Метелица

Интерлюдия 18. Ласточкины Крылья

      Они играли в ниспровержение в летних покоях - по залам лениво тек мягкий, теплый ветерок, в открытое окно пробирался далекий плеск фонтанов. Игра длилась уже второй год, но до конца было еще далеко - откровенно говоря, основная борьба только лишь начиналась. Они играли, прерываясь на дни, недели и даже месяцы, но неизменно возвращались сюда, к столу из блестящего белого камня: одно небрежное прикосновение - и воздух над ним вновь взрезан, вновь зажжены звезды, дающие жизнь мирам, вновь излиты наружу десятки полей сражений, вновь гроздьями развешены грозные флоты и расставлены по позициям сонмища воинов. Они играли в ниспровержение, но каждый проговаривал это слово с той интонацией, которая позволяла выделить из множества существующих значений и оттенков те, что озвучивать опаснее всего - цареубийство.       -Дозволю заметить себе, мой принц, вы по-прежнему отдаете предпочтение наступлению и пренебрегаете защитой.       Ответом стал лишь легкий смех - бесплотный и бесполый. Все еще смеясь, тот, кому были адресованы последние слова, повел тонкими, выхоленными пальцами - и погасил разом два светила. Встречный удар был нанесен тотчас же: флот, не успевший вовремя перейти на мост, был пойман во временной мешок, исчах и истаял вместе с недавно погибшими звездами.       -И не скупитесь на жертвы для меня.       -Мне еще не доводилось встречать никого, кто одержал бы победу, не сходя с места, Скворец. И не жертвуя. К тому же, ты только что лишился трех коронных миров.       -А вы - целой армады. Вы считаете, что сие равноценно?       -Ты уже отпустил право владения ими следующим домам, - пальцы запорхали в воздухе, сплетая из света причудливую вязь имен. - Но теперь они бесплодны и обречены на погибель. Обещание нарушено. Тебе придется платить.       -Пожалуй, так. Но выплатив долг, я буду волен…       -…будешь вынужден опасаться их, всех пяти - ведь каждый из них уже узрел слабость твоего положения, пусть даже мнимую. Но мнимое легко облечь во плоть, стоит только начать. Не ты ли учил меня этому, Скворец? Положение…       -…это все, - за словами последовал легчайший кивок. - Но вы несправедливы ко мне, мой принц, если полагаете, что я забыл о том, что говорил когда-то сам.       -Поглядим.       Партия могла длиться годы и десятилетия, но в этом и была суть. Игра со всеми ее бесчисленными правилами, что менялись, пересыпаясь, словно ледяные песчинки в часах, в зависимости от фазы лун и расположения звезд, часа и дня, цвета одежд, что носили сегодня противники или того, кто из них позволил себе проронить первое слово, была пусть и не полным, но все же отражением той, иной Игры - вечной, как сама Династия.       Игры, в которой было достаточно смысла и азарта, чтобы отогнать, пусть и лишь на кратчайший миг, столь же вечную, как Династия, тоску. Чтобы присмирить, пусть и лишь на время, столь же могущественный, как она сама, голод.       Игры, что не кончится, пока есть еще миры, ее не познавшие.       -Что ж, предлагаю продолжить…       Ходы делались в порядке очередности лишь изредка, лишь поначалу - когда же партия достигала того, что можно было бы, не кривя душой, назвать ее серединой, все начиналось всерьез. За переплетением сложнейших, продуманных до точки, до мельчайшего оттенка смысла каждого слова, каждого намека на намек клятв и договоров нельзя было разглядеть и крупицы истинного смысла, ловушки, расставляемые на годы вперед, множились, казалось, ради самого процесса. Десятки фронтов разрастались, пока не становились сотнями. Миры сгорали и лопались, как мыльные пузыри, созвездия гасли небрежно затушенными свечами. Играя одной только живой мыслью, противники перекраивали, снова и снова, многослойную ткань, заключая союзы, которым суждено было быть разорванными миг спустя, в пределах одной секунды одерживая разом блистательные победы и терпя горькие, позорные поражения. Для игры был, несомненно, немаловажен острый ум, но превыше того ценилась устойчивость сознания - как к вторжениям извне, призванным выдрать из соперника драгоценные планы, так и к истощению, что рано или поздно опускало свою бесконечно тяжелую руку на плечо игрока.       Сегодня они, впрочем, частенько позволяли себе отвлечься - благо повод для разговора не было нужды измышлять попусту.       -Они уже выступили в Огражденный мир.       -Да, мой принц. Одно полнокровное соцветие со своим кораблем и полуполк из Ночных Земель. Переправить больше при нынешних условиях мы, увы, не способны.       -А я-то слышал, что условия для перехода нынче сложились идеальные…       -Дозвольте мне узнать имя того, кто посмел облечь в слова подобную ложь, мой принц - и уже завтра он расстанется с душой. Идеальное соответствие с Огражденным миром возникает, осмелюсь вам напомнить, крайне редко. Почти идеального удается, соблюдая все необходимые ритуалы, добиться за семь годовых и один суточный цикл по их меркам. Учитывая, сколь стремительно течение времени в тех краях, нам прежде приходилось довольствоваться в самом лучшем случае неплохими условиями, но мы бы не начали действовать, если бы вполне сносные для согласования не были предсказаны на сегодня.       -Вполне сносные, - тонкие губы прорезала усмешка. - Мы ведь оба знаем, что таится за этими словами, Скворец.       -Крупных потерь не ожидается, мой принц. В хрустальных кругах…       -Круги иногда показывают слишком много. А часто еще больше скрывают от взора. Как бы то ни было, им лучше преуспеть. Я устал томиться в ожидании, Скворец, - золотые глаза за золотой маской чуть сузились. - Я устал ждать, когда смогу вернуться. Огражденный мир принадлежит мне, как и каждый, рожденный в нем. Я устал…       -Мой принц…       -Кого Она избрала? Кто был послан?       -Королева вняла смиренному предложению вашего брата. Третий принц ввел в игру свою фигуру.       -О, - украшенный перстнем палец коснулся маски. - Мой дорогой затворник наконец высунул нос из норы. И кого же он предложил Ей? Не ту ли самую, что недавно была бита в Остывшем мире?       -Никто не сражается так отчаянно, как тот, чье положение висит на волоске, мой принц. Ведь положение, вы знаете…       -…это все. Значит, Перелетные Птицы вновь спорхнут с их небес…       -Именно так мой принц. И во главе стаи - Ласточкины Крылья.       Сон был весьма странным - наверное, самым странным из всех, что приходили к нему за всю, не такую уж и короткую, жизнь. Ворочаясь на жесткой, смятой простыне под единственной чахлой лампой, что изливала свет на холодные серые стены корабельного лазарета, майор Валентин Шиловский то утыкался лицом в жаркий, влажный от пота комок изодранной подушки, то подкатывался к самому краю - но не мог толком ни сверзиться вниз, на ледяной пол, к которому была привинчена кровать, ни проснуться.       Мог только тонуть, захлебываться, проваливаться все глубже и глубже в этот самый чудной из кошмаров.       Поначалу была только тьма - тьма и холод. Падение в пустоту чернее самой непроглядной ночи никак не желало кончаться: едва только начинало казаться, что дно достигнуто, как оно тут же оборачивалось невесомой волной, что вбирала, всасывала, впускала его в себя - и бросала еще глубже.       Здесь не было опоры, чтобы ухватиться за нее и прервать падение. Не было света, чтобы разглядеть собственных рук. Не было сил, чтобы закричать.       Не было ничего, кроме тьмы. Холода.       И голосов.       Все началось с тишайших, едва уловимых звуков на самых дальних рубежах барахтающегося в кошмаре сознания. Звуков, не похожих решительно ни на что - такими не мог разродиться ни зверь, ни человек - звуков, существовавших пока еще где-то там, на периферии, и вместе с тем вызывавших каждой ноткой своей какой-то тупой, животный, безотчетный страх.       Хотелось бежать, но для того надо было иметь почву под ногами. Хотелось кричать во всю глотку, но для того нужно было иметь дар речи. До боли хотелось проснуться, но для того нужно было как-то освободиться, выпутаться из чернильной тьмы, в которой он увяз, словно в болоте.       Сон и правда напоминал болотные глубины - такой же липкий, такой же гадкий. Погрязая в этой трясине все прочнее, он мог только содрогаться и слышать, как звуки подползали все ближе, становясь четче, яснее…       Стократ невыносимей, чем прежде.       То была песнь - старше, чем время и страшнее, чем самая лютая смерть. Песнь, что ткали, слог за слогом, десятки голосов - беспредельно чарующих, бесконечно ласковых, до боли пленительных и нежных, мучительно идеальных…       Мертвых.       Чудовищный контраст грозил разорвать, разметать рассудок на клочки. Его нельзя было не заметить, а заметив, нельзя было избежать адской боли пополам с тошнотой, от которой тело никак не могло разрешиться. Каждый из голосов, вписанных в далекий хор, был выверен до крайнего предела, безукоризненно отточен, кристально чист и совершенен. Каждый голос был гадкой, лишенной и намека на тепло, на жизнь, на стоявшую за ним душу, пародией на речь - слышать их, чувствовать, как они касаются тела, обволакивают его, было сродни купанию в мерзейших нечистотах.       Осознавать это противоречие было поистине невыносимо: невозможная песнь терзала рассудок, делая из него один огромный фурункул, налитый гноем - он вспухал и ширился, но никак не мог прорваться, причиняя все больше боли с каждым мгновением. Очень скоро стала слышна и музыка, на волнах которой несся дальше и дальше ужасный хор: слишком идеальная для того, чтобы быть живой, она несла с собой ничуть не меньше мучений. Каждой клеточкой своего существа ощущая бешеное, титаническое напряжение, Шиловский вдруг осознал, что может       желает       ответить.       Ответить, чтобы прекратилась боль. Ответить, чтобы исчезло, сгинуло навсегда это невыносимое, бесконечно невыносимое противоречие, этот разлад. Ответить, чтобы песнь оборвала его страдания, заменив вечным блаженством, довела его до крайнего предела счастья, положенного человеческому существу.       Ведь это было так просто. Нужно было всего лишь ответить.       Всего лишь дать понять, что ты есть. Позволить песне нащупать, найти, разбиться о тебя и вернуться назад       своего рода эхолокация       к тем, кто послал ее.       Всего лишь ответить. Всего лишь открыться.       Впустить. Позвать.       Все было так просто. Так правильно.       Но почему же какая-то часть его - крохотная, слабая, истончающаяся с каждым мгновением, проведенным в этой тьме, так отчаянно кричит? Почему этот страх сжимает глотку, почему останавливает каждый раз, когда он уже почти решился, почему не дает ему просто взять и       позвать       их? Тех, кто…       С каждым новым “словом” он все сильнее чувствовал, как кровь колотится о стенки артерий, как удары сердца тяжелым, едва выносимым эхом отдаются в ушах, как вокруг горла обвивается что-то холодное, скользкое, словно подтаявший лед…       Лед. Едва только это слово всплыло на поверхность, как тьма начала отступать - но легче не стало, ведь он начал постепенно различать, что она скрывала.       