столь лихими оборотами и импровизациями, что лишение себя ушей начинает казаться весьма и весьма разумной идеей.       -Знаю, - буркнул себе под нос маг, взгромоздившись, наконец, за стол. - И если ты вдруг удумал, что я за то извиняться пришел, сорви свой жбан с плеч и другой купи - в этом уже все мыши поели… - откашлявшись в рукав, Фруалард подарил лейтенанту взгляд такой тяжести, что меньше, чем в тоннах измерять ее точно не следовало. - Если вы всегда так работаете, удивляюсь я, что еще…а, к дьяволу…       Лейтенант предпочел промолчать: к обычному правилу - тщательно следить за словами, когда приходится общаться с магом подобной силы - здесь приходилось приплюсовывать печально известный характер Фруаларда, получая результат более чем неутешительный. Чем меньше будет сказано, тем и лучше - если, конечно, собеседник не желает быть погребенным под целым возом ругани, которой, если очень повезет, дело и ограничится.       -Искал тебя у “стрел”, - сухо сказал Гергбу. - Знаю, что ты сделал.       Теперь за молчанием стояла уже совсем иная причина: взглянув в лицо мага, он попытался прочесть там хоть что-то, найти ответ на еще не озвученный вопрос - и, с треском провалив ту попытку, вынужден был ожидать продолжения.       -Зачем? - не меняясь в лице, продолжил Фруалард.       Молчание должно было прервать - благо сейчас даже было, чем. Впрочем, еще несколько секунд прошли в тишине, пока он, заглянув в себя и выдернув оттуда ворох самых разных ответов, попытался найти наилучший.       -Вы ведь знаете, что грядет, - наконец, выдохнул Алеев. - Все мы знаем.       Теперь очередь хранить молчание добралась до мага. Нахмурившись, он огляделся по сторонам - и, выждав с полминуты, тихо кивнул.       -Когда-то я думал, что смогу с этим ужиться. С тем, что мы делаем. С тем, что мы должны будем сделать, - пробормотал лейтенант. - Ошибался. Все мы…ошибались.       -У тебя хоть кишка не тонка то признать, - фыркнул маг. - Тем недоумкам из “Амаранта” я давно замечал - присмотритесь, кого себе на шею посадили. Да им что - что в лоб, что по лбу…вот по лбам теперь и настучат, всей вашей братии. Тьфу, пропасть…       -Каждый из нас верил во что-то свое, - позволил себе продолжить Алеев. - Каждый имел свою причину сражаться, даже если то было просто желание прожить чуть подольше. Вот только оказалось, что сражались мы единственно за Кая. С самого начала…все, что мы только делали, что только собирались сотворить… - он какое-то время помолчал, пытаясь собрать из слов что-нибудь, что отзовется внутри не такой жуткой болью. - Тогда, после “Красной смерти”, меня едва не растерзали. Вы понимаете? Даже зная, что на самом деле было провезено в Ширнесс, даже понимая, что стряслось бы, будь установки активированы, далеко не все из Директората считали, что подобная цена за победу слишком высока…       -Не все способны поверить, - хрипнул маг. - В то, что есть Кай. В то, что стоит за ним. Поверить в это до конца - значит признать не одну только свою глупость. Поверить в это до конца - значит согласиться с тем, что мы все обречены с рождения.       -А вы…вы сами верите? - выдохнул Алеев.       -Я верю в то, что человек настоящий мастер рыть себе яму. Был им всегда. Но я верю…нет, я знаю, что человек никогда не покинет сцену без борьбы. А когда не сможет больше стоять - сожжет все дотла и плюнет напоследок в пепелище. И если кто думает, что человек должны каяться уже за то, что он есть на свете, пусть подумает еще, - губы Фруаларда тронула кривая усмешка. - Но ты так и не ответил. Почему…       -Потому что другого шанса может не быть, - бросил в ответ Алеев. - Я уже говорил. Вы знаете, что грядет. Вы знаете, что нам некуда бежать. Вы знаете, что мы либо выстоим сейчас, либо после…нет, никакого “после” в противном случае уже не будет. За чертой нет ничего… - качнув головой, лейтенант глухо рассмеялся. - Никогда не думал, что скажу это. Скажу, как говорил полковник…       -И потому ты решил…       -Я решил это уже давно, - прервал мага Алеев. - Я, наверное, не самый лучший человек для такой работы. Если бы все шло по плану…если бы такой план - наш, не Кая - действительно существовал…я бы не смог. Я бы не сумел стать их палачом, пусть бы то и значило, что кому-то пришлось бы сыграть его уже для меня. Я решил уже давно…а год назад мне все-таки удалось. Я нашел их. Нашел его мать, нашел ее отца, - подняв голову, он заглянул магу в глаза, и заговорил вновь, уже не прерываясь, позволяя выйти наружу всему, что ждало своего часа так долго. - Мне некуда уходить. Мне не с кем прощаться, кроме “стрел”. Но у них все иначе - и у них есть право…а я не смог, пусть и должен был, его отобрать. Если желаете - говорите полковнику, говорите всем, кому сочтете нужным. Я сделал то, что сделал, и каяться тоже не намерен.       -Думал, что я тебя для этого позвал? - скривился маг. - Да как у тебя только… - умолкнув на полуслове, Фруалард раздраженно хлопнул по столу. - Нет, все дело…       Что-то было не так. Ему не так уж часто доводилось пересекаться с Гергбу, но взрывной характер этого низкорослого существа был известен служащим обеих Площадок более чем прочно. Не было, как поговаривали, и недели без того, чтобы Фруалард не нашел повода, пусть даже самого ничтожного, сорваться и обдать ближнего своего, словно из ушата, различными многоэтажными конструкциями, не было и дня, чтобы бесноватый коротышка не отпустил какого-нибудь язвительного замечания, не ткнул кого-нибудь лицом в грязь или попросту не швырнул в вызвавшего его гнев человека первое, что попалось под руку - было большим счастьем, когда этим оказывались не чары. Сегодня же мага будто подменили: весь какой-то сгорбленный и чудовищно напряженный, ненормально молчаливый, он с огромным трудом подбирал слова - и даже тогда отдавал предпочтение далеко не самым крепким. Непримиримый враг Ассоциации, что заставил не одного башенного лорда драть от злости волосы, ныне походил на побитую и выброшенную под дождь собаку - и даже взгляд его, в котором раньше что-то, кроме раздражения от всего на свете, прочитать мало кому удавалось, сейчас был тусклым, усталым и затравленным.       Не могло ли быть причиной грядущее вторжение? Нет, нет, исключено - еще пару дней назад он видел, как Фруалард, занятый нанесением замысловатых рунных комбинаций на ракеты для комплекса С-200, материл на чем свет стоит неуклюжих своих ассистентов, из-за которых чуть было не сверзился с приставной лестницы. И уж точно не правда о Кае тому виной - иначе бы перемены бросились в глаза намного раньше. Коротышку, как всегда казалось лейтенанту, не сломила бы и новость о том, что конец света назначен на завтрашний день - и оттого все, что он сейчас имел возможность наблюдать, было лишь страшней.       Терзаться догадками, впрочем, особого смысла не было. Маг зачем-то пожелал видеть его - и если дело не в грубейшем нарушении правил, за которое и в более спокойные времена можно было запросто лишиться головы, то оставалось лишь спросить обо всем самому. Возможно, Фруалард того и ждал - ждал, что первое слово в разговоре, тяжелом даже для такого, как он, достанется кому-то еще…       -Зачем вы меня искали? - выждав еще несколько секунд, произнес Алеев. - Если не из-за “стрел”, то что тогда…       Маг медленно поднял голову - взгляд его, пойманный на краткий миг лейтенантом, был еще тяжелее, чем прежде. Сцепив сухонькие ручки на груди, Фруалард заговорил - хрипло и зло:       -Что ты знаешь о Ши?       Казалось, за воротник выплеснули ведро ледяной воды - хочешь не хочешь, а вздрогнешь. Сила, назвать которую удивлением значило бы сильно преуменьшить, вздернула лейтенанта вверх - и только пару секунд спустя он смог справиться с собой, вновь опустившись на стул.       В глазах его, впрочем, никакого спокойствия и близко не водилось.       -Мне…мне, наверное, послышалось…       -Что ты знаешь? - резко, едва ли не срываясь на крик, повторил маг.       -Я… - на горле словно сжимались невидимые пальцы, не давая толком и выдохнуть - что уж там говорить о стройных фразах. - Кое-что нам когда-то рассказывали…в общих чертах…       -В общих чертах, - плюнул Фруалард. - Ваша шайка-лейка встречалась с ними трижды за всю свою недолгую жизнь, из того два раза - с потомками тех, кто остался у нас погостить, а это бледная тень того, о чем я речь веду. Тень тени, если хочешь…нет, лишь тогда, в Вене, все было почти всерьез…могло бы стать, если бы дверку вовремя не притворили… - маг умолк, словно сомневаясь в своем праве продолжать. - Вам, дурачью, никогда не было причин о них беспокоиться. Не было причин о них вспоминать вовсе - потому как всю работу сделали за вас. Очень, очень давно…       -Почему же тогда…       -…я завел о них разговор? - фыркнул маг. - Да еще с кем-то вроде тебя? Уж поверь, далеко не забавы ради. Я… - он снова запнулся, вновь встретил некое препятствие, которое начинало уже казаться Алееву поистине непреодолимым. - Есть тому причины. К сожалению. Но ты все еще ответа не дал. Что ты знаешь?       -Немного, если честно, - вздохнул лейтенант. - Нам, как вы уже верно подметили, никогда не приходилось о них вспоминать лишний раз. Была работа и поважнее. Они… - он помедлил, подбирая слова. - Этот вид был враждебен человеку или, как минимум, представлял для него определенную опасность. Магия, не связанная нашими законами. Вымерли или исчезли много веков назад и…те, кто придерживались последней теории также указывали, что они…не отсюда…       -Теории, - Гергбу скривился, словно закусил особо невкусный лимон. - Вы с трудом видите дальше своего носа. Вы собрали какие-то крохи, спадшие со стола, и возомнили, что знаете о мире более, чем достаточно. Что вы цари его, а всех прочих сметете веником, как труху. Вы ведете свою войну с нашим братом, но задумывались ли хоть раз, что будете делать без него? Кому откроете дорогу, когда отвалите с пути такой камень, как мы? Чьими стараниями вы вообще еще живы?       -Магам, конечно, известно больше…       -На самом деле нет, - прервал его коротышка. - Лишь немногим. Это удивительное свойство человеческой памяти, помнить только хорошее…может, чтобы не сойти с ума раньше срока. А может, потому что нам просто невыносима сама мысль о том, что мы, в общем-то, никакие не особенные, что ничем не лучше прочего зверья, что нам просто повезло… - маг вздохнул. - Взять хоть некоторых полукровок. Вспоминать, что когда-то были твари, для которых все мы - лишь еда, не очень-то приятно, верно? Сразу отчего-то начинает покалывать где-то в районе опухшего самомнения… - невесело усмехнувшись, Фруалард продолжил. - Говорить же о временах, когда в нашем мире гостили они…уж поверь мне, желающих почесать о том языком, как я сейчас, ты с огнем не сыщешь. И чем больше кто-то знает, тем тяжелее…       -Тогда почему? - повторил свой недавний вопрос лейтенант.       -Потому что я должен. Пока еще не поздно. Головы прочих слишком забиты сейчас грядущим вторжением святой братии пополам с башенными недоумками, и никто, конечно, не обратит внимания на…       Маг в который раз поперхнулся словами - и лейтенанту не оставалось ничего, кроме как вновь прийти ему на помощь. Хотя бы попытаться.       -Значит, они и правда…не отсюда?       -Было бы той еще дурью считать, что наш мир - единственный, - пожевав губу, пробормотал маг. - Равно как и думать, что обитатели иных будут хоть в чем-то похожи на нас, что они вообще будут постижимы…когда дело касается подобных материй, мы не можем ничего, кроме как громоздить догадки одну на другую. Мне не дано знать наверняка, но я верю, что существуют, должно быть, места поистине прекрасные - а другие бы показались нам воплощением худших из кошмаров. Но есть среди прочих еще одно место…скверное место, - в голосе Фруаларда чувствовалась такая тяжесть, словно за каждое слово магу предстояло после расплатиться самым драгоценным из всего, что только было. - Предания говорят, что там ничто не живет, потому что страшится умирать, что исходящее оттуда нельзя убить навсегда, поскольку оно вовсе не живо…быть может, доля истины в тех словах и есть, я не знаю. Верно одно - место это словно болото…нет, одна большая застойная лужа, чье время давным-давно истекло. И продолжать…существовать для нее возможно, лишь воруя чужое. Вытягивая все соки, которыми живы миры вроде нашего. В старых историях ты найдешь фей, что крадут детей…по правде говоря, они берут, что пожелают - а желают они всего…       Спрыгнув со стула на пол, маг зашаркал по направлению к шкафу. Сдернув с полки уже давно притягивавший взгляд Алеева томище, маг, кряхтя, принялся взгромождаться на прежнее место. Втянув следом книгу и со всей силы грохнув ей о стол, Фруалард завозился с застежками и замками.       -Но как они…       -Вряд ли найдется тот, кто сможет ответить на то до конца, - нервно подернул плечами маг. - Было записано, что поначалу они являются лишь во снах - говорят с тобой, выспрашивают, выведывают все твои тайны, заставляют, тем или иным путем, связать себя обещаниями…заставляют позвать их. Рано или поздно манок начинает звучать слишком сильно, рано или поздно им удается неким образом нащупать, где ты и тебе подобные. Вот тогда-то и начинается настоящее веселье. Для них, - отомкнув последний замок и несколько минут напряженно перелистывая хрупкие, готовые, казалось, рассыпаться пылью от чересчур сильного нажатия страницы, маг развернул книгу в сторону Алеева. - Взгляни.       