Белые огни. Звездообразные фигуры, легко, словно пух с деревьев, плывущие по небу. Холодному. Снежно-белому.       Бесконечно чужому.       Белые огни в небе. Белые огни стекают вниз. Белые огни несутся по туннелю из концентрических колец ярчайшего света, сжимаясь в одну бесконечно яркую точку.       Туннель ему смутно знаком. Он видел что-то такое.       Видел.       Где?       Белые огни слепят глаза. Белые огни…       Видел на картинке в старой книжке.       Картинка. Картина. Фотография картины.       Белые огни вонзаются в глаза раскаленными иглами.       Фотография картины.       Картины Босха.       Лицо Шиловского блестело от холодного пота, скрюченная рука скребла ногтями по складкам смятой простыни. Прерывисто дыша и ворочаясь так, словно валялся на раскаленных углях, а не на простом жестком матрасе, он, тем не менее, никак не мог вырваться в мир реальный - и вынужден был смотреть, снова и снова.       Белые огни в небе. Белые огни отражаются в воде. Вода. Волны. Волны отходят от берега. Волны       так не бывает       вытягиваются из гряды белого песка и убегают в море.       Грудь сдавило ледяными тисками, дышать едва получалось. Голоса, становясь все громче, все отчетливее, спадали на него с неба, облепляли, словно комья мокрого снега, змеями заползали в уши - все громче, все больше.       Белые огни. Белые огни в воде. Вода. Отражение. Отраженное небо.       На небо смотреть нельзя.       Голоса все четче. Шепчут. Поют. Просят открыться.       Позвать.       Пусть это кончится. Пусть это уйдет. Он сделает, что угодно, лишь бы только это прекратилось. Лишь бы не слышать. Лишь бы не видеть. Лишь бы не пытаться понять, почему       на небо смотреть нельзя       он видит в отражении то, чего быть никак не может. Почему там       вверху       почему, почему, почему там…       не бывает не бывает не бывает       Почему на небе два солнца.       Шиловский закричал - исполненный чистейшего, первобытного ужаса вопль раздирал все тело на части, но он уже больше не мог сдержать себя. Он закричал, чувствуя, как вновь теряет опору, как проваливается и падает…       Падает в небо.       В белое пламя белой звезды.       Пламя, что пожрало его и развеяло золой.       Выбросило прочь - в темень и оглушительную тишину.       Тишина.       Вот что его в конце концов разбудило.       Корабль молчал.       Официально в серии 1144 было заложено лишь четыре судна: пятый же тяжелый ракетный крейсер с самого начала создавался исключительно для нужд Второй Площадки - и потому не был известен никому за пределами “Атропы”. Угрюмый гигант на ядерной энергетической установке, в длину достигавший двухсот пятидесяти метров, был начисто лишен каких-либо обозначений: на высоком борту не было видно ни выписанного белым номера, ни хотя бы самой крохотной алой звезды - флагов же на этом судне отродясь не водилось. Без имени корабль, впрочем, не остался - по всем бумагам эта громадина, ощетиненная, помимо прочего, двумя десятками крылатых ракет третьего поколения, зенитной артиллерией и даже имевшая при себе несколько палубных вертолетов проходила как “Биа”.       С момента получения сигнала минуло около получаса - с поистине дьявольским терпением дожидавшийся своего времени корабль сорвался с места, едва только до него добрались заветные слова. Едва только стало ясно, что силы вторжения угодили аккурат во взведенный капкан. Косые лучи прожекторов пропахали ночную темень и “Биа” потащилась вперед - сквозь мокрый снег и потерявшие ныне всякий покой воды.       Как он вообще умудрился заснуть, отчетливо осознавая, что через какой-то час или два, возможно, расстанется с жизнью, Шиловский вряд ли смог бы себе ответить. Возможно, виной тому было колоссальное нервное напряжение - а может, сказалось, наконец, то, что за последние три дня он урвал в лучшем случае часов пять отдыха. Как бы то ни было, отключился корабельный врач крайне быстро, едва успев доползти до смятой койки - провалился в забытье, чтобы увидеть самый странный кошмар в жизни своей…       …и вынырнуть из него в оглушительную, невыносимую тишину.       Тишина на корабле - худшее, что только можно придумать. Тишина всегда настораживает. Тишины всегда боятся. Такой же тишины как сейчас - насквозь глухой, мертвой, безразличной ко всему на свете - и вовсе быть не должно.       Не должно и не могло, если уж по существу. И все же…       Сползши с койки - голову ломило так, словно ее содержимое от души взбили миксером - Шиловский моргнул раз, другой…понимание, что сон все же окончился, пришло не сразу: в помещении царила такая же темень, как и в самом начале его кошмара. Странно, очень странно - лампу он совершенно точно не гасил…       Первая попытка подняться на ноги окончилась позорным провалом - одеревеневшие конечности никак не желали исполнять команды, посланные измученным мозгом. Упершись рукой в смятую простыню и с трудом выдержав очередную волну боли - казалось, еще чуть-чуть и череп прогнется внутрь - Шиловский оттолкнулся от койки, все-таки вздергивая непослушное тело вверх.       Для начала неплохо. Теперь - шаг вперед, еще один, еще…       В пересохшее горло, а следом и в рот заявляется какая-то невообразимо дикая горечь, тут же заполняя собою все без остатка. Перед глазами, только-только привыкшими ко тьме и начавшими различать потихоньку очертания предметов - вот тумбочка, вот высокий, забранный стеклом, шкаф, вот перевернутая табуретка - все начинает расплываться, да так, что снова приходит мысль - а может, сон и не прошел еще?       Сон…       Да, верно. Вот оно. Сон. Ему снился на редкость паршивый сон, в котором…       Да что же, к черту, там было-то?       Спустя два нетвердых шага по направлению к телефонному аппарату - сорванная трубка болталась в нескольких дюймах от пола - Шиловский, наконец, вспомнил.       И тут же пожалел о том.       С первых секунд пробуждения внутренности будто бы скрутило в тугой узел - сейчас же за один из его концов словно со всей силы дернули. Качнувшись вперед и, тщетно попытавшись удержать равновесие, Шиловский рухнул на пол - мгновения спустя его уже вовсю рвало желчью и всем тем, чем мог еще похвастаться почти пустой желудок. В голове не осталось мыслей, не осталось решительно ничего, кроме тупой, ломящей боли и черноты, бурным потоком захлестнувшей сознание.       Сколько времени он провел без сознания, майор не знал. Пять минут, пять часов…радовало одно - когда он вновь сумел открыть глаза, боль, пусть и не уйдя целиком, все же немного ослабила свою хватку: достаточно, чтобы Шиловскому удалось чуть отползти назад, и, пролежав еще какое-то время на полу в попытках собрать жалкие крохи сил, вновь подняться на ноги.       Тишина никуда не делась. Тьма - тоже. Дотянувшись до трубки и приложив к уху - щеку приятно холодило - он не услышал решительно ничего, что свидетельствовало бы об исправной работе прибора. Вернув трубку на рычаг, попробовал снова с тем же результатом, а затем еще и еще раз - в диком, глухом исступлении пытаясь дозваться хоть до кого-то.       Тщетно. Молчание сковало каждую палубу, каждую точку, где полагалось быть устройству внутренней связи - и где трубку должны были схватить немедленно, едва только заслышав сигнал. Содрав с лица пленку из холодного пота, Шиловский на еле гнущихся ногах доковылял до противоположной стены, какое-то время слепо шаря там в поисках выключателя.       В царившей тишине щелчок показался оглушительным. На долю секунды вспыхнув, лампа тут же погасла, подарив на прощание жалобный хлопок.       Нужно было как-то взять себя в руки. Повидав за годы службы “Атропе” достаточно, чтобы расстаться со многими иллюзиями, отучиться задавать некоторые вопросы и искать рациональное объяснение всему, с чем приходилось иметь дело - последнее было особенно важно для тех, кто желал сохранить рассудок в целости - он почти уже научился не удивляться, но вот изгнать до конца страх было, похоже, задачей невыполнимой. Большим боевым опытом Шиловский похвастать не мог - и каждый раз, когда ему приходилось глядеть в глаза одному из ветеранов Второй Площадки, каждый раз, когда после очередной операции в руки врачей попадало нечто, едва похожее на человека, чувствовал, как же ему повезло. Назначение на корабль, большую часть времени стоящий на якоре в какой-то глухомани, Шиловский некогда воспринял как подарок судьбы - но сейчас, утопая с головой в этой тьме, в этой тиши, начинал понимать, насколько же скверное у нее чувство юмора.       Голова все еще не желала проходить, но интервал между вспышками боли становился все длиннее - по крайней мере, его уже хватало, чтобы успеть родить мысль-другую. Присев рядом с тумбочкой и вытряхнув оттуда пистолет, Шиловский медленно разогнулся, занявшись оружием. Холодный металл ствола отнюдь не принес облегчения - сказать по правде, стало только хуже - а отвлечься от страшных мыслей на проверку, все ли заряжено и снято с предохранителя, не вышло: картины, преследовавшие его во сне, забываться не желали, напротив становясь все ясней.       Как и это невыносимое чувство вопиющей неправильности всего, что происходило сейчас вокруг. Служа “Атропе”, он не единожды видел воспитанных для служения ей же психиков, встречал раз или два людей, одаренных Цепями - да и про гибридных особей слышал и читал достаточно, чтобы если не расстаться со страхами, то хотя бы четко знать их корни, знать, что все это, пусть и было вещами опасными, было также и вещами знакомыми - как Второй Площадке, так и ему самому. Но здесь…что вообще здесь творилось? Что могло разом лишить корабль всех видов связи, света…       Жизни?       От одной только этой мысли хотелось кричать в голос. Неправильно. Так не бывает. Так не может быть - а если и может, то только не с ними. Не с кораблем, созданным по заказу “Атропы” и защищенным по высшему разряду. Не с экипажем, набранным из видавших, наверное, самые кошмарные виды, что только мог предложить этот мир. Не с готовым к бою судном, что было отправлено на перехват флота вторжения.       Никто не смог бы приблизиться к ним, не раскрыв себя. Никто не смог бы пройти на корабль незамеченным. Никто и никогда не сумел бы нанести удар столь стремительный, что они не успели бы даже пробить тревогу.       Никто не мог сделать этого.       Только не с ними. Только не с ним.       Но тогда почему? Почему кругом эта проклятая тишина?       У Шиловского затряслись руки. Сглотнув горькую слюну и откинув в сторону налипшие на лицо волосы, он сделал первый нетвердый шаг в сторону дверей.       Сидеть здесь, дожидаясь черт знает чего - путь определенно тупиковый. В лучшем случае дождаться можно смерти, а что до прочих вариантов - о них точно не стоит позволять себе думать. Не здесь. Не сейчас.       Уже у порога в голову майора посетила иная мысль, связанная с царящей вокруг тишиной. Никаких звуков снаружи тоже не доносилось - а ведь Вторая Площадка еще полчаса назад передала сообщение о начале вторжения. Если бы бой завершился победой одной из сторон - его бы точно разбудили свои - или же он вовсе бы не проснулся. Вывод напрашивался один и далеко не самый радужный: что бы там ни произошло, до своей цели “Биа” так и не добралась.       Дверь поддалась не сразу - что-то мешало. Толкнув ее посильнее и вновь ничего не добившись, Шиловский чуть отступил назад. Решиться никак не выходило - пистолет мертвым грузом сидел в подрагивающей руке, по позвоночнику то и дело прокатывалась волна холода. Желание обернуться, добраться до кровати, посидеть, перевести дух, выждать еще минуту или даже две, было почти необоримым, но вместе с тем что-то словно одергивало майора каждый раз, когда он намеревался глянуть себе за плечо. Чувствуя, как вновь начинает колотиться сердце - с каждой секундой все сильнее - Шиловский сжал зубы и, выставив пистолет перед собой, со всех скудных сил своих пнул неподатливую дверь.       Мерзкий скрип, с которым вступили в дело петли, забрался в уши и продрал до самой последней косточки. Удара, которого ждал Шиловский, однако, не последовало - только глухой и влажный шлепок, когда дверь, им распахнутая, ткнулась в какую-то темную груду, лежащую по ту сторону порога.       Очертания предмета были слишком ясны, а глаза майора слишком хорошо привыкли ко тьме, чтобы можно было хотя бы попытаться себя обмануть. Подавив так и норовящий вырваться наружу вздох ужаса, Шиловский осторожно, по шажку, приблизился.       Тело принадлежало кому-то из матросов - сказать больше было решительно невозможно, и вовсе не потому, что корабельный врач не узнал его лица: это самое лицо попросту было обращено в омерзительное месиво из почерневшей, вздутой плоти и торчащих наружу обломков костей. Из распоротого горла и груди торчали наружу длинные, иззубренные осколки каких-то кристаллов - что-то вроде афганита, только в разы темнее. Кожа вокруг ран была стянутой и плотной, сплошь в маслянистых черных пятнах - исходящий же от них гадкий запах на порядок превосходил самую кошмарную трупную вонь.       Шиловский подался назад, прикрывая рот ладонью - дальше судорожных позывов дело, впрочем, не пошло: его бы определенно вырвало вновь, если бы только осталось, чем. Отползши обратно в помещение, майор около минуты осоловело крутил головой по сторонам - и, нащупав взглядом искомое, вскочил, опрометью кинувшись к шкафу.       Дышать в стянутом с полки противогазе выходило едва-едва, да и тошнота никуда не девалась, время от времени подкатывая к горлу со страшной силой. Утешало одно - запах, от которого даже здоровый человек вроде него едва не потерял сознание, маска большей частью блокировала: лишь это позволило Шиловскому вновь подойти к дверям.       В длинном коридоре не было ни души - одно лишь избавленное от нее тело. Осторожно переступив через последнее - рисковать, касаясь его руками, Шиловский отнюдь не собирался - майор сделал пару шагов в сторону и вновь замер, прислушиваясь.       Но так и не смог уловить ничего, кроме тишины.       Корабль молчал. Что бы ни случилось за то время, пока он, Шиловский, спал себе и смотрел тот чудной кошмар, оно случилось быстро - настолько быстро, что разум его попросту отказывался это принимать. Корабль был нем - ни единого, пусть даже самого слабого звука не проносилось по его коридорам, корабль был ослеплен - на всей палубе, похоже, не осталось ни одной работающей лампы.       Шиловского трясло все сильнее. К такому он не был готов. Да и можно ли вообще было быть готовым к этому…этому…       Да что же оно такое?       Нужно было срочно что-то предпринять. Нужно было…было…       Что? Что, черт все дери, что?       Один на пустом       мертвом       корабле, один со своим жалким пистолетом, из которого стрелял-то последний раз лет восемь назад - что он вообще может против…       Против чего? Кого? Кто все это…       Кто?       Мысль, зародившаяся последней, едва не заставила Шиловского потерять равновесие - и никакие попытки отогнать ее, себя успокоить, результата не дали.       Он ведь уже знал ответ. Знал с того самого момента, как проснулся.       Знал, но избегал думать о том, потому что видел…       Видел что-то, что видеть было нельзя.       Что-то, вовсе не предназначенное для глаз человеческих.       Там, за белыми огнями…       Сил сдерживаться больше не было. Чувствуя, что задыхается, он содрал с лица маску, силясь вдохнуть поглубже пусть даже трижды отравленного дьявол знает чем воздуха…       И замер на вдохе, не в силах даже пальцем шевельнуть.       Каждая секунда словно растянулась до целого года. Прилагая усилия даже к тому, чтобы просто сморгнуть налипшую на глаза одурь, Шиловский весь обратился в слух. Не стоило исключать того, что у него, одуревшего от страха, уже начались галлюцинации, но если это только не почудилось, если только не показалось…       Медленно, едва дыша, майор принялся отступать назад, к лазарету.       Ошибки быть не могло - то были шаги.       Времени на раздумья не было - да и сами мысли, откровенно говоря, не несли ровным счетом никакой пользы: большая часть их была продиктована страхом, а страх, как Шиловский напоминал себе раз за разом, был едва ли не самым скверным из советчиков.       Прятаться? Бежать? Остаться на месте? Понадеяться на то, что это кто-то из своих - еще один, такой же, как он сам, проспавший нападение?       Первые два варианта, при всей своей соблазнительности, в кромешной тьме не могли закончиться сколько-нибудь хорошо: в самом лучшем случае он споткнется и расшибет себе лоб. В случае же неизмеримо худшем…       Шаги приближались. Отложив в сторону маску - сейчас она только бы помешала - Шиловский вскинул пистолет, вжимаясь спиной в холодный металл распахнутой двери.       Что бы там ни было - он готов.       Кто бы ни заявился - он его встретит, как положено.       Он готов. Он выстрелит в ту же секунду, что…       Когда источник шагов показался из-за угла, Шиловский остался недвижим. Не смог и шелохнуться, скованный страхом пополам с лихорадочным желанием понять, на что же такое он смотрит.       Это было похоже на тень - но откуда взяться тени при полном отсутствии света? Это выглядело, словно пятно - но растекалось оно не по стене или полу, а будто бы по самому воздуху. Угольно-черный клуб дыма, легчайшая взвесь, рябь на ткани реальности…стены, если только Шиловскому не мерещилось, стремительно покрывались изморозью - а тень, дымная нить, растянутая в половину человеческого роста, издала звук, отчаянно напоминавший шипение рассерженной змеи.       Палец Шиловского коснулся спускового крючка.       Тень сорвалась с места.       Привыкшие к тишине уши заложило от первого же выстрела. Сделать второй Шиловскому было уже не суждено: пред глазами что-то мелькнуло и в груди майора словно взорвался небольшой снаряд - согнувшись от удара до самого пола, судорожно пытаясь вдохнуть, он выронил оружие.       Все еще задыхаясь - внутри все буквально горело от боли - Шиловский попытался было откатиться в сторону - новый удар, пришедшийся аккурат в правый бок, пресек эту попытку в зародыше. Отброшенный к стене, он не успел и моргнуть, как тень навалилась на него сверху: в клубах черного дыма вспыхнули и тут же погасли два светло-серых огонька, нечеткая, словно реальная лишь частью, черная культя сдавила майору горло.       -Этот. Этот кричать - плохо-плохо, - голос, вырывавшийся из черного дыма, не был похож решительно ни на что - какой-то безумный треск, шелест, клекот и глухой гул разом. - Этот ответы возвращать-отдавать - хорошо, жить. Долго-много жить. Этот долго своя функций выполнять. Ответы возвращать не быть - плохо-плохо. Ответы возвращать не быть - стрелять, плохо, этот жизнь уйти-убежать. Этот понимать?       Шиловский, полумертвый от страха, смотрел аккурат в лицо нависшей над ним твари - но не было того лица, как не было и сколько-нибудь четкой фигуры. Только два белесых огонька, что то вспыхивали, то вновь гасли, два огонька, вокруг которых колыхалось нечто столь же бесформенное, как его собственный страх. Тошнота, вызванная тем страхом и отвращением, рвалась к горлу, в ушах шумел, бесновался целый бурный поток, сердце, стуча как бешеное, отчаянно хотело выпрыгнуть прочь, оказаться как можно дальше от этого воплощенного ужаса, безликого и безымянного.       -Корабль имя носить-иметь как? - гудела, сдавливая его глотку все сильнее, тень. - Корабль имя носить-иметь как? Имя возвращать! Имя совсем возвращать-отдавать! Имя…       Остаток полубессмысленной фразы потонул в оглушительном, исполненном боли визге - тот, в свою очередь, заглушила начисто автоматная очередь. Голосящую тень сорвало с Шиловского, словно пушинку и швырнуло далеко в сторону - показавшаяся же из-за угла высокая фигура продолжала всаживать в корчившийся на полу комок тьмы пулю за пулей, пока, наконец, тварь не прекратила дергаться.       -Видать, мы вовремя.       Слова добрались до Шиловского лишь частью - совершенно дурной от страха, напрочь оглохший от пальбы, он только и мог, что часто-часто дышать, смотря на залитую темной кровью стену.       -Ты живой там?       От прикосновения он дернулся так, словно то был удар. По глазам хлестнул луч фонаря, чьи-то руки вцепились ему в плечи и дернули вверх, одним рывком ставя на ноги.       -Живой, спрашиваю?       Глаза постепенно привыкали к свету. Теперь Шиловский мог, пусть и не без труда, но различить лица своих спасителей - двое людей в грязной форме настороженно приглядывались к нему, словно ожидая, что майор на них бросится.       -Что… - даже такое простое слово далось Шиловскому с огромным трудом. - Что тут происходит?       -Долгая история, - чуть опустив автомат, вздохнул один из бойцов. - И тебе она не понравится.       Света в помещении почти нет - разве что старается, как может, лежащий на столе фонарь, да подбрасывает немного сквозь крохотное оконце в дальней стене луна.       -Минут пять…может, шесть, не знаю - столько им хватило.       Дверь в лазарет заперта и вдобавок подперта внушительных размеров шкафом. Дверь в лазарет заперта и находится под наблюдением. Дверь в лазарет заперта, но от этого ничуть не легче.       -Доклад тот помню, в самом начале…мол, в небе что-то, в облаках. Огоньки…да, так мы слышали. А секунд через пять - удар…       -Удар?       Простое слово, а выговорить его отчего-то было невероятно тяжело. Наверное, потому что он до сих пор еще не мог поверить. Потому что какая-то крохотная часть его, что так любила обманываться, хотела думать, что все это - лишь продолжение сна.       