Он взглянул. И, спустя лишь полминуты - ровно столько понадобилось, чтобы разобраться в изображенном на ветхих листах - успел о том крепко пожалеть. Осторожно коснувшись истрепанного уголка страницы и перевернув ее, уставился на следующий рисунок. А потом на другой, на еще один, еще, еще и еще…       Проведя достаточно лет в служении “Атропе”, человек, как правило, укреплял себя против многих страхов. Как доказывала лейтенанту сейчас ветхая книга, правило это работало далеко не всегда - а может, с предметом их разговора вовсе не работали никакие правила. Окунувшись в очередное, неведомо какое уже по счету изображение, он чувствовал, как лоб стремительно покрывается испариной, как сердце словно начинает терзать незримая булавка - вот только остановиться и прекратить разглядывать, прекратить попытки понять никак не удавалось…       -Довольно, - выдернув книгу из рук Алеева, пробурчал маг. - То, что ты видел - лишь своего рода символы, но любой символ - это символ чего-то, о чем род людской предпочел не помнить. Фиговый листок, которым прикрыли те, еще живые на момент записи, знания. Ты видел лишь символы. Реальность, что за ними спрятана, стократ хуже.       -Что…что это? - выдохнул лейтенант.       -Летопись. Летопись их войн с нашим миром, - мрачно ответил Фруалард. - Самая полная из тех, что можно сыскать. Сюда включили все имеющие ценность сведения со времен первого вторжения, все, что только уцелело, все, что до составления этой книги передавалось лишь из уст в уста… - бережно перевернув очередную страничку, маг продолжил. - Те, кто это писал, пожертвовали своим рассудком, быть может - своими душами…они обязали себя и своих потомков помнить, чтобы у всех остальных было право забыть. Эта копия на древнескандинавском - самая поздняя, всего таких книг было четыре… - Гергбу на миг прикрыл глаза. - По одной на каждую семью из тех, что заключили когда-то договор в Порт-Ларге. Что изгнали их прочь…       Осторожно перевернув несколько ветхих листков, Фруалард вновь обратил книгу к лейтенанту.       -Ты должен понять, войны с ними шли с переменным успехом из века в век. Но до времен, о которых я веду речь, наш брат стоял в лучшем случае за свой род или находящееся под его защитой поселение. И великой отрадой было, когда удавалось охранить хотя бы такую малость. То, что ты чувствовал, глядя на эти страницы, не сравнится, поверь, и с мельчайшей долей страха, что царил в душе человека тогда, страха, который нельзя было даже назвать по имени, не опасаясь, что он услышит и явится за тобой. Сияющее Воинство, Волшебная Рать…Прекрасный Народ, - от каждого слова Фруаларда веяло такой ледяной злобой, что лейтенанта против воли передернуло. - Только так. А теперь коснись железа, сплюнь пару раз и молись…молиться, сказать по правде - это все, что тогда оставалось. И однажды те мольбы достигли адресата…       Перевернув страницу, маг уронил сухой палец на очередную иллюстрацию.       -Принц-Аспид, - с отвращением выплюнул Фруалард. - Мерзейшее из отродий их королевской четы, явилось сюда в числе первых. Он забирал всех, кто только имел несчастье чем-то приглянуться, и лучше тебе никогда не задумываться, для чего. Я бы припомнил по случаю пару сказок об этом затейнике, да не хочу, чтобы тебя на стол вывернуло…к тому же, время у нас и не думает ход сбавлять. Все одно знать тебе совсем не это надо…       -А что же?       -О том, как он кончил, - тут же ответил маг. - Патрик сразил его, но выродок все же сумел извернуться напоследок. Те, кого он лишь касался, не держались после и трех минут…лишь святой мог вытянуть три года с его ядом в жилах. И все же предпочел смерть этой боли. Чары, что он выпустил на волю в свои последние дни…на такое уже тогда были способны лишь единицы. Его прощальный подарок людям…стены, что он возводил сорок дней и ночей стоят до сих пор, но истинная заслуга Патрика в ином. Вряд ли он сам понимал до конца, что именно подарил нам. На что открыл нам глаза.       -О чем вы?       -Он сразил тварь. Изгнал ее обезглавленное воинство прочь из нашего мира. Но одна победа ничего бы не решила - они вернулись бы вновь…как и случилось. Вот только ждали их лет на пятнадцать раньше, - на губах мага заплясала кривая улыбка. - Тогда-то мы и сыскали, наконец, свой ключ к победе. Время.       -Время? - выдохнул лейтенант.       -Помнишь, что я говорил тебе о месте, откуда они исходят? Доводилось когда-нибудь слышать истории о тех, кто, пробыв по ту сторону день или два, по возвращении обнаруживал, что минули уже многие годы? Сказки не так уж далеки от истины. Конечно, в те века было не до точных исследований, но все же… - Фруалард мрачно усмехнулся. - Это болото оставит позади любая черепаха, рожденная от улитки. А время нашего мира по их представлениям движется столь быстро, что за ушами трещит, - перевернув еще пару страничек, маг упер палец в давно выцветшую картинку - некое подобие батального полотна. - Мы для них - что мушки, живущие от силы день и они вольны нас за то презирать…вот только это никак не отменяет того, что любая война с мирами, которые хотя бы самую малость живее, быстрее их родного гадюшника являет собой чудовищной силы головную боль. Это их самый старый, самый страшный секрет…и любой мир, узнавший его раньше, чем будет поставлен на колени, имеет все шансы оставить наших распрекрасных друзей без добычи.       -Сдаваться, я так понимаю, они не собирались…       -Верно. Ши выплеснул сюда слишком многое, чтобы наш мир остался незапятнан, говоря языком более современным - их чары все еще работали, да и уже размещенный здесь воинский контингент…взять хотя бы тех, что таились в курганах…о причинах того или иного их решения мы можем только гадать, но я думаю, что случившееся тогда было сочтено лишь досадной заминкой. Бивали, мол, и не таких. Вот только уже скоро им стало совсем не до жиру. Охотиться на нас становилось все более опасным занятием, а пытаться чаровать - все более тщетным…мои отдельные благодарности христианству - воспитать в человеке такую твердолобость в столь рекордные сроки ничто иное бы не сумело, - очередная ядовитая улыбка пролезла наружу. - Это было началом конца. А вскоре дошло и до клятв, принесенных четырьмя семьями в Порт-Ларге…       Это была первая иллюстрация, на которую получалось смотреть без содрогания - пусть там и не было решительно ничего, кроме откровенно небрежно изображенных человеческих фигур.       -Ллинос, - палец мага коснулся невысокой, предположительно женской, фигуры, чья правая рука была алой от крови. - Flaithbheartach…ныне мир знает их, как Флаэрти, - у другой фигуры на плечах примостились две черные птицы. - Эверланн и Андотт, - два опирающихся на копья великана - один с головой закутан в какие-то шкуры, на другом не поленились прорисовать нечто вроде кольчуги. - Не думай только, что они тоже были святыми - о нет, святостью здесь и близко не пахло. Нет нужды лишний раз поминать, к кому возводят свой род Флаэрти, а для норманнов Ши были просто-напросто конкурентами в разбое. Что же до Ллинос - их боялись наравне с теми, от кого они испокон веков защищали род человеческий… - Фруалард вздохнул. - Союз этот был заключен далеко не по большой любви, но все же именно он закончил дело. Именно воины четырех семей прикончили того, кто привел их сюда. Короля Ольши.       Взгляд лейтенанта застыл, стоило только магу в очередной раз перевернуть страницу, дыхание вновь перехватило. Причину такого бунта собственного тела понять никак не удавалось - что такого ужасного, в конце-то концов, было в этом рисунке? Всего лишь скверно изображенный силуэт в полнеба, а эти глаза…глаза…       -Последний железный гвоздь в гроб вторжения. Об этой битве никогда не слагали красивых песен и легенд, больше того - все, кто мог себе позволить, вовсе предпочли забыть… - Фруалард задумчиво прикусил губу. - Скверное время, скверные дела. Скверные люди. Кто-то считает, что нельзя знать слишком много, но то, что они узрели и узнали тогда - чересчур для кого угодно. Даже для тех чудовищ, что отстояли наш мир и свое право в нем царить. То, что четыре семьи оставили нам на этих страницах - лишь возможность чуть-чуть пощупать покров. А то, что за ним скрывалось когда-то…как я уже сказал, кто-то должен был принести жертвы, чтобы неизмеримо большее число сохранило…нет, даже не жизнь, ибо Ши не ограничились бы только ею. Себя самих - и все, что ты можешь под тем вообразить…       Необходимость что-то сказать была велика - хотя бы потому, что это помогло бы хоть на миг отвлечься, хоть на секунду-другую отвести глаза от изображения. Но даже слова, сорвавшиеся сейчас с губ лейтенанта, не могли далеко убежать от того, к чему страх - если не нечто большее - приковал его взгляд.       -Он и правда так выглядел?       -Обличий у твари было не меньше, чем имен, - бросил маг. - Ты уже имел удовольствие видеть, что творилось в те времена, когда Ши изливал себя в наш мир, пусть бумага, равно как человечий разум, оказались способны стерпеть лишь подобные полунамеки. Ты уже имел возможность задуматься, почему они делали с нами то или иное - я видел этот вопрос в твоих глазах - но ответа не спрашивай и не ищи. Я не знаю, как не знают и те, кто были до меня. Ради забавы, возможно. Возможно, в поисках своих собственных ответов - это бы объяснило, почему наш брат был для гостей на порядок интереснее, чем те, кто не наследовал с Цепями взгляд на мир, так похожий на их собственный…впрочем, даже худшим из нас до них никогда не достать. Дубовую колоду проще научить сопереживать, чем Ши - те же капли чувств, что они иногда перенимали у нас, приобретали формы поистине извращенные. Этот же… - Фруалард кивнул в сторону книги. - Мы для него были лишь зверьем, дичью. Жертвами. И горе тем, кто не успевал укрыться, когда начиналась королевская охота…       Шелест страниц вывел Алеева из оцепенения. И вовремя - маг снова стучал пальцем по одной из них, демонстрируя куда как более тщательно выполненный рисунок: причудливой формы копье, на котором сомкнулась знакомая уже окровавленная рука.       -Человек не может сравниться с ними. Человек не может, не имеет права даже помыслить о том, чтобы достичь их высот - и пасть так же глубоко, как они когда-то. Мир устроен именно так, а не иначе. Человек - лишь новая игрушка, к которой они жадно тянут руки, лишь их законная добыча, или - если тебе выпадет несчастье привлечь их интерес - забавный домашний зверек…нет смысла искать смысл, но должно смириться. Все просто так, мы у них на растерзание. Вот в чем они веками пытались нас убедить, - со злостью выдохнул маг. - И вот какие мифы погибли вместе с их королем. Во все времена он считался неодолимым, это распроклятое копье…от него не было спасения…Ллинос очень любили разрушать мифы, - очередная кривая ухмылка. - И этот тоже стороной не обошли.       -Но как…       -Кто же то знает? - хрипло рассмеялся маг. - В легендах говорится, что Ллинос выдрали секрет из одного гостя, а для того, чтобы развязать одному из них язык, нужно было суметь встать на одну с ними ступеньку…или спуститься достаточно низко, как уж пожелаешь на то смотреть. Когда все было кончено, копье досталось именно им. Хотя, не скрою, были и другие претенденты… - Гергбу в очередной раз усмехнулся. - Дом Эверланн славен был тем, что выделывал лучшее оружие и чаровал его, как никто иной…без их секретов работы с холодным железом та война бы кончилась, едва успев начаться. В конечном итоге, они удовольствовались королевским доспехом. Андотт…эти жадные ублюдки не были бы собой, не урви тогда его венец. Впрочем, ни один его секрет, как говорят, им так и не открылся - с тех пор и пылится эта безделица где-то в недрах Могилы…       -А что же Флаэрти? - выразил свое недоумение лейтенант.       -Любители птичек, как и всегда, оказались мудрее прочих, не взяв у короля ничего. Впрочем, с учетом того, как живо они вскоре поперли в гору, кто-то считает, что они просто оказались достаточно умны, чтобы тем не светить. А может, им действительно всегда хватало своих сил… - резко захлопнув книгу, маг уставился на Алеева. - А теперь, лейтенант, я тебе отвечу. Теперь тебе должно узнать, чего ради ты меня столько слушал.       Удержаться от чего-нибудь вроде “Давно пора” или “По части предисловий вы такой же мастер, как и в деле ругани” дорогого стоило - и уплатить ту цену во многом помогла мысль о том, что может натворить и без того чудовищно вспыльчивый маг, пребывая в таком странном расположении духа, как сейчас. Оставалось лишь молчать - пусть даже поток вопросов все расширялся и расширялся, грозя смести плотину из зубов, вырвавшись наружу со всей возможной яростью.       -Как было сказано, ваши контакты с Ши можно перечесть по пальцам одной руки. Тогда, в Вене, все могло стать по-настоящему серьезно…впрочем, серьезной ситуация оставалась всегда. А теперь продемонстрируй мне хотя бы пару рабочих извилин и ответь, почему.       -Вы рассказали мне об их убитом правителе. И, если я вас правильно понял, о его отпрыске, с которым разделался Патрик. Но если был король… - Алеев бросил настороженный взгляд на книгу. - …почему же тогда я не видел…       -Ее не изображают, - буркнул Фруалард. - Во всяком случае, никогда - целиком. Миры все еще слишком…близко, если это слово вообще применимо к подобным материям, и пусть пролезть - не пролезет, наблюдать все еще возможно. Если она пожелает. А во всех мирах, мнится мне, нет ничего страшнее ее желаний…       -Вы ведете к тому, что они все еще имеют на нас какие-то виды, верно? Но ведь прошло уже столько… - лейтенант осекся. - Постойте. Сколько же тогда…       -По нашу сторону - века, все верно, - кивнул маг. - Для них же…лет десять, может, пятнадцать, точно тебе не скажет никто. Даже наш мир знавал войны, длившиеся дольше, особенно те, что текли не слишком резво - так какой же резон Ши отказываться от продолжения кампании, которая всего лишь немного подзатянулась? К тому же, если я хоть что-то знаю об этих паскудниках, отказаться от нее - отказаться заодно и от собственной головушки. Проявившего слабость они растерзают в два счета.       -Но почему вы вспомнили о них именно сейчас? И какое отношение к этому всему имею…       -Дьявол, у тебя в голове и верно всего две извилины - и те шевелятся единственно чтоб не замерзнуть! - рявкнул Фруалард тем самым тоном, что был так хорошо - и так печально - знаком всем обитателям Второй Площадки. - О чем я тебе только что толковал, кретин? О времени! Или ты не сообразил, что из своей же слабости эти сволочи могут выскрести пользу? - переведя дыхание и попытавшись хоть немного успокоиться - ушло на это никак не меньше минуты - маг продолжил уже тоном чуть более мирным. - Время, дурень, время. Да, мы всегда будем их обгонять, вот только это не нам одним на руку играет. Время! По нашу сторону прошли века, и что, помнит кто-то теперь о них? Помнит, что они с нами и всем этим распроклятым миром воротили? Помнит, откуда тот страх родился? Даже наш брат уже ни бельмеса не знает, что уж про людей говорить. Это было давно, это были сказки. Было все мило и совсем не страшно…люди безнадежны, поверь. Дай им еще лет тридцать - и про нацистов припомнят лишь то, что форма у них была на удивление стильная. А какая блажь роится в головах их дурных о Ши, даже мне не представить - знаю только одно: явившись вновь, гости ее живенько выбьют. Вместе с тем, что у вас за мозги сидит…       -И все-таки - почему вы говорите о том сейчас? Почему - со мной? Случилось нечто, на что, как вы считаете, мы не обратим внимание из-за грядущего вторжения? Нечто, связанное…       -Да уж, случилось, представь себе, - раздраженно плюнул Фруалард. - Век за веком оно, как ты выразился, “случалось”. Что я тебе еще скажу - с ними как в шахматах. Королева куда опаснее, да только без короля игры не будет вовсе. И раз эта сука не отступилась, значит, сыскала кого-то на замену, долго ли умеючи…и в лоб они теперь не лезут, ума хватило. В железе есть сила, того не отнять. Но железо ржавеет - в том числе и в головах. У человека с улицы ныне веры не больше, чем у агента гребаной похоронки. Пустить корни там, где не признают никаких чудес, кроме тех, что вам сверху спустили, где кровь готовы любому пустить, кто молится не как сосед, не так-то и просто. А явись они сейчас, им ковровую дорожку развернут и в туфли поцелуют. И погоди, не скалься раньше срока - шайка ваша с ними тоже не сладит, одна-то уж точно. Не заставят поклониться, так в пыль разотрут, вместе со страной. Коли пролезут еще раз, шутить уже не подумают, нет. Флот сюда придет. Один раз пытались уже, пролом в Нюрнберге, века три или четыре тому…не забей Могила ту брешь вовремя - не говорили бы сейчас с тобой… - жадно вдохнув, маг продолжил. - Да и без того работа никогда не стояла. С вашими головушками работа. Вы и так все, что не по нраву, забыть норовите, а они через вас же и помогали, когда удавалось. Гаденыш Шекспир…когда не писал по указке одного из Двадцати Семи, так под дудку leannan si строчил, которую ему в качестве советника отрядили. Высушила бедного дурака, как веточку, под конец даже имя свое на бумаге вывести не мог…но работу доделал, а то как же. Такими милыми гости у него вышли, аж тошно делается. Чуточку капризные, да и все. Поиграть любят…ох, написал бы вам кто про всамделишные их игрища…другой английский баран тоже расстарался, да так, что его Андотты лет четырнадцать назад потравили…       -И все же - что…       -К тому веду, - оборвал лейтенанта Гергбу. - Железо сильно, но железо ржавеет. Дом Эверланн тому пример. Снабжали оружием добрую половину могильных убивцев, их логово никто взять не мог - и потому Могила с давних пор Фарерские острова мертвой хваткой держала. В последние века кукольную науку освоили, чтобы в ногу со временем шагать. Сильны они были, нельзя с тем спорить. Сильны, как железо. Но железо ржавеет. Дом их в сороковых надвое треснул - один стервец британский, что в семью тогда влез, все кверху дном перевернуть умудрился. Бойня, говорят, та еще была, а по концу ее все Башне с потрохами досталось. Дом Квист они теперь зовутся и лорды лондонские за подарочек такой щедрый с них каждую пылинку сдувают. А те, что верны клятве остались, в Могилу сбежали и из-за камней ее все зубы скалят… - маг устало вздохнул. - Их книга с нами тут лежит, донес до меня беглец один. Надо бы вернуть, да когда же тут успеешь…       -А что же остальные?       -Андотт давно уже сдали, - пожал плечами Фруалард. - Рычат, конечно, еще грозно, но толку с них, явись к нам старая беда, не больше чем с вас, олухов, наберется. Который уже век, чтобы только прокормиться, по приказу могильных шишек чужие глотки рвут, о том, кем когда-то были, да с кем сражаться клялись, едва помнят. Флаэрти сильны, с тем я спорить не стану. Вот только их одних не хватит.       -А как же…       -Война, что вы принесли на земли Башни, успехом пока что не завершилась, - оборвал лейтенанта Гергбу. - Но кое-что вам удалось. Кого-то убить, что-то украсть. И среди того, с чем вы домой вернулись, и для меня пара вестей нашлась…       Во взгляде Фруаларда что-то неуловимо изменилось. Нет, одним взглядом дело далеко не ограничилось - каждый его жест, каждый хриплый вздох, каждая поза, какую только принимало маленькое тело, буквально кричали о том, с какой же тяжестью даются ему сейчас слова. И вновь, как и прежде, одной только мысли о том, что же сломило это кажущееся несгибаемым создание, было достаточно, чтобы внутри разливался страх.       -Ллинос - затворники, - процедил Фруалард. - Когда лордам в Лондоне что-нибудь ударяет в голову, они любят говорить, что этот старый и страшный ведовской род принадлежит к их треклятой Башне, вот только мало кто из них способен даже толком объяснить, где же они прячутся. А уж пройти по нужной дорожке до самого их порога по силам и вовсе единицам. И, честно говоря, это веками устраивало всех. Дураки, что желали смериться с ними силой, давно уже повывелись, в политику они отродясь носа не совали, да и роль их все еще помнят, пусть и со скрипом. Даже Башня всегда помнила. И все же… - маг едва разжимал зубы, слова пробивались наружу с такой болью, что, казалось, еще немного - и он лопнет, не в силах более сдерживать это колоссальное напряжение. - Новости об этой семье доходят до той же Башни с огромным опозданием, если доходят вообще. И все же, и все же… - подавшись вперед и затянув в глотку еще немного воздуха, Фруалард с шумом выдохнул то, что тщился выпустить на волю уже столько времени. - Кто-то не только прознал дорогу к ним, но и подгадал момент, когда дочь еще не вошла в силу, а мать уже никому не могла помочь. Кто-то все же отважился, кто-то все же сумел…кто-то перебил дом Ллинос до последнего человека.       С последними словами маг, казалось, сбросил с себя груз, весивший не меньше пары тонн. Упав назад, в кресло, он заговорил вновь - голосом уже севшим и слабым, голосом, в котором без помех читался, более не таясь, его истинный возраст:       -Хранителей больше нет, а копье пропало. Укравший его имеет все шансы стать неодолимым, но это оружие неспроста не использовалось без нужды. Одна ошибка, одна только ошибка - и по ту сторону будут знать, что их заклятых врагов больше нет…хотя кого я пытаюсь обмануть? Они наверняка уже знают. Знают и совершают свои ходы…       -Вы думаете, нас ждет еще одно вторжение?       -Не думаю, знаю. И я позвал тебя, я говорю здесь именно с тобой потому, что ты пережил “Красную смерть”. Потому что ты не позволил миру сорваться в пропасть, оказавшись куда умнее тех, кто занимает неизмеримо более высокие посты. Потому что ты принес вести о Кае сюда и сумел убедить полковника и прочих в том, что сам видел и слышал. И если мы переживем это вторжение, если к началу нового года от Ленинградского Клуба останется хоть что-то, я хочу, чтобы ты сделал это снова. Чтобы ты встал вместе со мной и убедил их раскрыть глаза на то, что грядет. На то, что неизбежно. Я - лишь еще один маг, которого они терпят, пока могут поиметь с того хоть какую-то пользу. Я - то, что они ненавидят больше всего. Но без таких, как я, надежды у нас нет.       -Вы должны помнить, что я всего лишь человек.       -Я помню. И потому хочу, чтобы ты сделал то, что лишь человеку по силам.       Молчание царило еще долгое время - и когда терпеть его стало уже решительно невозможно, Алеев выпустил наружу последний вопрос, который еще имел смысл.       -Скажите мне. Почему?       -Давным-давно Ллинос дали приют одному мальчишке, когда все остальные двери оказались пред ним закрыты. Когда в Башне он встретил презрение, а в Могиле - лишь смех, - голосом, который едва походил на таковой живого существа, протянул Фруалард. - Они нашли уродливого мальчишку без рода и племени, что умирал в их лесах, и вместо того, чтобы добить, приняли как своего. Научили всему, что знали сами. Поведали, что в мире действительно важно, а чем можно без стеснения зад подтереть. Они ни о чем его не просили, кроме как помнить их уроки, но он захотел принести те же клятвы, что из века в век давались в их семье. Ему не отказали. С тех пор в доме Ллинос сменилось не одно поколение, да и мальчишка тот успел стать стариком столь же уродливым, но он никогда не забывал…лишь однажды на миг отвернулся. Но клятвы еще живы. И их должно сдержать.       Глаза старого мага были колодцами, до краев залитыми болью и ненавистью.       -Не ты один сегодня думаешь о прощаниях.       Она плыла какой-то странной, чудной рекой - прозрачные воды ее сменялись текучим серебром и угольной тьмой, рассыпались молочно-белым и, покачивая ее на своей поверхности, никак не давали не то, что проснуться, но даже до конца достроить мысль о том. Она падала. Не погружалась, нет - именно что падала в ту темноту, которая, впрочем, не являлась ни тьмой, ни светом, которой не существовало вовсе, но которая была ей навязана самым немилосердным образом.       Она падала. Падала куда-то вниз - или все же наверх? - чувствуя, как мир, в который она была вброшена, стремительно крошится, расходится по швам, обрушается, не производя при этом ни единого звука и даже не пытаясь показаться хоть немного реальным. Хоть немного, хоть бы самую малость сбавить давление, от которого по всем разумениям череп ее давно уже должен был обратиться в беспорядочный ворох влажных осколков, хоть бы на миг ослабить свою хватку.       Ее уносило все ниже и ниже. Было больно - и больнее становилось с каждым новым клочком реального пространства, что врывался в эту шаткую иллюзию, наспех склеенную и скормленную ей против воли. Мир вокруг растворялся, чтобы проступил тот, иной, чтобы вернулись - пусть и не сразу - цвета, не вызывавшие тошноты, звуки, не тащившие за собой боль, образы, которые мог вместить и переварить до того буксовавший в трясине разум.       Единственной вещью, за которую Анна могла сейчас ухватиться, было нависшее над ней лицо.       Его лицо. Его сияющие глаза, надвинувшиеся на нее.       Тело вновь прошило болью, но лишь на мгновение - и теперь, когда смазанный черный силуэт начал врезаться в глаза своими непривычно четкими чертами, она поняла, что проснулась.       Движение, грохот. Рассыпанный по стенам свет. Ее протащили вверх по какой-то лестнице - небрежно, словно бессловесную и беззащитную куклу - и куклой же бросили в истертое, пыльное кресло. Одним рывком содрали с лица маску: жалобно хрустнули десятки тончайших проводков, побежали весело меж волос алые ручейки. Ослепительная боль швырнула Анну вперед, но последовавший мгновение спустя удар вернул ее обратно в кресло и выбил из груди весь воздух - все то, что она в этот момент испытала, вылетело наружу вместе с одним-единственным истерзанным хрипом. Маска полетела в какой-то угол, словно куча бесполезного тряпья.       Система костюма свихнулась - черт бы драл эти новые модели и их творцов, да во все оставленные природой отверстия. На месте каждого контакта словно вспух маленький вулкан чистейшей боли, тут же начав извергаться - сведенные за спину руки, скрученные какой-то веревкой, вывернула страшная судорога, ноги отбили по деревянному полу такую чечетку, что устыдился бы и танцор со стажем. Вновь качнувшись вперед, Анна попыталась раскрыть глаза. Те по-прежнему горели, словно обожженные какой-то химией, а в горле за это время - сколько же его успело пройти на самом деле? - раскинулась пустыня - при каждом вдохе по ней словно начинало кататься что-то отчаянно колючее.       Скрип половиц, сухой кашель. Темный силуэт - проверив, хорошо ли связаны за спиной ее руки, он сделал три или около того шага назад - казалось, навечно теперь будет врезан в ее сетчатку.       -Очнулась?       Голос был усталым и хриплым. Голос был…нет, слова “знакомым” здесь все-таки отчаянно не хватало - а против слова “родной” противилось все ее существо. Пелена с глаз, наконец, схлынула, и Анна уставилась на человека, что стоял, опершись спиной на устремленную в отсыревший потолок деревянную стойку. Спутанные черные волосы, во многих местах уже сдавшие свои позиции неровным проплешинам, исхудалое, чуть вытянутое лицо, темные глаза под тяжелыми бровями…       Время явно не было к нему благосклонно. Но - этот простой факт перебивал на корню всю радость - все-таки не соизволило еще доделать свою работу до конца.       -Когда остерегли, что скоро по голову мою явятся, сперва, признаться, не поверил, - прохрипел человек, задумчиво почесав заросший подбородок. - Казалось бы - ну какой резон конторке вашей за мелочью вроде меня бегать, особенно на этих днях? А вот поди ж ты, явились. Уж простите великодушно, что стол гостям не накрыл, - обветренные губы тронула кривая улыбка. - Ну, чего молчишь? Хоть назвалась бы напоследок…       -А то не узнал, - скривившись, выдохнула Анна. - Или как меня запродал, так и из головы долой выкинул?       Выкрученные за спину руки болели нещадно - но вот веревка, которой ее спутали, была, похоже, не такой уж и прочной. О былой незримости можно было теперь и не мечтать, но, как ни крути, оторвал он от костюма лишь маску…       А значит, шанс еще есть. Только бы вывернуться. Только бы выскользнуть - или содрать себя в один рывок эту рухлядь…       -Не пойму тебя я что-то… - в голосе хозяина дома чувствовалось искреннее недоумение. - О чем таком бормочешь? Не видал я тебя раньше…       -Ах не видал, значит, - прошипела Вторая. - Не видал…       Ее шанс лежал там же, где и боль. Костюм был изуродован, подать импульс привычным способом нечего было и думать - но вот если спятившая с ума система зарегистрирует достаточно…       -Ну так сейчас увидишь, - оскалилась Анна.       Рванулась она со всех сил, что еще оставались в теле - и, чувствуя, что одной только попытки вывернуть все, что схватили веревки, может не хватить, до крови впилась зубами в язык. Обжигающе-ледяные касания игл сообщили Второй о том, что она все-таки достигла цели - как и спадшая на глаза красная пелена.       А все прочее теперь было не так уж и важно.       Противнику Анны следовало отдать должное - среагировал он едва ли не раньше, чем клочки лопнувшей веревки успели коснуться пола. Комната пред глазами Второй поплыла, начала изгибаться и скручиваться, принимая формы совершенно невообразимые - и каждый раз тот, кого она намеревалась прикончить, оказывался вовсе не там, где должен был быть. Уши залило бешеным, невыносимым треском и грохотом, по глазам вновь хлестнула тьма.       Тщетно. Это остановило бы человека - но никак не то, до чего она только что заставила себя спуститься. Поток расплывчатых образов, что наслаивались друг на друга, играя в какую-то безумную чехарду, никак не помешал ей уйти от вынырнувшего совсем рядом ничуть не иллюзорного ножа. Прежде, чем она успела ответить, противник распался натрое - и в ту же секунду, в которую эта троица бросилась в лоб, навалился на нее сзади. Получив по голени, отшатнулся и лишь чудом успел скользнуть в сторону, не дав своим глазам встретиться с пальцами “стрелы” - та, впрочем, уже развернулась и ударила его ногой в живот.       Очередной шквал иллюзий. Собственное отражение, сменившееся мелового цвета лицом в струпьях высохшей кожи, ускользающие образы, зеркальная гладь стен, пляшущий под ногами пол и свалившийся на голову потолок. Забивающий уши колокольный бой, перебивший даже собственную кровь тошнотворный привкус во рту. В какой-то точке пространства - и в ней самой - все сигналы давали сбой, замыкаясь на себя. Петля из белого шума, которой предстояло затянуться на ее рассудке…        …не сработала. Противник Анны едва успел разогнуться, когда она, крутанувшись, обошла его справа, перехватила запястье и в одно движение переломила плечевую кость.       Обострившиеся до предела чувства “стрелы” забили тревогу раньше, чем истаяла одна-единственная секунда: характерных звуков - если не крика боли, то хотя бы хруста - не было вовсе. Меньше мгновения у Анны ушло, чтобы обернуться, но то помогло лишь встретить лезвие лицом, а не затылком. Замерший на расстоянии волоска от ее широко раскрытого глаза кончик ножа чуть заметно подрагивал.       -Позабавились, и будет, - хрипло, сквозь боль, выдохнул хозяин дома - колючий взгляд его медленно скользил по лицу “стрелы” и в темных глазах с каждой секундой отчего-то плескалось все больше чего-то, совсем для них не привычного - то ли недоверия, то ли даже страха. - Назовись, живо.       -А то позабыл, какое имя давал?       Дышать ровно удавалось через раз-другой. Тело едва желало слушаться свою хозяйку, рвалось вперед, на нож - и великого труда стоило держать его на месте.       Темные глаза моргнули - раз, другой. И - в ту самую секунду, которую Анна собиралась использовать для рывка - вдруг вовсе раскинулись до размеров крупных монет. Отшатнувшись назад - сама не зная, отчего, “стрела” продолжала бездарно тратить драгоценные мгновения - хозяин дома открыл было рот, но не смог вытолкнуть наружу ничего, кроме какого-то слабого, недостойного всего его вида, всей его породы стона.       Нож, выскользнув из ослабевших пальцев, рванулся вниз, втыкаясь в гнилые доски.       -Аня… - едва шевеля одеревеневшими губами, выдохнул Петр Крестов. - Жива…живая…       Лучше момента для удара просить она просто не смела. И разве не об этом самом ударе мечтала она ночи напролет в свои первые годы в плену? Разве не его желала так страстно, что клялась пережить все, что захотят сотворить с ней “Аврора” и “Атропа”? Разве не этот удар должен был покончить со всем, что осталось в том, старом, мире - мире, который, прежде чем сделать ее “стрелой”, преподал напоследок самый важный и самый горький урок - что предать может каждый?       Разве не должна она сейчас рвануться вперед да вырвать эти проклятые глаза? Глаза, которым она когда-то верила?       -Почему ты…       Но вместо того она отчего-то медлит. Отчего-то говорит - хотя давным-давно уже уверила себя в том, что слова никогда и ничего не решают.       -…почему ты это сделал? - не в силах больше терпеть, разрешается она наконец от вопроса, что жил внутри столько лет. - Почему…почему меня им отдал?       Удара не было, но на того, кто стоит сейчас напротив, слова эти действуют вернее всякого удара. Пытаясь что-то вымолвить, выдохнуть, выпустить наружу, он лишь беззвучно шевелит губами, и, по шажку к ней приближаясь, простирает вперед руки, которым никогда на памяти Анны не ведома была дрожь.       Никогда прежде.       -Ты…думала, что…я?       Давно уже нет у нее веры в людей - лишь считанные единицы из них чего-то да стоят. Давно уже читает она по их голосам, по лицам и глазам их ложь, которой живут они с рождения до смерти. Давно она уже не ждет пощады и того, что ей самой кто-то пожелает ее дать.       Давно уже желала смерти тому человеку, что неровным шагом ступает сейчас прямо к ней. Давно уже решила никогда, до самой смерти своей не прощать.       Давно уже нет сгинули все миражи. Но почему же тогда так больно глазам?       -Думала…что…я?       По лицу что-то сбегало вниз. Что-то очень горячее - наверное, кровь из разошедшихся контактов. Что-то солоноватое - ну верно же, кровь, ведь не может же “стрела” плакать…       -Все…все это время думала… - прохрипела Анна.       И, не в силах больше держаться, рухнула в подоспевшие так вовремя руки.       В комнате зажжен свет. Слабые, едва заметные глазу тени распластались по стенам. Водруженный на электроплитку уродливый чайник тихо, натужно сипит, но еще не спешит срываться на визг.       -Значит…то все Веня учинил?       Разговор дается Анне не без труда, особенно когда дело доходит до имен - имен старых, давно позабытых, истертых, казалось бы, еще “Авророй” до выцветших пятен на полотне памяти. Некоторые имена тащат за собой боль - и чуднее всего то, что та действительно есть, что не истаяла за года, а закопалась, своего часа выжидая. Что рвется теперь наружу, заставляя запинаться, медлить, не проговаривать до конца то, о чем почти уже забылось.       -Ты не знала. Не знала, что в голове его делается. Ты не знала, да и я…не знал…       Петр Крестов сидит на полу, аккурат напротив дочери своей. Хотел бы сесть и ближе, но не может - словно стену невидимую меж ними натянули. Петр Крестов говорит медленно и мало, подолгу слова подбирая, раздумывая, какими бы лучше воспользоваться - и, так и не выбрав, говорит в итоге уже так, как проще говорится.       -Знаешь ты, чем нас судьба одарила. Дед мой тем владел, в отце оно сидело, мне с братом досталось. А от меня и тебе перешло…мать твоя не виной тут, я один виноват буду, - горько усмехнувшись, хозяин дома продолжил. - Помнишь мать-то еще?       -Имя. Не больше.       Отвечая так, Анна почти не кривила душой - кроме имени, память хранила не так уж и много. В те далекие времена, когда она еще думала о матери, то мысли эти были не о человеке, скорее об его отсутствии. Легкая дымка, смутный силуэт в плотном тумане. Лицо, жесты, слова - все тем туманом было пожрано еще тогда, все, кроме одного-единственного воспоминания, что покоилось на самом дне.       Однажды ночью она проснулась от странного шума. Выглянув в окно, она увидела стоявшую у дома машину. Анна не знала, кто был за рулем, но у дверей той машины стояла ее мать - что-то сказав водителю, она забралась внутрь, чтобы больше никогда не появиться вновь.       Когда-то, еще до “Авроры”, Анна думала, что виной тому был не какой-то поступок или слово - нет, вся суть ее, вся ее природа, которую было ничем не исправить, кроме смерти, оказалось тем, что заставило мать уйти.       Подняв голову, “стрела” заглянула в глаза своего отца. Петр Крестов, человек без лица - или, что будет вернее, способный сотворить себе любое. Способный заставить ближнего своего поверить, что он глух или слеп, способный вплести в чью угодно голову свою ложь - когда тонкую, а когда - грубую и сырую. Способный одарить чудесными видениями или чистейшим страхом.       Человек без лица, силуэт во мраке. Анна помнила, как он учил ее быть такой же - о, он много чему ее учил. Помнила, например, тех падающих велосипедистов - каждый потом уверял, что на руле сидел скорпион…       -Я тоже…вспоминаю. Иногда, - покачав головой, тихо произнес хозяин дома. - И его…его тоже.       Анна не ответила, продолжая вглядываться в глаза, которые помнила вовсе не такими. Помнила, сколько в них когда-то плескалось жизни.       Петр Крестов - чуть больше, чем вор, чуть меньше, чем человек. Все, что Анна знала до “Авроры” с “Атропой”, она знала от него. Не было иного мира, кроме того, что он ей подарил, мира, в котором все строилось на лжи - а уж накормить до отвала ложью эта семья умела, как никакая другая. Такая уж порода - так частенько говорил отец, отчего-то всегда сопровождая те слова невыносимо грустной улыбкой. Такая уж судьба, добавлял он время от времени, чаще всего тогда, когда наступала пора очередной работы, далеко не самой чистой на свете. Все здесь врут - словом ли, делом ли, а они обучены тому ремеслу получше прочих. Сама природа научила.       -Что он…       Трое их было, всегда трое - и мать, конечно же, не в счет. Трое - не больше, не меньше того. Она, отец и его брат. Его двойник, словно бы из зеркала когда-то шагнувший. И, как положено человеку из зеркала, совсем не такой, каким отец был…       -Ты ведь помнишь, в чем беда наша, верно? - чуть помолчав, проговорил Петр. - Помнишь, чем все мы с рождения повязаны?       Совсем не такой, как отец - добрый, тихий. Знавший куда больше их обоих - как самому старшему, наверное, и положено. Знавший среди прочего странные сказки, что иногда нашептывал ей.       Сказки о том, как человек, впервые поймав в чистой воде свое отражение, что-то понял, что-то осознал. Как влюбился в то, что увидел, и как отказался отпускать того, другого, на волю.       Им это не нравится. Никогда не нравилось. Но мы заставляем их приходить снова и снова, каждый раз, когда смотрим в зеркало. Мы уже до смерти им надоели.       Иногда они желают, чтобы нам было так же скверно. Иногда по их желанию рождаются такие, как мы.       -Еще бы не помнить, - буркнула Анна. - Сам в меня вколачивал…       Если не пускаешь это наружу, идет оно внутрь. Корни там дает.       Все очень просто. Передатчик да приемник. А то, что между ними, нам дано по воле своей уродовать - а то и вовсе до цели не доводить.       Все очень просто. Что слова, что дела? Шум, круги по воде. Корежь, как тебе захочется, спускай, сколько за раз сможешь, да только не уйти тебе. Петля медленно тянется. Кто-то и вовсе умирает, ее не познав. А кто-то…       -Он никогда не говорил, понимаешь? Никогда не говорил, насколько далеко у него зашел…процесс.       Что будет, когда захлестнется петля? Боль. Черная боль, да и только. Передатчик, приемник. Все, что не спустил, на тебя же и обратится. Видеть будешь одну рябь, слышать - шум лишь только. Даже вкус - и тот с языка уйдет…       Потерянная душа. Душа запертая. Тело тюрьмой обернется - и вот тогда-то и поймешь, наконец, каково им бывает.       -Старше меня всего-то был на шесть…а, дьявол, - Петр скривился, словно от острой боли. - Ты помнишь, как он к юродству нашему относился. Я-то выход нашел, сама знаешь…но не по нраву ему то было. Ни выход мой, ни жизнь моя…       Отец твой считает, конечно, что самый умный. Говорит, что правды нигде нет, кроме его снимков, да только, сдается мне, сам в это через силу верит…       -А больше того ему не по нраву было, какие дела мы с тобой прокручивали. В лето, когда ты пропала…он потом говорил, что совсем тяжко было. Иное утро рук своих разглядеть не мог, когда брился. Буквы в книгах…       -Разбегались?       -Если бы. Страницы пустели. Строчку прочел - она тут же прочь и смывалась.       -Я…я не знала…       -Да никто не знал, - прохрипел Петр. - Даже мне тогда не открылся. День за днем его на части тащило, а молчал, сволочь…молчал… - рывком дернув из розетки вилку от электроплитки, он поднялся на ноги. - Чай будешь?       Анна только тихо кивнула.       -Ему тогда крепко в голову ударило, - вытянув из ящика стола какую-то мятую коробку и пару стаканов, продолжил хозяин дома. - И знаешь, что он удумал? Что неважно, сколько мы нашу силу тратим, что ошибался отец наш. Что не в том все дело. Что если есть…предрасположенность, оно все равно тебя возьмет, творишь ты миражи или вовсе о них позабыл. Возьмет, как его брало, и не отпустит уже до смерти…       Анна приняла из рук отца внушительных размеров стакан. Содержимое его оказалось довольно горьким - сахара в этом доме, похоже, не водилось.       -Вот тогда он и решил. Решил, что с тобой такое же пойти может. Что должен он тебя…спасти. А для того - сдать тем, кто больше нас в подобных делах ведает.       -Но тем утром ты ко мне выходил, - резко бросила Анна. - Не могла я вас спутать.       -Он…тренировался. Сам мне так говорил. Учился на меня походить всем остальным, кроме лица. Так, чтобы ты и без миражей различий не уловила. И наловчился ведь, раз ты купилась.       Анна молчала - но один ее взгляд доносил до отца сейчас больше, чем способно любое слово.       -Все уже давно обговорено было, да и сработали на диво быстренько…я когда вернулся, да когда из него все выколотил, поздно уже оказалось, - голос Петра стал совсем тихим. - Не хотел…не хотел я верить, что поздно. Искал я тебя. Три года от того искал. Скольким по пути кровь выпустил, ты уж не спрашивай…       -Где этот…спаситель херов? - выдохнула Анна. - Хотела бы и ему в глазки поглядеть, пока срок не вышел.       -Умер, - как-то совсем просто ответил вдруг Петр. - Он тогда…веришь, думал, что я его там и убью. Хотел этого, веришь, нет?       -Верю. Но его бы ты не кончил.       -Хотел. Не слабее, чем он сам, хотел, да вот подумал, что слишком быстро отмучается. И ушел. Ушел, да оставил его, как был…оставил, пока тебя ему простить не сумею.       -Он…       -Пять лет прошло, да еще с год его искать пришлось. А к тому времени, что нашел, он себя без глаз оставил - слишком уж много в них набивалось. Воском уши он запаял, уже когда со мной был. Через месяц после того и кончился. Шума не вынес.       -Шума?       -Он себя от всего накрепко закрыл, да только вот сердце стучать продолжало.       Молчание царствовало довольно долго - прежде чем быть сраженным словами хозяина дома.       -Что они с тобой делали?       -Да вот, починили, как видишь, - усмехнулась “стрела”. - На свой манер перекроили. Те фокусы, которым ты учил, им совсем без нужды были, так что не кажу я их больше… - ущипнув себя за руку, Анна чуть оттянула материал, из которого был создан маскировочный комплект. - Что-то ушло, чего-то прибыло. Вот, видишь, в каком наряде теперь работаю?       -Насмотрелся уже, - скрипнул зубами Петр. - Ничего, ты погоди еще…кровью им все отольется…теперь-то вместе…       -Вместе, да не навсегда.       -Что? - хозяин дома рывком поднялся на ноги. - Что говоришь такое?       -Да что слышал, - огрызнулась Анна. - Меня сюда пустили, ничего не объяснив толком. Понимали, что буду знать к кому послана - тебя свалю раньше, чем слово скажешь. Меня сюда пустили, то верно. Да только возвращаться придется…       -Тебе? К ним? - рявкнул Петр. - Если дело в той схеме контрольной, о которой ты говорила, так я способ найду! Людей…мага, если нужно…       -Не в ней дело, - поднявшись и поставив все еще теплый стакан на край стола, проговорила Анна. - И не от большой любви я вернуться хочу, уж поверь. Но говорила тебе уже - не одна я там такая.       -Для них и верно, не одна, - резко шагнув вперед, он опустил руки на ее плечи, со всей силы сдавил. - Для меня же больше нет никого. Вывернулась, выпустили по дури - так бежать надо! Бежать…       -Всю жизнь с тобой бегала, - глядя отцу в глаза, произнесла Анна. - И потом все годы думала, что так и надо. Беги, куда дорога вынесет, вот и вся правда наша…       -А что, не так, скажешь? - прорычал Петр. - Кто они тебе? Кто? И кто я?       -Ты меня давно словами бросаться отучил. И тому, что если уж сказано было… - “стрела” вздрогнула, отстраняясь. - Я их вытянуть обещала, пойми. Юру. Сетку. Даже шута нашего. Мне одной сюда выйти дали, тебя увидать, а им…не могу я так, - голос ее вновь налился силой. - Если я их оставлю, ничем не лучше я тех, кто нам приказы отдает. Кто из меня сделал…что ты видишь…       Она подалась вперед, уткнувшись лицом в обтянутое мятой рубашкой плечо. Заговорила - хрипло и глухо.       -Там темно было, знаешь? Всегда темно. Барокамера. Воды черные. Кормят через капельницу. Ни звук, ни образ никакой не пробьется, запах не пролезет…ни дня, ни ночи, и не выйти, пальцем не шевельнуть. А они тебя переписывают. Перешивают сызнова, нерв за нервом, как им вздумается. Режут и сращивают. Контакты для системы маскировочной поставить же надо. Эти суки авроровские не зря свой хлеб жуют - так лихо перештопают, что и разницы не уловишь, носи до гроба. А потом опять в воду. Ни дня, ни ночи… - Анна вновь вздрогнула. - Там темно было, знаешь? Потом, когда санитары приходили…ты ведь им что мяса кусок. Мясо не кричит. Да и больно ему не бывает…       Петр Крестов ничего не сказал. Только руки его неловко обняли дочь, словно с трудом вспоминая нужные движения.       -Я тогда себе сказала, знаешь…с телом что хотят, пусть то и воротят, но я под них не согнусь. Сдохну, а не согнусь. По вине моей у отряда ни один контролер долго не жил, как давал кто слабину - сразу им кровь выпускала. И знаешь, тот, последний…ненавижу я его. Ненавижу, потому что он…потому что сделал он что-то…что не могу я с ним так же. Не могу прикончить, да забыть. Ничего я ему не обещала, дурню этому, но без него я бы здесь не стояла, - Анна подняла голову, нашла взглядом его глаза. - Война сейчас идет. И ему, я точно знаю, с той войны бежать тоже некуда…нет у него ничего, кроме нас…       Резко вырвавшись, отступив назад, “стрела” заговорила вновь - звенящим от напряжения голосом:       -Не могу я с тобой остаться. Сейчас - не могу. Но ты жди…скоро, скоро уже. Со дня на день бардак начнется. Жди. Как заиграет тот концерт, я их под шумок выведу. Всех. Я, знаешь, не самая-то и умная, но даже я чую - кончается их время. Умирать им пора настала за то, во что верили столько. А такие, как мы… - Анна усмехнулась. - А ведь я тоже, выходит, верю.       -И во что же?       -Мы будем жить.       -И все-таки…кто вы?       Человек в белом костюме обратил свой взор на Снегового. Лицо его, и без того не пышущее здоровьем, в свете дневных ламп выглядело бледнее любого полотна.       -Ткач, - в тихом голосе здоровья было ничуть не больше - казалось, гость с трудом справляется с самыми простыми словами, рискуя при этом грохнуться в обморок.       -Это я уже слышал, - ворчливо произнес специалист по гибридным особям. - До настоящего имени, я так понимаю, снисходить вы не собираетесь?       Гость молча двинулся вкруг стола - в какой-то миг ноги почти подвели его, и пытаясь удержать равновесие, он вцепился в край этого самого стола хрупкой рукой. Свет коснулся грубо сработанного кольца на указательном пальце.       -Боюсь, что не могу того сделать, - грустно улыбнулся гость. - На мне лежат определенные запреты.       -Рассказать, наконец, где именно вас выкопал Лихарев, тоже под них попадает?       -Боюсь, что так, - сдержанно кивнул Ткач. - Но вам не стоит попусту беспокоиться. Нам нечем и незачем вам угрожать. Ни вам, ни вашей организации.       -О которой вы подозрительно много знаете, - фыркнул Снеговой. - Равно как и о Церкви.       -Смею ли я предположить, что предоставленные нами материалы оказались полезны Ленинградскому Клубу? - вкрадчиво поинтересовался гость.       -Честно? Да вся верхушка “Атропы” с них кипятком ходит. Даже их разведка не забиралась так глубоко. Никогда.       -Я очень рад, что мы смогли оказать посильную…       -Практически полная картина деятельности тайной стороны Церкви в Европе и за ее пределами, - оборвал Ткача Снеговой. - Вся структура как на ладони, едва ли не поименно. Исследовательские центры и хранилища Ассамблеи, тренировочные лагеря рыцарей. Основные семьи служителей Восьмого таинства, подробнейшие сведения по воспитанию и обучению палачей, их тактике и вооружению, в том числе магического характера… - он перевел дух. - Я вынужден еще раз задать вопрос. Кто вы такие?       -Не более чем заинтересованные лица, - мягко произнес Ткач. - И прежде всего мы заинтересованы в том, чтобы крестовый поход “Метелица” понес как можно более существенные потери. В идеале - был разбит вами наголову. Я полагаю, в этом наши интересы сопутствуют друг другу и…       Договорить гостю не удалось - его вновь качнуло назад и в сторону, словно пьяного. Вновь уцепившись за стол, он кое-как устоял, но его ноги, похоже, грозили разъехаться в любой момент.       -Быть может, присядете уже? - нахмурившись, пробормотал Снеговой. - Сдается мне, в третий раз вы точно свой череп о стол расколете.       -Благодарю, - выдохнул Ткач, медленно, по шажку, подбираясь к свободному креслу. - Я должен извиниться за свое неподобающее поведение…       -Что с вами такое? - прямо поинтересовался специалист по полукровкам, вглядываясь в костлявое лицо гостя. - Вы больны?       -Болен? - вскинул брови Ткач. - О нет, нет. Вам не стоит о том беспокоиться, - опустившись, наконец, в кресло, он несколько секунд переводил дыхание. - Как я уже говорил, на мне лежат определенные запреты. И обязательства. Но это, поверьте мне, никоим образом не относится к делу, о котором я хотел бы поговорить с вами.       -Сдается мне, кое-что вы все же напутали, - прохрипел Снеговой. - Если вы хотите что-то от “Атропы”, помочь вам сможет только Щепкин.       -Я уже беседовал с полковником, - кивнул Ткач. - Мы предоставили вашему руководству всю информацию, которую могли раскрыть без вреда для себя. Мы читаем лекции вашим бойцам, пытаясь хоть немного подготовить их к тому, что грядет. Мы искренне желаем, чтобы вы одержали победу в этой битве. Но, пусть даже сама мысль о том, чтобы просить что-то взамен, причиняет мне великую боль, я вынужден выполнить поручение, с которым прибыл в вашу страну. И обратиться к вам с этой просьбой.       -Опять-таки, почему - ко мне? - настороженность в голосе Снегового и не думала никуда пропадать. - Как я уже сказал, Щепкин…       -Я уже беседовал с полковником, - вновь произнес гость, чьи губы тронула тихая, едва заметная улыбка. - Теперь же пришел ваш черед.       Медленно вытянув из кармана небольшой, плотной бумаги конверт, Ткач положил его на стол, аккуратно толкнув в сторону Снегового.       -Союз, частью которого мы являемся, заинтересован в получении следующих материалов, - тихо, почти срываясь на шепот, произнес гость. - У вас, насколько нам известно, имеется к ним полный доступ.       Провозившись около минуты, специалист по гибридным особям, наконец, совладал с конвертом, выдернув наружу лист дорогой бумаги.       Глаза Снегового расширялись с каждой попавшей под взгляд строчкой.       -Вы…вы с ума спятили? - резко выдохнул он, уставившись на гостя. - Да никто вам…ни за какую цену…       -Боюсь, здесь вы ошибаетесь, - вздохнул Ткач, меж пальцев которого что-то тускло блеснуло. - Есть на свете цена, которую примет любой. Владивосток.       Окно распахнуто во двор - где-то там, внизу, играют сейчас дети. За недолгую жизнь свою Лин успел побывать во многих городах, и - так уж отчего-то совпадало - часто становился свидетелем таких вот детских войн. Настоящие, как ему иногда казалось, были в чем-то неуловимо схожи с ними - до той поры, пока не ранят. Когда же это случалось в первый раз, человек словно обретал некое знание, которым ни с кем не мог поделиться, сколь бы отчаянно того не желал.       У окна - высокий шкаф черного дерева, макушкой своей почти касающийся серого от времени потолка в паутинке трещин. Остановившись рядом, он срывает перчатку, медленно проводит рукой по пыльному стеклу. Взгляд соскальзывает с одного предмета на другой - и никак не выходит взять себя в руки и прекратить это, заставить себя остановиться.       