Их было двое. Высокий, светловолосый штурмовик “Атропы” - Алексеев Роман, если хоть что-то, сказанное в эту ночь, еще имело смысл запоминать - едва войдя в помещение, содрал с себя, зашвырнув куда-то в угол, бронежилет, оставшись лишь в грязной, сплошь в крови, масле и черт знает чем еще, форме. Его спутник - один из матросов “Биа” - выглядел, впрочем, куда хуже: смертельно бледный, с плотно сжатыми губами и отрешенным, остекленевшим взглядом, он сел напротив дверей, положив на колени автомат. Сел и с тех пор почти не двигался - только лишь смахивал прилипшие к лицу грязно-темные волосы да время от времени вздрагивал - в те мгновения ему, похоже, чудился очередной шорох. Горелкин - такую фамилию назвал штурмовик, пояснив, что ничего, кроме нее, вытянуть из почти спятившего со страху несчастного не удалось.       Лучше бы он, конечно, не слова вытягивал, а оружие: всем своим видом Горелкин так и вопил о том, что едва только получит повод - палить начнет без разбору. Или это уже его, Шиловского, собственные страхи? Кто знает, кто знает…       -Связь, СУВ, даже свет…похерило разом все. Никто рта распахнуть не успел, а они уже здесь были.       Алексеев говорил тихо, то ли не заботясь особо о том, доберутся ли его слова до собеседника в целости, то ли не желая отвлекаться от основного своего занятия - потрошения стенных шкафов и закрепленных у пола ящиков. Что именно он искал, штурмовик пока так и не удосужился объяснить Шиловскому, но лекарства этим явно не были - на полу их образовалась уже целая гора и с каждой секундой она лишь продолжала расти и шириться.       -Они.       Мысленно Шиловский вновь вернулся к тому, что было брошено ими в коридоре. Рассмотреть это он так и не успел - так быстро его втолкнули в помещение, так быстро захлопнули и задвинули дверь за спиной.       -Вылезали прямо из стен, - пробормотал себе под нос Горелкин, в который раз вздрогнув и хлопнув рукой по автомату. - Как волна…как волна…       -Волна, - повторил вдруг Алексеев, прикладом сбивающий замок с очередного ящика. - Лучше и не скажешь. Прошло как волной по всему кораблю и люди просто стали падать. Кого блевать потянуло, у кого - кровь фонтаном…из глаз, из ушей…       -Голова. Больно было, - простонал Горелкин.       -Голова, вот-вот. Так схватило, что аж в глазах все искрами зашлось, - сухо продолжал штурмовик. - Думал все, отбегался - ан нет, отпустило почему-то…       Шиловский молчал, пытаясь как-то соотнести услышанное с тем, что пережил сам. Спасло ли его то, что в момент этого “удара”, чем бы тот ни был на деле, он спал? Но нет, постойте - ведь сидят же перед ним двое, что застали “удар” вполне в сознании…       -Все такое…медленное стало, словно кисель какой. И тяжелое - пальцем захочешь шевельнуть, а кажется, что тонн десять им сдвинуть пытаешься. Покраснело все…словно при перегрузке, не знаю. А как свет погас, поперла эта мразь. Со всех направлений. Десятками. Рации работали еще минуты две, но кроме криков, ловить было нечего, - выбросив на пол содержимое очередного ящика, Алексеев в сердцах пнул его ногой. - Да где они у вас?       -Что вы ищете-то? - поднялся на ноги майор. - Может, я…       -Здесь изолятор для больных, так? - Алексеев резко обернулся. - Вон за той дверью?       -Да. Но что…       -Я помню, что сюда все костюмы без разбора сваливали. Изолирующие. И теплозащитные. Хоть один нужен. Где это все?       -Изолирующие… - Шиловский не смог скрыть удивления. - Но зачем…       -Затем, что жить вот захотелось, - огрызнулся штурмовик. - У этой падали пушки больно чудные.       -Я…я не совсем понимаю…       -Весь взвод положили, - вновь отвернувшись к шкафам, глухим голосом проговорил Алексеев. - Их трое было, четверо, может…да не знаю я! - рявкнул он, со всей силы ударив по железной дверце кулаком. - Палили, словно вообще не целясь, да только каждый раз - минус один из наших. И на броню им начхать. Все проходит, словно нет ее.       -В смысле, пробивает…       -Не пробивает, - прошипел штурмовик. - Проходит. Только полыхнет - и труп готов. Я сам смотрел, сам! Броня целехонька, а под ней - дырень такая, что голову просунуть не проблема и прожжено все почти насквозь, до костей…       -Но к чему тогда вам… - Шиловский чувствовал, что запутался окончательно.       -С нами конструкт был. Кто-то из парней с Цепями с собой таскал, хозяина у него грохнули, так за нами увязался…       -И что?       -И то, что не видели они куклу, - когда Алексеев обернулся, майор с трудом выдержал его взгляд - до того он был безумен. - В упор не видели, понимаешь, нет? Конструкт у них двоих пришиб - это нам даже не прицелиться толком было - лишь тогда словно прозрели да его пожгли…       -Хотите сказать…       -Это просто догадка, - штурмовик покачал головой. - Догадка, но у нас больше нет ничего. Если они на тепло наводятся, его отвести надо. Или прикрыть хоть как-то. Так где у вас костюмы лежат?       -Постойте, - настороженно проговорил Шиловский. - Что вы собрались…       -Со связью разбираться, что ж еще, - штурмовик посмотрел на него, как на идиота. - И выживших собрать. Ниже нас уже все молчит, но пока сюда шли, стрельбу сверху слышали. А значит, еще держится кто-то.       -Это безумие, - майора передернуло. - Нам надо уходить. Вертолеты, лодки…       -Уходить? Куда? - лицо Алексеева прорезала кривая ухмылка. - Мы черт знает где. Встали сразу, как эта карусель пошла. Да, вот так вот просто - взяли и застыли. Сколько до Площадки - я не знаю. Здесь у нас и то больше шансов, чем если мы попытаемся сбежать наобум. А вертолет я тебе как-то не подыму, даже если исправен будет.       -Сбежать, - хихикнул Горелкин. - Никто не сбежит.       -Да и за окно давно смотрели? - продолжал тем временем штурмовик. - В такую погоду - да на тех лодочках? Проще сразу мозги себе выбить.       Шиловский вновь умолк. Что-то давно слышанное, какая-то мелкая, едва ли существенная сейчас, деталь, не давала ему покоя. Что-то, запрятанное на самом дальнем рубеже памяти, что-то…       Постойте. Вот же оно!       -Я не понимаю, - изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал твердо, произнес, наконец, майор. - Как они сумели это провернуть? Маги ведь не должны были знать…       -А кто сказал, что это маги?       Шиловский вновь почувствовал волной накатывающую дурноту. Нужно было присесть. Нужно было прикрыть глаза. Нужно было успокоиться и подумать, разобраться, понять...       Понять что все это - пожалуйста, пусть так и будет - только лишь продолжение того кошмара...       -Это не маги, - повторил Алексеев. - И не их игрушки. И того и другого я по горлышко навидался.       -Но…кто? - только и сумел выдавить из себя майор.       -Высокие, - жалобно произнес забытый всеми Горелкин. - Высокие там были. Прямо из стен выходили…       -Где, говорите, вы его нашли? - Шиловский покосился на полубезумного от страха матроса.       -Внизу, - штурмовик вздохнул. - Прятался в ящике. Вокруг ничего, кроме трупов. Насилу вытащил - зарылся там, как клещ…       -Высокие, - повторил Горелкин. - Высокие там были. Голова. Очень больно…       -Вы сказали - не маги, - поняв, что ответа на свой вопрос так и не дождется, Шиловский повысил голос - но это лишь выдавало пуще прежнего его нервозность. - Но кто тогда? Кто?       -Высокие, - всхлипнул Горелкин. - Видел, что они делали. Видел ужасные вещи. Я не хочу это видеть. Я больше не хочу…       -Кто? - майор с трудом сдерживался, чтобы не сорваться на крик. - Кто они, я вас спрашиваю? Кто на нас напал?       -Кто? - когда Алексеев поднял глаза, Шиловский невольно отпрянул - столько в них было боли пополам со страхом. - Сходи да сам погляди, коли хочешь.       В молчании прошла минута - а может, даже две или три. Попытки Шиловского как-то унять нервы не привели ровным счетом ни к чему: сердце продолжало учащенно биться, грудь - не больно, но вполне ощутимо - сдавливал страх. Глубоко вздохнув - раз, другой - он, наконец, решился. И, сорвав со стола фонарь, направился к забаррикадированным дверям.       Причитания Горелкина с каждой минутой становились все безудержнее - поворачиваться к нему спиной решительно не хотелось, думать о том, что автомат все еще лежит у него на коленях - и подавно. Всем телом чувствуя усиливающийся озноб, Шиловский сдвинул шкаф чуть в сторону - тот поддался на удивление легко. Отворив дверь - луч фонаря скользнул по полу, по стенам, перепачканным густой, словно патока, кровью - майор выскользнул в коридор. Приблизился к тому, о чьем присутствии старался до сей поры не думать. Направил фонарь…       Тени больше не было - то же, что за ней скрывалось, теперь лежало, недвижимое, на полу: в последние секунды жизни существо, похоже, пыталось закутаться поплотнее в свой черный складчатый плащ. Описанию, что выдавал дрожащим от страха голосом, снова и снова, Горелкин, увиденное никак не отвечало: высоким создание ни разу не являлось, даже наоборот - было, по прикидке Шиловского, на голову ниже любого из них троих. Осторожно, двумя пальцами, взяв плащ за краешек - материал был холодный и невероятно влажный на ощупь - майор откинул его в сторону.       Худощавое, недоразвитое с виду человекоподобное тельце с головы до пят обтягивал костюм из того же гладкого черного материала - казалось, он не надет, а словно бы вырос прямо поверх кожи: сколько Шиловский не всматривался, найти какие-нибудь прорехи, пуговицы или молнии, помогающие понять, как в это вообще облачался хозяин, не удалось. То тут, то там бугрились крохотные, не толще пальца, трубочки - в тех местах, куда угодили пули, они густо источали влагу и вонючий пар. Конечности твари были длинными и гибкими, по шесть тонких пальцев на каждой руке: ткань на их кончиках отсутствовала, открывая взгляду небольшие, но все еще очень острые коготки и мягкие, словно у мух, присоски. На руке левой ткань была частично повреждена пулями: ухватившись за край в месте надрыва и осторожно дернув - материал тянулся легче резины - Шиловский обнажил тонкую, белую как мел, кожу.       Нужно было остановиться на этом. Нужно было прекратить прямо сейчас. Так будет лучше для всех - а в первую очередь, для его собственного рассудка.       Нужно было остановиться.       Нужно было…       За пояс существа было заткнуто около десятка кристаллических стержней уже знакомого Шиловскому ядовито-синюшного цвета: именно их осколки он видел в загноившихся ранах того матроса. Нашлось рядом и оружие, для них предназначенное - крохотный, похожий на игрушку пистолетик с несуразно длинным и тонким стволом.       Нужно было остановиться.       Но он уже не мог сдержать себя.       Голову твари скрывал плотный слой все того же материала - за исключением лица, что, в свою очередь, притаилось за гладким черным стеклом…или чем-то, на стекло похожим. Нащупав у тоненькой шеи какие-то запрятанные в складках “ткани” крючочки, Шиловский на мгновение замер, вновь чувствуя, как по телу пробегает холодок.       Нужно было остановиться.       Но он хотел знать.       Крючки поддавались с трудом - действовать приходилось на ощупь, а фонарь, положенный на впалую грудь существа, светил слишком тускло, чтобы от его луча была хоть какая-то помощь. Наконец, после нескольких минут мучений - согнутая спина уже заявляла свое неудовольствие посредством вспышек боли - майор добился результата: таковым стал громкий щелчок, с которым лицевая сторона шлема отпала, оставшись в руках Шиловского.       Нужно было остановиться.       Но было уже слишком поздно.       Майор вздрогнул - пальцы его словно оказались погружены в чуть подтаявший лед. Из открывшегося шлема клубами валил, стремительно рассеиваясь, скверно пахнущий белый пар. Облачко коснулось его лица и Шиловский отшатнулся назад, потирая обожженную нестерпимым холодом щеку. Луч фонаря заплясал на крупных серебристых линзах, будто бы вросших в лицо - левая, очевидно после удара об пол, была расколота, обнажая глаз - скользнул по белой коже, тут же расцветив ее бешено-красными пигментными пятнами…       Фонарь выскользнул из трясущихся пальцев Шиловского.       Нужно было остановиться.       Пока он не вспомнил.       Когда-то - целую вечность назад - Шиловскому довелось пообщаться с одним из магов, что работали на Первой Площадке. Когда-то - бесконечно давно - маг рассказал ему нечто, что прочно засело в голове, превратив его сны в кошмары на долгие, долгие месяцы.       Он старался забыть об этом и, как тогда казалось, преуспел.       Но это вернулось - и теперь уже нельзя было избавиться, нельзя было прогнать прочь нестерпимый, все нарастающий ужас.       Некоторых вещей, говорил маг, людям свойственно бояться инстинктивно. Некоторые вещи вызывают у человека страх натуральный, почти что животный. Корни этого страха - того самого, что сейчас гадким холодом навалился Шиловскому на плечи, что сковывал мышцы и вспухал на спине ледяным потом - следовало искать во временах невыразимо далеких, временах, когда человек не жил, но сражался за свое выживание. Когда ему принадлежал лишь день - и жалкая, глупая, отчаянная надежда, что огня и железа хватит, чтобы еще раз пережить ночь.       Маги верили в существование некоей совокупной воли человечества, что была направлена на сохранение его как вида - любой ценой. И оставался один-единственный вопрос - так говорил, чему-то невесело усмехаясь, тогдашний собеседник майора. Что же невыносимо кошмарное случилось в глубине веков, что вынудило эту волю оставить несмываемый опечаток на всем роду человеческом? Что же должно было произойти, чтобы с той бесконечно далекой поры человек как вид чувствовал глубочайшее отвращение и страх пред бледной кожей, глубоко посаженными черными глазами и неестественно вытянутыми лицами с мелкими, бритвенной остроты зубами?       Кажется, теперь у него был ответ.       Но не было больше ни слов, ни смысла в том, чтобы их искать.       Дым рассеивался мучительно медленно. Скользнув сквозь все еще затянутую им брешь в коридор, младший теневод Сиррэ замер, всем телом вжавшись в ближайшую стену.       Клубы дыма, вырывающиеся из пробитых дверей. Кристаллики льда на холодном металле стен. Змеящиеся трубы, уходящие по высокому потолку куда-то в неизвестность.       Звуков нет. Движения нет. Жертвоискатель демонстрировал лишь слабые, затухающие пятна постепенно остывавших тел - еще недавно каждое из них являло собой пульсирующую желто-красную массу.       Кончено со всеми. Здесь, по крайней мере. Сформировав неслышную команду на передвижение и отослав ту ожидавшим позади Зуре и Аэлю, воин-мираж беззвучно направился вперед, вновь застыв, когда едва не споткнулся о дохлого сорняка.       Трупов было несколько - те, что лежали ближе к стене, щеголяли растрескавшимися, почерневшими лицами, а их и без того отвратительно толстые шеи распухли теперь до крайнего предела. Скользнув взглядом по изодранной в клочья плоти и в который раз подивившись нелепости тел, что она составляла, Сиррэ сделал несколько осторожных шажков вперед - к тому сорняку, что валялся у двери.       Этот все еще дышал.       Вблизи сорняки были даже омерзительнее, чем Сиррэ представлял себе, слушая рассказы ветеранов первого похода в Огражденный мир. Несуразно высокие, с короткими толстыми конечностями и тошнотворно-розоватым кожным покровом, что неизменно напоминал своим цветом о хищных полях раздери-травы, плодящиеся, словно вши на голове у раба и искореняемые с неизменным трудом - нет, подобрать прозвища более меткого для гадких дикарей, населявших это захолустье, определенно было нельзя.       Сорняк лежал, прислонившись широкой спиной к двери. Чуть ниже груди, что раз в несколько мгновений еще вздымалась и опускалась в ритме нервном и рваном, зияла внушительных размеров дыра с опаленными краями - заряд из фузеи пришелся твари прямо в брюхо, но та каким-то образом еще шевелилась, тщилась дышать. Приближаться к полудохлой мерзости Сиррэ не боялся: в ее нелепых белых глазках, залитых влагой - еще одна странная реакция - он был не чем иным, как невесомой черной лентой в движении и едва заметной рябью на ткани воздуха, когда замирал на месте. Подобраться так близко к сорняку, даже полудохлому, без тенеплета он бы, конечно, не рискнул - слишком уж непредсказуемы эти создания. Глупый Сииос из его осколка уже успел недавно в этом убедиться, решив срезать с одного из убитых дикарей уши на память - и получив от чудовища, только притворявшегося мертвым, заряд прямо в лицевую пластину. Примитивное кинетическое оружие, что сорняки сжимали в своих пухлых лапах, было, при всей своей грубости, на редкость эффективно - Сииос познал это на собственной шкуре, распрощавшись с половиной черепа и, мгновения спустя, с жизнью. Хорошо еще что он, Сиррэ, находился тогда позади своих воинов - то было традиционно почетное место, которое занимал при первой возможности любой командир охотничьего осколка.       Нет уж, ему не нужны больше никакие случайности. Хватает по самое горлышко и тех, что уже свершились. Одна только мысль об этом кошмаре, об этом позоре, о том, что выжившим, вне всякого сомнения, придется держать ответ пред Бессонными, заставила Сиррэ зайтись мелкой дрожью - и преисполниться ненависти к гадким сорнякам. Ненависти, что требовала немедленного выхода.       Сдернув с пояса короткий нож, Сиррэ присел рядом с подыхающим сорняком, и, примерившись хорошенько, засадил твари в ногу - та натужно, до кровавых пузырей на губах, засипела, отчаянно, всем телом, задергалась. Вытянув клинок обратно, Сиррэ ткнул еще раз - теперь поглубже, в бедро, добившись от сорняка очередного надсадного крика. И снова - в опаленный, почерневший бок. И снова - чуть пониже прожженного насквозь живота.       Снова, снова, снова…       Запаянные линзами жертвоискателя глаза сузились до крохотных, налитых чернотой бойниц, мелкие зубы до крови впились в бледную губу. От жара, что сейчас разливался по всему телу, не могла спасти и охлаждающая система стократ мощней той, что была встроена в его защитный покров, от страха и злости, что змеями сплелись в неразрешимый узел, не могли отвлечь никакие иные мысли.       Все полетело прямым курсом в бездну уже с первых мгновений после схождения. Была ли в том вина провидцев Незакатных или ее следовало возложить на тех, кто проводил прокол, Сиррэ не знал - и, говоря откровенно, его это уже не особо волновало. Какая разница, кто на самом деле напортачил, если головы полетят, как обычно, с плеч кого-то вроде него? Какая разница, чья вина, если все уже свершилось?       Этот горький факт определенно намерен был оставаться собою до самого конца - осрамиться больше вряд ли уже представлялось возможным.       За каждым ударом, что Сиррэ наносил уже едва подрагивающему телу сорняка, стояло одно из знаний, от которых так отчаянно хотелось избавиться. Одна из вестей, от которых вспухла общественная сеть еще в первый дважды меньший цикл после схождения. Один из страхов, что въелись в него до самых косточек.       Прокол и резкое, без предварительной подготовки, схождение были чудовищно опасным делом сами по себе: к этому способу обычно прибегали, когда до целевого мира нельзя было по той или иной причине навести сколько-нибудь стабильные мосты - или когда одному из Незакатных отказывало терпение. Благоприятные условия складывались чрезвычайно редко и в этом деле все зависло исключительно от умения провидцев, мастерства ткачей с проводниками, а также воли всесильного владыки, имя которому слепой случай. Мудрым поступком было бы с самого начала готовиться к худшему, как всегда и делал Сиррэ перед налетом, но то, чем встретил их трижды проклятый Огражденный мир, превзошло самые кошмарные из его ожиданий.       Тело сорняка уже не шевелилось. Полосуя навечно замершее лицо на лоскуты, Сиррэ перебирал, снова и снова, жуткие донесения, от которых его крохотное сердечко едва не сместилось куда-то в область пяток.       Грубая ошибка при перемещении. Вовсе не было уже важно, кто ее свершил - кто-то из Хора, запнувшийся при чтении заклятья или хозяин хрустального круга, не усмотревший в грядущем того, чего должно было избежать - она была свершена. И “Рассветная кровь” со всеми ее тенетами-гасильниками, Дарителями Осени, снарядами-сердцеломами, полным трюмом растений-паразитов, предназначенных для начальных изменений новых земель и всем экипажем - хотя к последнему, конечно, Сиррэ не испытывал такой жалости, как к потерянному грузу - бесследно канула в ледяную пустоту межмирья. Первый координатор полуполка, старший теневод Соой, не выходил на связь с момента схождения, командный круг разметало по всему сорняковому суденышку в полном беспорядке, четырех младших тактиков просто-напросто вплавило в его стены и переборки заживо, а кого-то и вовсе разодрало на клочки.       Все это можно было бы стерпеть, если бы не последняя, самая кошмарная весть.       Они ошиблись кораблем.       Ярость не желала утихать. Они были воинами-миражами, гвардией Ослепшего солнца, призванными на битву согласно древнему, как само время, договору меж Бессонными и Незакатной Белой Королевой, Всевечной и Всевидящей. Распаленные до предела, жаждавшие славы, наживы, но, прежде всего - вражьей крови, неслышными тенями они проскользнули сквозь истончившуюся завесу, полные решимости выжечь свои имена на коже этого чахлого, варварского мира.       А теперь захлебываются в его грязных водах.       Едва слышный шорох, раздавшийся позади - и тут же уловленный его чуткими даже без усилителей ушами - известил Сиррэ о том, что Зура и Аэля, эти два проклятых труса, наконец, соизволили к нему присоединиться. Вовремя, ничего не скажешь - а если бы тот сорняк был жив? А если бы в нем было куда больше сил, чем казалось на первый взгляд? О, если бы тварь каким-то чудом разглядела его и напала, никто из этих лживых предательских отродий и не подумал бы явиться к нему на помощь, нет-нет. Скорее бы даже помогли. А потом, вне всякого сомнения, перегрызлись бы меж собой за право командовать охотничьим осколком.       