Газетные вырезки, сложенные в аккуратные стопки - кое-где они все же сбились, и это порождает с великим трудом сдерживаемое желание немедленно все исправить, рассортировав и разложив как следует. Жестяные банки с отслоившимися наклейками, фотоаппарат в потертом кожаном чехле с именной бронзовой табличкой, россыпь значков, булавок, каких-то документов. Будто бы что-то вспомнив - что именно, правда, объяснить себе так и не удается - Лин осторожно распахнул стеклянные дверцы, извлекая под тусклый свет небольшую картонную коробку. Ворох покрытых лаком обломков заставляет внутри что-то дернуться, но, увы, слишком слабо для того, чтобы измученная лекарствами память смогла подарить хозяину полноценный ответ.       -Я ее не стала выбрасывать, Юра…       Скрипка, точно - вот чем были когда-то эти несчастные кусочки. Скрипка, что принадлежала, кажется, его деду со стороны матери. Отец сломал ее об колено.       -Думала, ты когда-нибудь…       Юрий попытался представить такое развитие событий, при котором в его руках оказалось бы не оружие, а этот странный инструмент. И почти мгновенно пришел к выводам не особо утешительным: посмей он коснуться чего-то подобного - мир оглох и ослеп бы, вне всяких сомнений.       -Они сказали мне, что тебя больше нет. Вот что они мне сказали…       Обернувшись на этот тихий, едва слышный голос, Лин уставился на мать, машинально поправляя сползающие с лица шарфы. Вгляделся в глаза, изгнать из которых страх и неверие так до конца и не удалось - пусть и прошло больше пяти часов с того момента, как он вдавил, стоя на пороге давно забытого дома, кнопку звонка.       -Сказали, чтобы я тебя не искала. Сказали… - она вздрогнула. - Сказали, что ничего…не осталось.       В стене, что выстроили вокруг его разума “Аврора” и ее сестра с каждой секундой появлялось все больше и больше трещин. Не было нужды в вопросах, не было нужно и заставлять себя вспоминать: все то, что было, казалось, навечно погребено под курсами экспериментальных препаратов, выбито из головы жестокими тренировками и запечатано коркой из засохшей крови - крови, пролитой им, своей и чужой - теперь возвращалось само, с невероятной, попросту невозможной легкостью разрушая один барьер за другим. Воспоминания ручейками вырвались сквозь свежие бреши в той стене - и недоставало, как Юрию думалось, всего лишь одного крохотного шажка, одного небольшого усилия, чтобы те ручейки слились воедино, обратившись в бурный поток.       Решиться на то усилие он, однако, все еще не мог.       Последние часы прошли словно в тумане. Он помнил, как мать отступила назад, как дрожащая рука ее, скользнув по ползущим вдоль стены проводам, ухватила лишь воздух. Лишенное красок лицо дернулось, губы попытались вытолкнуть наружу какое-то слово или два. Кинувшись вперед - действие это было сродни рефлексу - он не дал ее телу коснуться пола, когда обморок взял себе власть. Пока руки Юрия механически искали пульс - частый-частый, но едва позволявший себя прощупать - и крохотную, занимавшую едва ли четверть своего кармашка, продолговатую скляночку - эта алхимическая гадость поднимала на ноги и тяжело раненых, не давая им шанса прекратить борьбу за собственное тело, отступив в лучший мир - мысли его были слишком далеко и от себя, и от матери.       Зачем лейтенант это сделал? Зачем отправил его сюда, зная, какая встреча ждет в конце пути? Зачем заставил его вспомнить все, что обе Площадки с таким жаром вынуждали забыть? Зачем принес столько хаоса в мир, живущий по законам простым и понятным, мир, где не существовало ничего, кроме “стрел” и дела, для которого они были созданы? Для которого - единственно для того - им была оставлена жизнь?       Ответ никак не желал приходить - нет, он, наверное, сам не желал того ответа. Действия его были уверенными и лишенными лишней суетливости, но мысли, словно бы назло, уже разобрали места на бешеной, безумной карусели. Что он делал здесь? Имел ли право вообще здесь быть, право сюда возвращаться? Он, проливший здесь первую свою кровь, он, понявший в тот безнадежно далекий день, чем на самом деле является - и как далеко это что-то отстоит от человека?       Средство сработало лучше любого нашатыря - сказать по правде, мать очнулась даже раньше, чем он успел до конца откупорить ту несчастную склянку. Очнулась, и, зайдясь в кашле, тут же дернулась прочь - но не совладала с собой и добраться смогла лишь до дверей комнаты, где и сползла на пол с затихающим стоном.       Юрий не был до конца уверен, сколько же времени они провели так, в коридоре: она - съежившись у порога, с глазами, до краев налитыми страхом, он - прямо напротив, раз за разом открывающий рот, чтобы что-то вымолвить и раз за разом терпящий в этой своей затее горькое поражение.       Она, наверное, ждала, что он заговорит первым - но что мог сказать он, не сумевший за все прошедшие годы найти ни одного нужного слова?       Она, наверное, ждала, что он что-то сделает - но что тут мог сделать он, так хорошо умевший убивать и почти неизбежно пасующий пред ситуацией, с которой в мире, отгороженном от него “Атропой”, совладал бы и ребенок?       Однако, нашлось все же нечто, на что он оказался способен. Руки сделали это сами, словно бы и не нуждаясь в команде мозга, сделали, словно то было единственно правильным поступком в данную минуту.       То, что скрывалось обычно под маской, не было его лицом - но другого она не знала. И потому он медленными, неуверенными движениями, что происходили, кажется, в полном отрыве от его воли, размотал шарфы до конца, сбросив на пол.       Это не было его лицом - ведь оно было слишком неправильным.       Это не было его лицом, но она должна была узнать. Должна была успокоиться.       А вместо того из глаз ее отчего-то рванулись наружу слезы.       -Прости меня, - эти слова Юрий слышал уже далеко не первый раз за последние часы, казавшиеся ему едва ли не днями. - Прости, что ничего не сделала. Что не искала тебя. Прости, что я поверила…поверила им…       Он глядел на нее, такую маленькую и слабую, и никак не мог увидеть иначе, пусть и желал того до боли. Он глядел на нее и видел их, шедших по пустой, продуваемой всеми ветрами осенней улице. Видел себя, ворошившего дурацкими, на два размера больше, ботинками, алую и желтую листву. Видел ее лицо, на котором еще не проставил несмываемую печать страх, светлые волосы без следов седины. Видел ее улыбку. Видел и вспоминал по малой капельке то самое чувство, которое одолевало его в детстве, оставшегося наедине с пустой и холодной комнатой. Чувство, что она действительно могла ему помочь. Что у нее - да и у него тоже - были силы сотворить все, что только захочется, что они действительно что-то могут сдвинуть с места в этом застывшем мире.       От этого чувства его излечил еще отец. Как и ее - от тех редких улыбок.       -Ничего нельзя было сделать, - наконец, произнес Юрий. - А когда ситуацию нельзя разрешить полностью, нужно просто выйти из нее с наименьшими потерями.       Когда он что-то говорил, она отчего-то вздрагивала - почти каждый раз, пусть лицо его и было уже давно скрыто за шарфами. Речь его, несомненно, казалась матери чужой и страшной - но каждый раз, когда он хотел заговорить чуть иначе, кто-то невидимый, сидевший внутри, со всей силы рвал на себя стоп-кран.       -Ты одна? - глядя куда-то в коридор, пробормотал Лин. - Я помню, что это была коммунальная квартира…       -Они…они все устроили, - мать отчего-то опустила голову. - Расселили еще тогда…к тому же, никто не захотел бы…здесь…       Стоило догадаться, стоило вспомнить - в тот день он познакомил с болью не одного только отца. Стоило вспомнить…но, наверное, он просто не хотел вспоминать.       -Они угрожали? - коротко поинтересовался Юрий. - Они делали что-то…       Хлопни в ладоши три раза с закрытыми глазами, шесть с открытыми. Потом три раза с открытыми, шесть с закрытыми. Иначе она умрет. Три раза с открытыми, шесть…шесть…       -Нет, - еще тише, чем прежде, ответила она. - Они даже…помогли…немного…       -Сказали, что все устроят. А ты должна забыть.       -Я…       -Ты поступила правильно, - перебил мать Юрий. - Они могли попросту зачистить память, а это не всегда проходит бесследно. Бывали случаи, когда свидетель после зарабатывал довольно тяжелые расстройства, пытаясь совместить замещенные воспоминания с уцелевшими частицами истинных. Однако, странно, что они не захотели…риск, в конце концов, так куда меньше…       -Память…сделать что? - по одним глазам ее Лин видел, что мать понимает едва ли четверть из того, что он говорит. - Ты так и не сказал…кто они? Где…где ты был все это время? Ты так и не сказал…       Верно, не сказал. Она пытала его этим самым вопросом с того самого момента, как перестала плакать, и, налив себе дурно пахнущих капель, начала понемногу приходить в себя, собираться с мыслями. Не сказал, опираясь на собственный опыт, на истории тех, кто получал шанс вернуться в мир, но вскоре убеждался, что последний не готов его вновь принимать, что не спешит раскрывать объятья.       Что сказать ему? Сказать всю правду - и своими глазами наблюдать, как та растерзает ни в чем, в отличие от него самого, не повинного человека? Промолчать, как молчат те, другие - молчат, глядя в лица людей, свято верящих в то, что ничем не страшнее строевой подготовки и строительства детских садиков они не занимались?       -Ленинградский Клуб, - наконец, решился Юрий. - Такое название за ними закрепилось в какой-то момент.       -Но…что они…       -Им знакомы такие случаи, как мой, - тщательно взвешивая каждое слово - мучения это приносило еще те - проговорил Лин. - Их забота…       Чтобы таких, как я, больше не было.       -…чтобы такие, как я, не причиняли вреда людям.       -Почему…почему ты так говоришь? - в глазах ее страх делил место с болью. - Почему…словно ты и не человек вовсе…       -Так и есть, - спокойно кивнул Лин, отчасти радуясь тому, что хоть сейчас, хоть в эти самые секунды ему не нужно мучительно подбирать верных слов, что хоть на краткий миг он находился на знакомой территории. - Обозначение, используемое для нас - психик, юрод. Мы…       -Хватит!       Понять ее было трудно. Пусть эти вещи и не были из числа тех, что дозволено было знать гражданским лицам, откуда такая реакция? Отчего снова слезы в ее глазах? Ведь он не сказал ничего такого, что могло бы…       -Не говори больше так, - всхлипнув, пробормотала она. - Никогда не говори. Ты человек, такой же, как все. Я знаю. Мне ли не знать?       Что-то удержало его от того, чтобы спорить. Что-то давно забытое, старое, ненужное, вдруг зашевелилось внутри, нашептывая верные слова одно за другим.       -Не…не расстраивайся, - почти прошептал Юрий, чувствуя, что эти слова уже когда-то срывались с его губ - очень, очень давно. - Не плачь. Все закончится. Все когда-нибудь закончится.       Взгляд ее было не прочесть - слишком много в нем сейчас слилось воедино.       -Я почти…почти поверила, что все это было сном, - нервный, рваный вдох. - Я почти заставила себя забыть, что все это было…что был ты. Может, я сейчас сплю? Может, ты мне снишься?       И снова что-то вмешалось - что-то, для чего у него не было никаких терминов, привычных и выверенных. Что-то дало приказ - и он повиновался, как и всегда. Что-то шепнуло - так будет верно - и он сделал несколько шагов вперед, взял ее за руку. Заставил заглянуть в то самое лицо, с которым давно распрощался.       -Это не сон.       Странно - чем больше он говорил, тем легче выходили последующие слова, тем меньше для них требовалось усилий и подсказок внутреннего голоса.       -Я тоже…я тоже думал, что мне это снится. Когда пришел сюда, - прошептал Юрий. - Лейтенант ничего мне не сказал. Не сказал, что направил меня сюда. Что я иду к тебе. Не сказал…       На миг у Лина перехватило дыхание - но он все-таки справился.       -…не сказал, что ты мне не приснилась.       Где-то там, внутри, наконец прорвало плотину. Где-то там, внутри, выбралось наружу что-то, имени не имевшее - безнадежно забытое, бесконечно важное. Какой-то другой Юрий Лин, не имевший ровным счетом никакого отношения к “стрелам” - и вряд ли знавший, что они такое вообще - прошептал те же слова, что говорил в детстве, когда на то была нужда. Слова, которыми он, как мог и умел, пытался успокоить.       -Все кончилось. Все кончилось. Я с тобой, все кончилось…       В какой-то момент Лину показалось, что она снова не выдержит - по тому, как она дернулась, как безвольно повисла на руках его. Заглянув матери в глаза вновь, он понял, что ошибся - страх словно вышел оттуда вместе со слезами.       -Расскажи, - он почти чувствовал, каких усилий ей стоила эта твердость в некогда дрожащем еще голосе. - Расскажи мне все. Прошу тебя.       Но раньше, чем Юрий успел вымолвить хоть одно слово, раздался звук - до боли отчетливый в этой тихой, сонной квартире.       Звук ключа, что совершал свой оборот в замке.       Лин взглянул в глаза матери. Страх владел ими безраздельно.       Человек, что переступает порог, совсем не похож на его отца - нет, кажется мир и вовсе поставил задачу поставить сейчас перед Юрием полную его противоположность. Человек, что переступает порог, высокий и худой, будто жердь, голова у него лысая, как коленка. Под кожаной курткой - линялая серая рубаха, руки тощие, бледные, поросшие волосами. Обветренные губы кривятся в странном выражении - улыбка, чуть-чуть не успевшая на них наползти, сменяется какой-то гадкой гримасой.       -Это кто? - удивительно, как только такое худосочное создание умудряется так рявкать. - Это что за… - маленькие черные глазки мечут взгляд на сползшие шарфы. - Что за урод?       