Или, что будет точнее, осколком осколка - из двух десятков воинов-миражей, что составляли подразделение Сиррэ, схождение пережило меньше дюжины - оставшихся же продолжали губить, в порядке строгой очередности, собственная глупость, неосторожность и гадкие сорняки. Две тени, что колыхались у него за спиной, да еще Лаи и Алса, что должны уже были, если в их головах есть хоть немного мозгов, подобраться к другим дверям и ждать команды. Негусто. Но отступать некуда.       -Все ли в порядке, мой теневод?       Сделав мысленную заметку - по возвращении домой назначить глупцу Аэлю двадцать кислотных розог за использование речи в боевой обстановке без высочайшего дозволения своего командира - Сиррэ резко обернулся, возвращая нож на законное место.       -Добил-дорезал мерзкого сорняка, - решив, что раз уж дурной пример все равно был подан, то можно и самому не стесняться использовать голос, пробормотал он. - Их там еще больше. Там, за дверью-преградой, - тень на долю секунды обрела четкость, махнув тонкой рукой куда-то в сторону. - Готовьтесь. Перебьем-перестреляем их всех, отомстим-ответим за мертвых.       А в особенности - за глупого Шуло, что погиб в числе первых. Они были от одной матери и с малых лет старались держаться вместе, прокладывая себе дорогу на самый верх: заключали шаткие союзы, избавлялись от слабейших и подсылали убийц к тем, кто им самим еще был не по зубам. Постепенная карьера от рядового воина-миража до главы осколка, обломка и, наконец, места в командном круге, выше которого был только первый координатор, была вещью довольно-таки редкой - в большинстве случаев смена власти не проходила бескровно. Своего предшественника Сиррэ прикончил три периода назад, сполна воспользовавшись шансом во время очередного налета на Остывший мир: глупый слабый Геси, наверное, и понять ничего не успел, как был похоронен под лавиной, что схлынула с гор отнюдь не сама по себе.       Тогда Сиррэ казалось, что испытывать страх более сильный, чем тот, что терзал его, простого воина под началом Геси, с самого начала службы, вовсе невозможно. Уже период спустя, чудом отбившись от двух скверно спланированных покушений, он начал понимать: чем больше власти, тем больше и этого самого страха - а как же должен, наверное, трястись за свою шкуру первый координатор Соой! Иллюзий Сиррэ не испытывал: Шуло, как и любой другой, всадил бы ему нож в спину, если бы был уверен, что через это сможет взлететь чуть повыше и чуть побыстрее, но до поры он был ценен - теперь же нужно было искать нового союзника, если он хотел еще сколько-то протянуть в запутанных лабиринтах политики Клубка.       И все из-за сорняков, будь они неладны. Все из-за этих тварей, которые уже скоро ему за все хорошенько ответят.       -Может, лучше выждать? - вновь подал голос Аэля. - Нас пятеро, а сорняков там точно больше. Достоим-дождемся прихода Незакатных, а там уже…       -Дурак ничтожный! - от одной мысли о слугах Королевы у Сиррэ застучали зубы и он тут же заслонился от страха за вспышкой ярости. - После того, что стряслось-случилось, попадаться им на глаза захочет только такой глупец-недоумок, как ты! Нет, нет, я говорю! Это всего лишь сорняки! Добыча! Войдем-ворвемся и живых не оставим!       Аэля промолчал, явно опасаясь дальше гневить своего командира. Мудрый выбор, несомненно: в том взвинченном состоянии, в котором Сиррэ пребывал сейчас, ему ничего не стоило лишить никчемного мерзавца жизни. Отдав приказ занять позиции у дверей, младший теневод чуть расслабился, прежде чем позволить своему разуму вновь открыться для общественной сети. Усилием воли выбрав нужный канал, Сиррэ убедился, что по ту сторону все уже готово - Лаи, самый жалкий из всего осколка, заверил в этом командира, даже мысли свои оформляя до смешного подобострастным образом.       Едва слышное мерное гудение оповещало о том, что Зура и Аэля соизволили, наконец, приготовить свои фузеи. Сиррэ поморщился, отступив еще на пару шагов назад: это грозное, но не очень надежное оружие никогда не пользовалось у него особой любовью. То ли дело игольная винтовка вроде той, что болталась сейчас у него на коротком ремешке - перехватив оружие поудобнее, Сиррэ едва ли не сразу почувствовал себя чуточку спокойнее. Залитого в каждый крохотный кристаллический осколок яда хватило бы, чтобы лишить жизни десяток-другой сорняков - а выплевать их эта гладенькая игрушка могла по полусотне в дважды меньший цикл.       Готовы, мой теневод.       Выступаем через пять ударов сердца. Живых не оставлять.       Страх, как и всегда, не желал проходить, накатывал волнами. И пусть даже волны те разбивались о крепкое знание - противник был слишком ничтожен, чтобы опасаться его всерьез - нервы все равно не унимались.       Какой же хаос, какая же неразбериха. Какой же позор. Согласно плану, после схождения им следовало разбить сорняковый корабль на сектора при помощи тенет-гасильников, после чего планомерно вычистить от всей жизни. Внезапность удара и превосходство во всех мыслимых областях должны были обеспечить быструю и решительную победу…если бы только корабль оказался тем, о котором им было сообщено. Если бы только “Рассветная кровь” не была потеряна и оказывала сейчас поддержку. Если бы только они сошли в полном составе и строгом порядке. Если бы…       Слишком много всяких “если”, и одно гаже другого.       Кто-то должен за это ответить, непременно. Почему бы и не сорняки?       Отмеченный срок миновал едва ли не быстрее, чем Сиррэ успел завершить свою последнюю мысль. Сформировав команду, которой так ждал и в то же время так страшился, он еще самую малость помедлил, прежде чем разослать ее по остаткам своего осколка - и, едва только Аэля выбил дверь, ринулся следом за остальными.       По ту сторону их уже ждали. Сорняки, конечно, не могли даже надеяться на то, чтобы разглядеть своего противника - разрывы пространства, беспрестанно создаваемые тенеплетами, делали их практически невидимыми - но такого очевидного знака, как разом распахнувшиеся двери не могли упустить даже их убогие глаза. С ужасающим грохотом, от которого даже наушники, встроенные в защитный покров, спасли лишь частью, в каждом из дверных проемов вознесся целый вихрь осколков. Попытка отчаянная и откровенно жалкая - гранаты детонировали уже за спиной воинов-миражей, не задев их и самой малой частью своего заряда.       Помещение, в котором сорняки заняли оборону, оказалось довольно-таки широким - и сплошь уставленным небольшими, привинченными к полу, столами. Возможно, здесь эти существа принимали пищу или что-то в этом духе - тонкости быта сорняков Сиррэ волновали куда как меньше, чем способы их убийства. Превратившие часть движимой мебели в грубые баррикады, сорняки поводили своими несуразными стволами по сторонам, тщетно всматриваясь во тьму в поисках целей. На мордах некоторых из них были видны какие-то убогие подобия жертвоискателей, которые, как с удовлетворением отметил Сиррэ, мало чем им помогали: возможности различать что-то во тьме было откровенно недостаточно, чтобы добыча могла состязаться с охотником.       Особенно с тем, кто не намерен был больше ждать.       Первый выстрел позволил себе Аэля: плазменный заряд с сухим свистом покинул ствол, тут же выскользнув из реальности - и материализовавшись вновь уже в волоске от сорнякового лица, прожигая то насквозь в фонтанах крови и пара. Следом подала голос винтовка самого Сиррэ: вихрь отравленных осколков изорвал в клочья ближайшее тело, лицо другого сорняка лопнуло под волной лазурных вспышек.       Сорняки открыли пальбу - помещение захлестнул настоящий шквал их снарядов, стены, казалось, вот-вот падут от грохота вновь пущенных в дело гранат. Кому угодно такой бешеный расход боеприпасов мог показаться чрезмерным, но Сиррэ, невесомой тенью петлявший по залу, вынужден был признать, что тактику они выбрали отчасти верную: не имея возможности четко увидеть цель, сорняки явно рассчитывали взять свое, попросту утопив все вокруг в огне. Воины его осколка, впрочем, пока что успешно избегали того огня, а считанных мгновений, что они проводили на новых позициях перед очередным смещением, было более чем достаточно для выстрела. Целиться не было нужды: тела сорняков выдавали настолько безумное количество тепла, что жертвоискатель определял их практически мгновенно, прокладывая курс до цели и сообщая его оружию. Разрывы в потоках времени и ткани пространства довершали дело, лишая добычу и малейшего шанса избегнуть разогретой, словно крохотное солнце, смерти, что, едва вырвавшись из ствола, тут же смещалась к ее телу, издевательски игнорируя все существующие расстояния и преграды. Белый свет рвал сорняков на исходящие дымом клочья - захлебываясь от боли и вони собственной опаленной плоти, они снопами валились на пол, стремительно выгорая изнутри и съеживаясь в огне до пепла и костяной трухи.       В избиение бой, впрочем, превратиться все же не смог - о том сообщил Сиррэ истошный визг за спиной и руна Зуры, что моргнула и потухла на его левой линзе. Угодивший под перекрестный огонь воин-мираж стал осязаем в тот же миг, что пули сорняков раскрошили хрупкий механизм тенеплета. Опрокинутый назад, он засучил по полу ногами и руками в равной степени отчаянно - и в равной степени тщетно: еще одна длинная, терзающая слух очередь прервала его мучения вместе с жизнью.       Укол страха и неуверенности оказалось не так-то просто выдержать - но Сиррэ все же сумел. Случайность. Нелепая случайность, без которой, все же, на войне не обходится. Сорнякам просто-напросто повезло - и за это самое везение они сейчас втридорога отплатят. И верно, его бойцы поспешили отомстить за павшего: еще три сорняка встретили свою погибель, еще три тела обратились в горящие лохмотья.       Загнанные в угол сорняки сопротивлялись отчаянно. От горящих тел валил густой дым, устремляясь к потолку. Окружающий жар становился едва выносимым: тревожные вспышки на линзах давали понять, что охлаждающие системы защитного покрова вынуждены работать в полную силу. Танец теней вокруг последней группки выживших, что отступала все дальше и дальше к стене, впустую поливая огнем все перед собой, продолжался - и с каждым мгновением Сиррэ чувствовал, как былая уверенность вновь крепнет, наполняя его. Случайность. Просто случайность, как и все прочее - но главного ни одна из них не меняет. Ошиблись они кораблем или нет, а исход охоты на представителей столь недоразвитого вида все равно предрешен…       Сухой треск и очередная вспышка, хлестнувшая младшего теневода по левому глазу, дали Сиррэ понять, что последние выводы были явно поспешны. Алса вывалился в реальность практически обезглавленным - сделав пару неловких шагов вперед, тело воина-миража рухнуло, подымая в воздух клубы белого пара. Во имя Ослепшего солнца, как они…       Рассыпаться! Сокрытие!       