Тело словно прошивает током - не от слов, слова ничего не значат. Значение имело лишь то, что за ними стояло, значение имела сама эта хлипкая с виду фигура, ввалившаяся в квартиру - и, познавая то значение, Лин чувствовал, что не в силах сдвинуться с места.       Сон стремительно становился кошмаром.       Ведь только в кошмарах все могло так нелепо и так ужасно повторяться.       -Лена, я тебя еще раз спрашиваю. Что это за страхолюдина и какого хера делает в моем доме?       Кошмар, ну конечно. Всего лишь кошмарный сон, о чем стоило догадаться уже давно. А если это кошмар, вовсе не важно, как он поступит - даже если просто-напросто…       -Юра, не надо! Юра, прошу тебя!       Крик матери выводит его из оцепенения. Руки ее, вцепившиеся в его плечи, не дают забыться до конца, не дают сделать то, что проще всего. Глаза ее, полные слез, не дают его собственным стать молочно-белыми…       Как в тот день, в тот вечер - или же это все-таки случилось ночью? Как в тот вечер - или ночь, не так уж и важно - когда он…       Кажется, если он прислушается, то в ушах вновь раздадутся пронзительные крики выбежавших тогда на шум соседей.       Выродок! Ты что сделал-то?       -Юра, не надо. Юра, пожалуйста…       Он ошалело смотрит на мать. Переводит остывший свой взгляд - последние искорки погасли в нем, когда дверь в квартиру открылась - на того, кто превратил сон в кошмар, кто стоит посреди коридора и, размахивая своими до смешного тощими руками, продолжает орать…       -Юра, не надо. Юра, подожди, - все бормочет мать, пытаясь оттащить его подальше, в комнату. - Подожди…я сама…я сейчас, я все сейчас…       Человек перестает кричать - по крайней мере, на время. Мать, ухватив тощую руку своей, беспрестанно дрожащей, тащит его в одну из комнат. Хлопает, закрываясь, массивная деревянная дверь.       Нет, это не кошмар. Даже в самом страшном из кошмаров его не могло все быть настолько похожим…       Нет, это не кошмар. А значит, он волен что-то изменить.       Но должен ли? Имеет ли вовсе на то право?       Ты виноват. Ты вернулся. Ты вернулся и ты виноват. Если бы ты все сделал правильно. Если бы сделал. Три раза с закрытыми, шесть раз с открытыми. А теперь наоборот и без счета. Если ты закроешь глаза, все будет хорошо. Закроешь-закроешь-закроешь-откроешь, откроешь-откроешь-откроешь-закроешь…       Иначе она умрет. С ней все будет в порядке если ты только…закроешь-закроешь-закроешь-откроешь…       Дверной хлопок помогает выбраться из-под волны навязчивых мыслей, перебивает шум безжалостного потока, что давным-давно подхватил его и несет в никуда.       Прошло, наверное, не больше пяти минут - откровенно говоря, он сейчас уже ни в чем не был уверен. Кроме, разве что, того, что человек в линялой рубашке, буквально выпрыгнув из комнаты, мчится прямо к нему, сокращая расстояние в несколько размашистых шагов. Нависает над ним и глядит так, словно тщится приколоть к полу одним таким взглядом.       -А теперь слушай сюда, как тебя там, - хрипит он, разбрызгивая слюну по всем возможным сторонам. - Не знаю, кто ты там на деле есть - сын ей, брат или еще какая шваль. Не знаю, на какой помойке ты все это время обретался и на кой черт оттуда нос показал, но я тебе, уродец, одно скажу - не туда, ох не туда ты забрался. У нее… - человек в линялой рубашке мотнул головой. - У нее и так не все дома были, только вот на человека начала походить, а тут ты вылез…вылез он…сын, да? Ну хорош сынок…       Слова добираются до него лишь частью, но не так уж это и важно. Слишком уж они похожи. Слишком уж знакомы, знакомы до боли.       Боль…может ли он действительно…       Сделай это. Не делай этого. Сделай это с ним. Пусть он все сделает правильно. Все твои страдания, вся твоя боль - следствие того, что твой отец все сделал неправильно. Пусть вырвет себе оба глаза. Пусть ударит каждой рукой об пол по шесть раз. Или ты ударь за него. Все должно быть правильно. Все должно быть правильно. Правильно. И тогда все закончится. Все, наконец, закончится. Сделай это. Не делай этого с ним…       -Знаю я, зачем ты явился, как есть знаю. Что, где был, там не кормят больше, да? - губы расплываются в ухмылке, показываются зубы, сравнимые своей желтизной с обоями в коридоре. - Так и здесь тебя разве что вот этим вот попотчуют, - человек в линялой рубахе потрясает кулаком. - Понял меня, нет?       Лин молчал. Человек в линялой рубахе, равно как и тот смешной кулак, что дрожал сейчас пред глазами, нисколько его не волновали. Лин молчал - и молча же смотрел, как позади, медленно-медленно, будто бы к ногам ее привязали неподъемный груз, выбирается из комнаты мать.       -Павел, оставь его. Оставь, слышишь? Он ничего…       -Понял, я спрашиваю? - теперь у человека в линялой рубашке есть имя - но оно ровным счетом ничего не значит. - Понял? Понял или совсем дурной?       -Павел, оставь…       Человек, чье имя ничего не значит, придвигается еще ближе. Рывком сдирает с его лица шарфы.       -Да вы на рожу-то его посмотрите. Абстрактное искусство, мать его…       Как похоже. Как знакомо.       -А разоделся-то! Что это на тебе? - бледные пальцы треплют рукав шинельки. - Из каких войск убег, уродец? Из обозных?       Как просто положить всему конец.       -В общем, так, сынок блудный. Или ты сейчас ножками отсюда потопаешь, или я тебя летать научу. Минута у тебя…       -Павел, оста…       Мир рассыпается на отдельные составляющие, словно кадры в кинопленке. Вот мать, наконец, добирается до человека в линялой рубашке, вот хватает его за плечо. А вот человек в линялой рубашке       -Заткни пасть!       разворачивается. Бьет ее наотмашь по лицу.       Тьма. Хруст. Обрыв кадра.       Человек, чье имя ничего не значит, отчего-то скорчился на полу, поскуливая и прикрыв ладонями нос. Кровь на прижатых к разбитому лицу руках.       -Встань, - Лин узнал свой собственный голос.       -Юра, не надо!       -Встань, - повторил он, привычным жестом выдернув пистолет. - Встань сейчас же.       Человек - как там его, Павел? - вздрагивает всем телом, прежде чем поднять на него глаза. Тупо смотрит на оружие, заглядывает в ту непроглядную черноту, где, наверное, притаилась сейчас его смерть.       -Встань. Или я выстрелю.       Такой ненависти в человеческих глазах Юрий не видел давно. Но это не страшно. Уже совсем не страшно.       Ведь он - это снова он.       -Пустила собаку бешеную, - хрипит человек в линялой рубахе. - Пустила сынка, сука…       -Возьми, - шагнув чуть ближе, Лин протянул Павлу пистолет. - Возьми, или я убью тебя.       Человек в линялой рубахе из кожи вон лезет, пытаясь найти в его словах угрозу - но сыскать удается лишь спокойную констатацию факта. И ненависть начинает постепенно сдавать позиции страху.       -Бери пистолет.       Павел настолько напуган, что, кажется, не может уже и стоять толком - только припав на одну ногу и дыша часто-часто, словно в квартире разом вышел весь воздух, а теперь требуется добыть еще хотя бы чуточку. Выпростав вперед дрожащую руку, он хватается за оружие.       -Теперь поднеси к своей голове.       Мать что-то бормочет. Или кричит. Неважно. Уже неважно.       Ведь он - снова он. И знает, что делать.       Всегда это знал.       -Если ты не сделаешь, как было сказано, я убью тебя.       Весь дрожа, Павел упирает ствол себе в висок.       -Палец на спусковой крючок.       Дыханием человека в линялой рубашке, кажется, вот-вот можно будет перебудить весь дом.       -Помести палец на спусковой крючок.       От человека в линялой рубашке со страшной силой разит потом. Рука человека в линялой рубашке трясется так, словно его настиг припадок. Ствол, втиснутый в висок, продавливает на коже аккуратный красный кружочек.       Мать что-то кричит, что-то бормочет. Словно бы вспомнив, наконец, про нее, он начинает говорить - в основном для Павла, но, если подумать, то и для нее тоже.       -Сейчас ты испытываешь страх. Это нормально, - тихо произносит Юрий, обходя дрожащую человеческую фигуру, пока не оказывается у нее за спиной. - Это естественно. Но то место, откуда я пришел, отличается в нескольких деталях.       -Юра, пожалуйста…       -Во-первых, ствол нацелен на тебя не несколько минут, а постоянно, - монотонно продолжал Лин. - Во-вторых, палец на спусковом крючке принадлежит не тебе. Он принадлежит тем, кто способен забраться в твою голову и сделать из тебя покорную куклу. Тем, кто способен разодрать тебя на части, как рваную тряпку. Тем, кто может выпить твою кровь и пожрать мясо с твоих костей. Тем, кто выглядит как человек, но в любой момент может стать зверем. Тем, кто правит этим миром и желает перекроить его по своему усмотрению. Тем, кто помещает тебе контрольную схему вот сюда, - парой пальцев он стучит Павлу по затылку. - Тем, кому ты должен служить, чтобы расплатиться за то, что родился не человеком.       Глаза человека в линялой рубахе моргают с такой скоростью, что, кажется, вот-вот должны полопаться от напряжения. Из разбитого носа течет кровь, из раскрытого рта - слюна. Да и по штанине Павла, кажется, тоже что-то уже побежало…       -А теперь верни оружие.       Глаза человека в линялой рубахе, наконец, замирают, зубы бьются друг о друга, словно челюсти капкана. Рука с пистолетом подпрыгивает в сторону и немного вверх, направляя ствол на самую очевидную цель. Палец вжимает спусковой крючок до предела возможного.       Тьма. Хруст. Новый кадр.       -И в-третьих - там, откуда я пришел, оружие снято с предохранителя.       Вырвав пистолет из руки скорчившегося на полу человека - второй удар, кажется, оказался сильнее, чем следовало бы - он привычным жестом возвращает его на положенное место.       -Ключи.       Связка ключей, выдернутая из кармана ношеных брюк, летит ему под ноги.       -А теперь уходи. Это не твой дом. И никогда им не был.       Человек в линялой рубахе, тихо поскуливая, сдирает с вешалки кожаную куртку. Перепрыгивает, одной рукой зажимая окровавленное лицо, через порог, лишь каким-то чудом умудрившись не споткнуться. Грохот двери провожает его.       Бросив ключи на тумбочку, рядом с телефоном, Юрий поворачивается к матери.       -Зачем?       До того, как эти ключи провернулись в замке, у него не было нужных слов. Но только не теперь.       -Зачем ты всегда ищешь тех, кто будет причинять тебе боль?       -Потому что больше никого нет рядом.       Какое-то время они молчат. Какое-то время они молча стоят, а потом так же молча сидят в одной из комнат - и отчего-то молчание дает им больше, чем могли бы подарить любые слова, пусть даже и самые красивые на свете.       Какое-то время они молчат. Какое-то время они не думают о времени.       Но время, даже если не касаться его своими мыслями, все равно не теряет свойства подходить к концу.       -Юра…       Прежде, чем уйти, он оборачивается. Прежде, чем уйти, он говорит.       -Не нужно спрашивать. Я не смогу ответить. Я не хочу отвечать. Я и так сказал уже слишком много.       -Почему? Почему ты уходишь?       -Я должен, - просто отвечает он.       -Ты…ты же вернешься?       Он не имеет права отвечать. Не имеет права говорить ни о чем подобном, как не имел права вовсе быть здесь.       Он не имеет права отвечать. Но что-то внутри вновь подсказывает, вновь нашептывает слова - тихо-тихо, совсем не так, как болезнь.       -Это наш дом, - так же тихо говорит он, взяв ее руки в свои. - Больше не пускай сюда чужих.       Она хочет сказать что-то еще, задать еще тысячу вопросов, придумать для него тысячу тысяч причин остаться. Она хочет этого так сильно, что дыхание ее перебивает и наружу не выходит ничего, кроме всхлипов.       -Это наш дом, - говорит он, открывая дверь и опуская в карман ту, вторую, связку ключей. - И я вернусь в него, как только смогу.       Тяжелее всего было не обернуться.       Но он справился. Вторая Площадка.       -И что им от вас было нужно?       Сквозь раскрытое окно в комнату врывался ледяной ветер, вовсю используя свой шанс поиграть с разложенными на столе бумагами - некоторые ему уже удалось стащить с него и забросить к дальней стене.       -По правде говоря, дело оказалось совсем пустяковым… - протянул Снеговой, поежившись от холода. - Их группа, кем бы она ни была, нуждалась в чем-то вроде гуманитарной помощи. Пара партий медикаментов, продовольствия длительного хранения…я, конечно же, сообщил, что явились они не по адресу - и что такие вопросы им следует решать не со мной.       -Вот как… - глава “Атропы” поерзал в своем кресле. - Я-то, признаться, думал, что за свою помощь они затребуют чего посущественнее. И на то были весьма серьезные основания. Более чем серьезные.       -Вы о тех…материалах, что они предоставили Директорату?       -О чем же еще? - вздохнул полковник. - Буду откровенен - одна та книжица содержит больше информации о специальных подразделениях Церкви, чем был способен предоставить любой из наших источников за все время ведения операций против нее. Тот, кто располагает такими сведениями, определенно должен занимать не последний пост в их тайной коллегии, но даже так…дьявол, это до сих пор с трудом в голове укладывается. Как и то, что показал последующий анализ.       -О чем вы? - резко бросил Снеговой.       -Книги, о которой идет речь, не касался до нас ни один человек. Изготовление ее, равно как и иных переданных материалов, проводилось, похоже, с помощью кукол, чтобы исключить любой, даже кратчайший, контакт с каким-либо живым существом. Иными словами, отследить, пусть даже приблизительно, ее автора с помощью чар нечего и думать. Вот только…       -Только что?       -На форзаце было отпечатано кое-что…будь я человеком верующим, я бы искренне надеялся, что это не автограф.       -Боюсь, я вас не совсем понимаю… - проворчал Снеговой.       Притянув к себе один из лежавших на столе листов, полковник быстро начертал там несколько букв. Развернул лист к собеседнику.       -А так…что ж, будем считать, что у приглашенных Лихаревым…товарищей весьма специфическое чувство юмора.       Специалист по гибридным особям, глядя на выписанное карандашом INRI, несколько нервно усмехнулся. Давать свою оценку увиденному ему отчего-то не хотелось. Франция, тремя днями позже.       Аэропорт Тулуза-Бланьяк казался этим утром совершенно вымершим. Тонкий ручеек сошедших с недавно прибывшего самолета людей уже почти истаял, почти без остатка просочился уже в тяжелые темные двери. В ярком свете ламп мелькали, сменяя друг друга, лица - целая галерея. За скованным изморозью стеклом ближайшей стены весело перемигивались цветные огоньки.       Людской ручеек спешил к дверям, теряя по пути то одного, то другого пассажира. Кто-то, усевшись на холодную скамью, устремлял свой взгляд на расписание рейсов, кто-то, потирая замерзшие руки, нырял в небольшое кафе в поисках чашки чего-нибудь горячего и других подарков для сведенного голодом желудка.       Человек в белом костюме, отделившись от толпы - если, конечно, такое слово вовсе было тут допустимо - неровным шагом направился к ближайшему телефону. Одеревеневшие за время перелета ноги еле шевелились, а тело терзала крупная дрожь, унять которую не помогало даже теплое пальто. Вытянув из кармана упаковку влажных салфеток, человек в белом тщательно протер телефонную трубку, прежде чем взяться за нее как следует рукой с невзрачным перстнем - присмотревшись, можно было обнаружить на том изображение пчелы.       Взгляд человека в белом замер на больших часах - без трех минут восемь. Дождавшись, пока жизнь двух из них закончится, он быстро набрал нужный номер. Два тоскливых гудка - и по ту сторону уже схватили трубку.       -Петр - Фоме. Моя работа в Ленинградском Клубе завершена.       -Проблем не возникло?       -Ни одной. Я убедил указанных лиц внести необходимый вклад в наше дело.       -Каково ваше мнение? У них есть шанс на победу?       -Если вы позволите, я воздержусь от оценки. Люциферова рать уже у их порога, и буря страданий вскоре падет на их головы. Все, что мы могли сделать, не раскрывая себя прежде срока, было сделано. Остальное - не в наших руках.       -Как угодно. Что-нибудь еще?       -Я немедленно отбываю в Мунсальвеш и возвращаюсь к основному проекту. Известите обо всем Андрея и Иуду.       -Непременно. Удачного пути.       Прежде, чем аккуратно повесить трубку на рычаг, человек в белом костюме тщательно протер ее новой салфеткой. Просто на всякий случай. 20 ноября, “Левиафан”.       Они встретились у ограды правого борта - в одном из тех мест, которые не одаривали своим светом массивные фонари. Некоторое время постояли молча, вглядываясь в беснующиеся где-то там, внизу, черные воды.       -Погода нынче не может не радовать, - пробормотала Августина, потирая руки в перчатках и смахивая прочь не успевшие еще растаять снежинки.       -Сдается мне, исток твоей печали не в холоде, - хмыкнул Кауко. - А в том, что при тебе больше нет никого, кто мог бы согреть.       -Эта ночь была бы еще чудесней без твоих колкостей. Не стану отрицать, своим весьма и весьма несвоевременным бегством Мотылек умудрился смешать часть моих карт, но, к счастью, не все. Пусть и довольно-таки ценные, - графиня вздохнула. - Я питала надежду, что ему можно будет доверить некоторые из наших…фамильных ценностей. Те, что еще от Безотчего. Часть из них более чем скверно сходится со мной, часть же и вовсе подвластна только тому, кто уродился мужчиной.       -И все же, если позволишь…ты уверена, что его тебе не достает только поэтому?       -Довольно, Кауко, - голос ведьмы своей холодностью мог соперничать с ветром, что трепал сейчас ее меховой воротник. - Лучше вернемся к нашим насущным проблемам. А главной из них пока что остается Леопольд.       -Я думал, у тебя все заготовлено.       -Почти. Мне удалось убедить их, что внешние защитные системы лучше всего будет начать расплетать с одного из соседних островков. А с учетом того, что я принимала участие в их проектировании и являюсь одной из тех, кто способен хотя бы попытаться сделать это тихо…       -В одиночку тебя, конечно же, не отпустят.       -Само собой. Наш маленький лагерь будет под постоянным наблюдением кого-то из Асколей, но пока это не сам Леопольд - нет причин для беспокойства. Таль нужно всего несколько часов на последние штрихи, а когда ритуал будет завершен, нам будет, наконец, чем ответить палачу.       -Если же что-то пойдет не так…       -У меня есть чем их удивить, - запустив руку в карман, графиня медленно вытянула оттуда небольшую костяную шкатулку. - Ты ведь помнишь Макнамарру?       Кауко только тихо качнул головой.       -То, что мы с Фреотриком запечатали здесь, прорвалось в мир во время первых испытаний его машины. С самой Гражданской я ждала случая от этого избавиться и вряд ли сыщу лучший, чем сейчас…       -Боюсь, что Леопольду это на один зуб.       -Пусть так. Но пока он будет занят пережевыванием, я уже успею принять меры, - вернув шкатулку на прежнее место, ведьма огляделась по сторонам. - И была бы рада услышать, что твое дело тоже движется, как и должно.       -Когда ты первый раз поведала мне свою идею, я решил, что ты вконец обезумела.       -Это не тот ответ, которого я жду, Кауко.       -Но тот, которого ты заслуживаешь, - маг некоторое время молчал, словно бы собираясь с мыслями. - Не самый подходящий век на дворе, чтобы можно было творить нечто подобное…       -И все же, ты способен на это.       -Я могу попытаться, а это совсем не одно и то же, - Кауко повернулся к ведьме, вгляделся в ее лицо. - То, о чем ты просила, требует колоссальных усилий и месяцы, если не больше, тщательнейшей подготовки…       -Если только не пойти иным путем. Путем, который доступен сейчас тебе.       -Эта распроклятая посудина в моей власти, все верно. И она устроена достаточно умело, чтобы мне не приходилось следить за каждым ее движением. Только направлять. Только корректировать курс. Однако…       -Однако ты можешь влезть в ее системы, как к себе домой. И сделать…       -Не по душе мне эта идея.       -…из корабля один большой манок. Никто даже не заметит, пока не станет слишком поздно.       -Мне не по душе…       -Пусть так. Но ты же хочешь, чтобы терминал уцелел?       Еще долгое время был слышен лишь голос обезумевшего ветра.       -Я попытаюсь. Не ради тебя, помни. Ради того, что важнее нас обоих.       -Как тебе будет угодно, - тихо улыбнулась графиня. - Как тебе будет угодно.       Сон не желал являться к нему уже который час. Дело было далеко не в качке - ледовое чудовище, нутро которого вмещало в себя армию вторжения, казалось, вовсе ей не было подвластно. Дело было, наверное, и не в том, что за весь минувший день у него не выдалось практически ни одной свободной минуты - для привыкшего к тому сбивчивому ритму, в котором существовала Часовая Башня, один или два напряженных дня не могли стать проблемой сами по себе. И все же, и все же…       И все же он не спит, а лишь ворочается с бока на бок, то уперев взгляд в голую стену, то уткнувшись влажным от пота лицом в измятую подушку - последняя казалось такой горячей, словно в нее по чьей-то глупой шутке насыпали углей. Перевернувшись на спину, лорд-надзиратель уставился на низкий потолок своей каюты - и, прикрыв глаза, вновь попытался прогнать мысли, терзавшие его с самого вечера.       Причина, по которой его состояние все больше и больше напоминало своего рода лихорадку, Карантоку была прекрасно известна - и потому-то он всеми силами старался не дать своей уставшей голове на ней застрять.       Причина была проста до боли - и отупляющая головная боль действительно сопутствовала сейчас его размышлениям.       Они приближались.       Обещанное время вот-вот должно было наступить.       Представляя себе, снова и снова, исполинскую тушу “Левиафана”, что вплыла уже, наверное, в воды Балтийского моря, представляя то, что их ждет - не саму битву, а время после - маг испытывал странное, шедшее откуда-то из самых глубин его, чувство. Чувство определенно горькое, но вместе с тем слитое воедино с каким-то неуместным, незваным весельем - и чем больше он пытался в нем разобраться, тем сильнее навязывалась ассоциация с висельником, из-под ног которого вот-вот выбьют опору.       Если бы мир только знал о том, что грядет, то, несомненно, смог бы разделить с ним это чувство.       Поднявшись - холодный пол обжег голые ноги - Каранток медленно подошел к небольшому иллюминатору. Рывком распахнул его, позволяя ледяному ветру хлестнуть по лицу. Вгляделся, не обращая внимания на бьющий прямо в глаза дождь, в черные воды, едва отличимые от растянутого над ними мрачного полотнища с редкими прорехами звезд. Интересно, что бы стряслось с планом, что столь долго лелеял и взращивал его спутник, если бы он решился сейчас выйти наружу, если бы покончил со всем одним прыжком в эту безбрежную и безразличную ко всему черноту?       Горько усмехнувшись, лорд-надзиратель чуть притворил оконце. Смелая идея. Смелая, отчаянная…и уж конечно, не для него. Не для рожденного в семье, своим существованием обязанной мерзейшему из предательств, на которые только способен человек. Не для того, кому взамен обещана не только жизнь, но и власть, не для того, кто давно не верит в возможность сыскать лучшее от хорошего и потому - как же порою хочется верить, что лишь потому - хранит данное за века до его рождения слово.       Кольцо из материала, что можно было легко спутать с серебром, становилось все теплее и теплее. Поняв, наконец, истинную причину своей сегодняшней неудачи в ловле сна, лорд-надзиратель в очередной раз горько усмехнулся.       Как же скоро они управились…       Стянув кольцо с указательного пальца, Каранток бережно погладил его, и, поднеся к губам, прошептал несколько коротких слов на языке, который этому миру почти уже посчастливилось позабыть.       Спутник его не собирался просыпаться, но в его присутствии сейчас не было никакой нужды. С тем, что должно было свершить, Каранток мог справиться и сам.       Нет. Именно он и должен был это сделать.       Приготовления окончены, маг.       Голос этот не проникал извне, но зарождался в голове вместе с ослепляющей болью. Голос этот поднимался из глубин, постичь которые человеческий разум был вряд ли способен, голос этот был тонок и чист, словно перезвон сосулек. Голос этот был неуловимо далек и бесконечно близок - и поражал тело мага дрожью вернее любого, самого лютого холода.       Теперь мы в силах свершить прокол.       Жестокая судорога скрутила его, заставив опуститься на одно колено. Закрыв глаза, Каранток видел - к счастью, лишь мельком - крохотные клочочки того, что проникало в него вместе со словами. Мельчайшие обрывки видений той, другой стороны.       В эту ночь ты спустишь мой корабль в небо.       Гигантский сводчатый зал. Мертвый, мреющий свет, милосердно укрывавший источник голоса.       В эту ночь ты позовешь нас.       Прекрасного голоса. Чудесного голоса. Голоса терпеливого и почти ласкового.       Голоса, слишком идеального для человеческого существа - и потому не приносящего с собой ничего, кроме первобытного страха и первобытного же, глубинного, зашитого где-то на уровне самых базовых инстинктов необоримого отвращения.       Позови нас, маг.       Подобно игле, впившейся в сгнившую от времени ткань, голос прошил всю суть его, до дна выпивая последние капли свободной воли.       Позови нас и мы явимся вновь. Позови. Позови нас…       Подняться на ноги было не самой простой задачей, но он совладал с собой даже быстрее, чем рассчитывал. Еще бережнее, чем прежде, стянул кольцо с пальца, вновь нашептывая заученные еще в далекой юности слова.       Кольцо все теплело - его становилось откровенно больно держать. На очередных строках Каранток почувствовал, что спутник его, наконец, пробудился.       Завершающие слова - самые долгожданные из всех - они проговорили уже вместе.       -Тебе, моя королева…       На краткий миг коснувшись губами кольца, Каранток размахнулся - и со всех сил, что были еще при нем, зашвырнул его в распахнутое оконце, в черные воды, что приняли вещь из иного мира с поистине чудовищным равнодушием.       Захлопнув иллюминатор, лорд-надзиратель на одеревеневших ногах поковылял к кровати - разговор, не длившийся и десятка минут, вымотал его больше, чем мог бы самый страшный поединок. Едва коснувшись лицом успевшей уже остыть подушки, Каранток почувствовал, как смыкает свои объятия сон. И, не видя больше причин для страха, сдался ему без боя.       Кольцо из материала, так похожего на серебро, отчего-то никак не желало тонуть - словно законы этого мира были писаны отнюдь не для него. Кружась все быстрее и быстрее, раскаляясь добела, оно поднялось над волнами. И, не найдя для себя иных препятствий, устремилось вверх, в траурно-черное небо.