Собственную команду Сиррэ поспешил исполнить даже раньше, чем Лаи и Аэля: нырнув чуть вниз и в сторону и разминувшись с очередным градом пуль, что изуродовал вместо него покрытую изморозью стену, младший теневод всем телом вжался в нее, замер, не позволяя себе шевельнуть и пальцем.       И лишь сейчас, обернувшись назад, увидел.       По дальним углам, укрываясь за поваленными стеллажами, торчали сорняковые фигуры, обряженные в какие-то несуразные, громоздкие костюмы. Ни одного из них жертвоискатель не пометил в качестве цели. Ни одного из них он, Сиррэ, не заметил, когда ворвался, следуя за своими воинами, в зал.       Осознание немедленно переросло в страх, а последний еще живее сжал железной хваткой его внутренности. Их провели как последних глупцов. Но ведь это возможно только если…       Орудия сорняков смолкли: не способные отыскать своих противников, что распластались сейчас по стенам, невесомые, незримые и неслышимые, твари явно сообразили, что стоит поберечь оставшийся боезапас. Прислушиваясь к собственному неровному дыханию, Сиррэ лихорадочно перебирал возможные варианты.       Эта убогая ловушка могла стать возможной только в одном случае - те, кто ее расставил, откуда-то знали о том, что воины-миражи будут полагаться больше на свои приборы, чем на зрение и слух. Идея замаскировать испускаемое их неказистыми телами тепло не могла явиться в головы сорняков сама по себе: кто-то из них, вероятно, уже пережил столкновение с охотничьим осколком и…       Нет, нет, что за глупость? Чтобы сорняки - и сообразили так быстро? Так быстро и в такое время - сразу после внезапного удара по их суденышку, когда должны были прятаться по углам, дрожа, словно испуганные детеныши? Нет, нет, исключено. Но тогда выходит, что…       Страх пробирался все дальше и дальше - в теле Сиррэ не осталось, наверное, и клеточки, которую он собою сейчас не заполнил. Сорняки все знали. Знали, что их атакуют. Знали, что в этот зал ворвутся. Знали, что если часть из них отвлечет внимание воинов-миражей на себя, другие, укрытые за этими примитивными защитными покровами, смогут постепенно привыкнуть к их движениям и по мельчайшим следам в воздухе определить, где они находятся. Смогут ударить в ответ.       Следовало признать, что сорняковый план был неплох. Для отвлечения они выбрали, наверное, каких-нибудь рабов или слабейших из своего воинства - принужденные жертвовать собой, они давали остающимся в укрытии изучить манеру действий воинов-миражей. Невесть откуда взявшуюся мысль, что сорняки могли это делать добровольно, Сиррэ немедленно отмел как насквозь абсурдную: при всей своей примитивности, они считались разумными существами, а ни одно обладающее разумом создание никогда не будет рисковать собою ради других - это попросту немыслимо. В конце концов…       Нет, нет, он снова думает совершенно не о том! Сорняки откуда-то знали - и либо они очень быстро учатся, либо…       Во имя Ослепшего солнца, их предали!       Захлебываясь от страха, Сиррэ чувствовал, что в этот раз его рассуждения угодили точно в цель. Другого объяснения всей этой немыслимой череде неудач и ошибок - начиная, конечно же, с той, по которой они сошли не на тот корабль - и быть не могло! Кто-то из Клубка, обладающий достаточной властью, чтобы все это организовать, достаточной силой, чтобы вмешаться каким-то образом в ритуал Незакатных…       Нет, нет. Они бы не смогли. Наверное, это сами Незакатные выясняли отношения между собой: кто-то стремился избавиться таким манером от своего соперника, а под удар в итоге попали все! А может, все еще хуже? Может, кто-то из них…       немыслимо, просто немыслимо       спелся с сорняками?       Сиррэ судорожно вдохнул. Исход действительно был предрешен, вот только охота велась вовсе не на этих тварей. Их заманили сюда на верную смерть, смерть от убогого оружия убогих сорняков, но кто бы ни стоял за этим коварным замыслом, он просчитался - младший теневод Сиррэ все разгадал в мгновение ока! И теперь…       Нужно было немедленно что-то предпринять. Еще немного, еще один или два дважды меньших цикла - и глаза сорняков смогут их различить, обнаружить.       Нет, никаких “их” больше нет. Только “его”.       Решение пришло к Сиррэ почти мгновенно - все-таки он, как и положено старшему в своем осколке, разительно отличался от низших мудростью и скоростью реакции. Хватило одной-единственной мысли, одного импульса, посланного его разумом по каналу связи, чтобы тенеплеты Аэля и Лаи, повинуясь приказу, отключились.       Сорняковые орудия заговорили лишь мгновением позже, чем младший теневод сорвался с места, ныряя в спасительный дверной проем.       Истошные крики его воинов остались позади довольно быстро. Скользя пустыми коридорами полумертвого корабля, Сиррэ продолжал размышлять над ответом, который придется давать Бессонным. Следовало решить, кого из павших назначить виновником трагедии - сей вопрос занимал младшего теневода ничуть не меньше, чем собственное выживание.       -Отбились…       То было первое произнесенное слово - во всяком случае, первое из печатных. Дым еще никуда не делся - по правде сказать, его становилось лишь больше. Дымом истекали тела убитых людей, белым паром - пробитые пулями одеяния тварей. Последние, едва только из них выкипала вся влага, тут же вспыхивали ярче любого факела - и прогорали до пепла в считанные минуты.       Дышать в изолирующем тепло костюме было почти нечем. Не в силах больше сдерживаться - пусть его прикончат, но он хотя бы позволит себе вдохнуть хоть разок - Шиловский принялся судорожно сдирать с себя элементы облачения, которое едва не удушило его…и спасло ему жизнь.       Впрочем, не ему одному. Алексеев, автор плана, порожденного чистым отчаянием, быстрым - и откуда только силы берутся? - шагом двинулся из своего угла к центру зала, по пути стаскивая шлем. Справившись, наконец, со своим собственным, майор сделал было пару шагов за ним, но первый же необдуманно глубокий вдох едва не бросил его на колени - воздух, забитый вонью горелой плоти и смрадом той жидкости, что лилась из черных одежд напавших на корабль существ, словно опалил грудь изнутри. Борясь с тошнотой, от которой никак нельзя было разрешиться - его бы непременно уже вывернуло, если бы только осталось, чем - и болью - в затылке, в глазах, в спине, да, наверное, и во всем остальном теле за компанию - Шиловский кое-как доковылял до центра зала, где уже собиралось, осторожно покидая свои укрытия, их изрядно поредевшие воинство.       План действительно был продиктован чистейшим отчаянием - и сработал, по мнению майора, лишь чудом: но никакое чудо бы не помогло, не встреть их троица других выживших. Чуть больше дюжины людей, переживших первые, самые кошмарные минуты вторжения - и не позволивших страху взять над собой верх, облегчить их врагу задачу. Несколько матросов из команды “Биа”, три оперативника Второй Площадки, двое из которых, как и Алексеев, были единственными уцелевшими из своих отрядов - и он, единственный офицер во всей этой пестрой компании, что в сложившейся ситуации, впрочем, особой роли не играло: не имея такого опыта, как штурмовики “Атропы”, Шиловский счел разумным оставить командование тем, кто мог предложить пусть безумный, пусть отчаянный, но все же выход. Оставить и постараться дожить до момента, когда и он сможет действительно пригодиться.       Теперь же, глядя на бойню, учиненную бледными тварями, майор еще ярче, еще острее прежнего чувствовал, как его захлестывает бессилие - и злость, им порожденная. Он ничем не мог здесь помочь, поскольку помогать попросту было некому: раненых оружие незваных гостей не оставляло принципиально. Тела, прожженные насквозь или вовсе обгоревшие до костей, почерневшие от яда лица и канатами вспухшие вены, широко распахнутые глаза, навечно устремленные в пробитый пулями потолок…ему никак не удавалось понять, решить для себя, какое зрелище все-таки хуже, страшнее - это или те, кто принес на корабль всю эту боль. Чувствуя, как колотится неровно и нервно и без того настрадавшееся сегодня сердце, Шиловский прикрыл на миг глаза, пытаясь отстраниться от того, что в них так и лезло - но теперь вынужден был вновь переживать минуты заведомо неравного боя, когда все, что он и ему подобные могли - пытаться разглядеть своего врага среди лавины ускользающих образов, поймать в прицел участок выгнутого, перекошенного воздуха - и выстрелить, руководствуясь одной лишь удачей.       Сделал ли он все, что мог? Сделал ли он, сразивший всего одну тварь, достаточно?       Шиловский открыл глаза. Заглянул, более не пытаясь отвернуться от того, во что так не хотелось верить, в лица тех, кто стоял рядом.       В живых, включая его самого, осталось лишь шестеро.       Погубил ли прочих враг? Или само желание остаться и принять бой? Не лучше ли было бежать - бежать без оглядки, бежать как можно дальше от всего этого?       Бежать, бежать, бежать…       -Бежать, - вовсе не сразу майор понял, что то были его собственные слова. - Мы должны бежать.       Молчание казалось невыносимым - к счастью, продлилось оно не очень долго.       -Бежать, значит? - Алексеев одарил его тусклым взглядом. - И куда же, интересно?       -Да куда угодно, - вдруг подал голос один из матросов. - Можно внизу переждать. Там их нет больше.       -А кто сказал, что снова не заявятся? - тут же осадил его другой. - Мы даже не знаем, какого лешего им тут надо.       -Нас порезать, что ж еще.       -Никто не уйдет. Никто.       И вновь - молчание: слова Горелкина, который, к удивлению майора, не только сумел дожить до этой минуты, но и записал на свой счет целых двух тварей, словно разом лишили дара речи всех остальных. Сил, чтобы вести спор - уж точно. Утерев пот с лица, Алексеев отвернулся, направившись к ближайшему дохлому созданию - и легонько пнул затянутое черной “тканью” тельце носком тяжелого ботинка.       -Их можно убить. Вы все видели.       -Можно, - вздохнул, повернувшись к нему, майор. - Но какой ценой?       -Цена не важна, - штурмовик “Атропы” говорил сухо, со злостью. - Еще не дошло, что ли? Мы не знаем, кто это и откуда. Не знаем, сколько их и только ли сюда они заявились. Не знаем, насколько ядовита та дрянь, которой до отвала тут надышались, - он наградил дохлую тварь очередным пинком - и в воздух тут же поднялся очередной клуб белого пара. - Мы, скорее всего, и так уже не жильцы…       -Хорошенькие дела, - буркнул кто-то. - Очень, мать их, хорошенькие.       -…но кое-что мы еще можем. Вернуть связь и сообщить на Площадку. Они должны знать.       -Но…       -Это не маги, - перебил говорящего штурмовик. - Не что-то из их закромов - таким бы попусту светить не стали. Это не маги…       -…но маги могли их призвать, - проговорил майор. - Не так ли?       -Могли, не спорю. Только не меняет это ничего - к такому Площадка не готова. И потому должна узнать, если…если не поздно еще…       -Поздно, - эхом отозвался Горелкин. - Слишком поздно.       -Если он не заткнется, я его сам заткну, - зарычал, пихнув матроса в бок, его сосед слева. - Уходить надо, вниз уходить, это верно…       -Да? И сколько мы пройдем, скажи на милость? - тут же взвился другой. - Лучше здесь сесть. Двери заварить и…       -Двери? Да они чхать на двери хотели, не понял еще?       -То-то они из стен только поначалу перли, а потом все ножками, ножками…       -Вот и мы…       -Выходить отсюда - сдохнуть ни за грош.       -…если бегом, то…       -Сейчас главное - не умение быстро бегать.       -А что тогда? Мелко дрожать?       -У вас двоих какие-то проблемы?       -Да уж у тебя скорее. Ты вообще стрелял, когда они полезли? Или так, в угол заполз и ветошью прикинулся?       Шиловский почти что физически ощущал, как накаляется обстановка - чувство это терзало его, нестерпимым жаром разливаясь по телу. Залитые страхом глаза, покрытые потом лица. Побелевшие костяшки пальцев - тех самых, что все крепче и крепче сжимают оружие. Последнее, что им сейчас было нужно, последнее, чего только любой, желавший пережить эту ночь, мог искать - чтобы кто-то сорвался и открыл-таки пальбу - неумолимо приближалось, отсекая, один за другим, шансы разрешить все миром.       Слишком много страха. Слишком много боли.       Слишком много смерти.       Лихорадочно пытаясь измыслить хоть что-то, пока не стало - проклятые слова Горелкина все еще не шли из головы прочь - слишком поздно, Шиловский не сразу понял, что разразившийся было спор вдруг замолк сам по себе.       Нет, не только он. Все звуки словно что-то высосало без остатка.       Все, кроме тех, о которых его рассудок в целях самозащиты постарался забыть сразу после пробуждения.       Все, кроме…       Нет. Нет, нет, нет, пожалуйста, нет…       Голоса из сна вернулись - стократ отчетливей, мелодичней…невыносимее, чем прежде. Голоса явились вновь, но теперь источником их, казалось, служило не что-то бесконечно далекое, что-то       два солнца       что он, к счастью своему, забыл, едва вырвался из цепких объятий того кошмара, а его собственная голова - словно нечто коснулось его, пока длился тот ужасный сон и оставило свой отпечаток, заронило свое семя, и теперь он был обречен слышать это каждый раз как       они       то, что стояло за голосами, приближалось. Оставило в подарок невыносимую боль и безудержный, безграничный страх.       -Высокие.       Что-то было не так - то ли с его глазами, то ли со всем помещением. Потолок стал заметно выше - теперь до него, казалось, было добрых метров десять. Стены изгибались, будто зажатая меж двумя пальцами игральная карта. Воздух       -Высокие. Высокие идут.       сплошь затягивала странная рябь - майору казалось, что он смотрит на стену текущей воды.       -Высокие.       Позади что-то происходило - что-то, помимо все усиливающихся всхлипов Горелкина. Позади - майор спиной это чувствовал - началась какая-то возня, но он никак не мог себя заставить обернуться…       …да что там обернуться - он и пальцем не мог шевельнуть!       Незримый груз, навалившийся на плечи, заставил Шиловского согнуться, выпустив автомат - но вместо того, чтобы с лязгом грохнуться об пол, тот отскочил от него, словно каучуковый мячик, весело отпрыгнув куда-то в сторону. Сердце обожгло болью, в ушах под набатный бой клокотала кровь. На каждое веко, казалось, давил вес в несколько тонн, а в сами глаза, готовые вот-вот лопнуть от колоссального напряжения, словно насыпали горсть мокрого песка, забили его столько, что не было ни единого шанса их затворить.       Только испытывать боль. Только смотреть.       -Пусти! Они идут!       Смотреть за тем, как стены, изгибаясь, удлиняются, тянутся вширь и в вышину, как краска на них идет пузырями и хлопьями слезает прочь. Обнаженный металл ржавел и рассыпался, словно в одночасье минули тысячи лет.       -Пусти! Ты не понимаешь, они идут! Они уже идут! Пусти меня!       Истошные крики Горелкина перекрывали все - даже нарастающий гул, который залил помещение от края до края.       -Идут! Идут! Я их слышу!       Когда напряжение, сковавшее его тело, достигло своей крайней точки - той самой, за которой не лежало ничего, кроме смерти - и когда сил оставаться в сознании, казалось, не осталось вовсе, Шиловский вдруг почувствовал, что оно начало отступать, словно кто-то незримый взял, да и приспустил немного натянутый поводок. Стало чуть легче.       Самую малость.       Достаточно, чтобы обернуться.       -Идут за нашими телами и душами!       Чтобы увидеть, как Горелкин - с залитым слезами, раскрасневшимся, изуродованным криком лицом - борется с двумя матросами за свой автомат.       -Я видел это!       Как одерживает верх, вырываясь на краткий миг из их рук.       -Я видел!       Как лицо того, что не успел убраться прочь, сминает и крошит пулями.       -И больше видеть не хочу!       Как уперев ствол себе в подбородок, Горелкин, все еще заходясь в рыданиях, со всех сил зажимает спусковой крючок.       Тело оседало на пол с невозможной плавностью, словно время решило замедлить теперь свой бег. Тело коснулось пола, но Шиловский - то ли секунду, то ли вечность тому назад - уже бросил за ним следить. Тяжесть постепенно отступала, вместе с болью возвращая ему, по малым частям, подвижность или ее подобие. Воздух дрожал и будто бы гнулся, словно что-то       высокие       пыталось продавить его с другой       невозможно       стороны.       И это у них получалось.       Шиловского охватила неумная дрожь. Пред глазами все мерцало, бомбардируя сознание бесконечно изменяющимися вспышками - тысячи, сотни тысяч, миллионы. Время сбилось с шага, поскользнулось и разлетелось на бесконечность вибрирующих осколков, пространство - лопнуло мыльным пузырем. Услышав крик из глубины водоворота, в который их затянуло, он с ужасом узнал в нем свой собственный - и с еще большим увидел, чем сменяются загорающиеся повсюду огни.       Увидел, что они больше не были одни.       Некоторые силуэты были уже видны вполне отчетливо, другие казались смазанными или вообще едва заметными. Сначала то были лишь намеки на форму, сложенные из углов, света и теней, но с каждым мгновением они проявляли себя все сильнее, безжалостно выдергивая из ткани реальности все больше нитей и вплетая в свой узор. Мир, словно против воли, будто бы с болью, овеществлял их, вливая все больше и больше себя в сущности, которые становились все более материальными.       Все более приспособленными к нему.       Один из матросов поднял оружие на ближайший фантом.       Негромкий хлопок. Короткая белая вспышка.       Автомат упал первым - и, ударившись об пол, разлетелся ржавой трухой. Медленно обернувшись, человек, что держал его, успел поднести руку к лицу, успел дотронуться до того, словно хотел в чем-то убедиться, что-то проверить - и осыпался внутрь собственной формы невесомой серой пылью.       Еще один бросился бежать.       Хлопок. Вспышка.       Череп, еще мгновение назад покрытый плотью и кожей, с глухим звуком коснулся пола. Из опустевших глазниц посыпался прах, нижняя челюсть, отколовшись от удара, раскрошилась на кусочки.       Шиловский не сразу понял, что еще жив - когда же этот факт наконец добрался до его скованного страхом сознания, то следом пришел тот единственный вопрос, который только мог зародиться сейчас. Почему?       Взглянув на Алексеева - штурмовика незримый удар опрокинул на пол, оружие его отлетело далеко в сторону - майор почти сразу нашел для себя и возможный ответ: ни один из них не был сейчас вооружен. Это, наверное, их и спасло. Спасло…       От кого?       Едва дыша от страха, Шиловский поднял глаза.       Несчастный Горелкин не обманул - они действительно были высокими. Ненормально высокими. Два с половиной метра чистого роста, запрятанного в чудные доспехи: гладкие, словно стекло, форм разом идеально симметричных и неправильных, беспорядочных - сама попытка осознать это вызывала сильнейшую головную боль. Длинные, изящные жезлы в руках - похожи на копья, целиком отлитые из какого-то мягкого, цветом своим напоминавшим о серебре, металла - вокруг наконечников беспрестанно кружились, ничем не удерживаемые, небольшие гладкие кольца. Маски в пене из цветных перьев и драгоценные камни на месте глаз. Калейдоскоп цветов и оттенков. Черные, серые, могильные тона. Тона алые, каштановые, карминные. Жемчужно белые и бордовые, лесной зелени и болотной воды, песчаного берега и морских волн, иголок сосны и граней изумруда. Мерцающие линии, изгибы, узоры. Узоры, похожие на масляные пятна. Узоры, совершавшие медленные, плавные, гипнотические движения по той поверхности, в которую были вплетены.       Шиловскому больше не хотелось кричать. Больше не хотелось бояться. Не хотелось думать о чем-либо на этом свете. Ему хотелось лишь одного - смотреть на эти пятна, на эти разводы, смотреть за их танцем, чтобы не пропустить ни единой детали. Смотреть вечно.       Высокие создания вытягивались вдоль стен - движения их были плавными, а четкости построения позавидовала бы, наверное, любая армия мира. Одна из фигур отделилась от остальных, мягко шагнув в сторону майора и штурмовика “Атропы”. Этот был закутан в длинную, до полу, накидку из невесомой черной ткани, сверху донизу расшитую какими-то чудными письменами: непостоянными, вечно пребывавшими в движении…исключением был лишь находившийся на уровне груди серебристый, иззубренный полумесяц. Антрацитово-черная маска повернулась к Шиловскому.       И то, чему не было имени, пришло, пронзив его незримой стрелой.       Шиловский почувствовал себя куклой, у которой только что обрезали все ниточки до единой. Власть над собственным телом ушла, сгинула прочь, словно и не было ее никогда - взглянув всего лишь раз в лицо, что открылось ему за таявшей на глазах маской, майор без сил повалился вперед, на подогнувшиеся колени.       Нервные окончания захлестнул бешеный, совершенно невыносимый приступ. Во рту пересохло, по лбу, по щекам тяжелыми горькими каплями заскользил пот. Вытягивая шею и прилагая титанические усилия к тому, чтобы просто вдохнуть, впустить в себя немного воздуха - тяжелого, в одночасье наполнившегося какой-то приторной вонью, словно где-то рядом вовсю жгли сахар - он пытался отвернуться, пытался перестать смотреть на это…       Прекрасное. Удивительное. Дивное. Восхитительное. Прелестное. Пленительное. Бесподобное. Изящнейшее. Не знающее равных в великолепии.       Судороги, охватившие все его тело, были ничем по сравнению с болью, зародившейся где-то глубоко внутри, крик, которым он желал разрешиться, не шел ни в какое сравнение с беззвучным, полным первобытного ужаса воплем, что исторгала сейчас сама его душа.       Такая же жалкая, как он сам.       Незначительный. Никчемный. Убогий. Презренный. Пустой. Бессильный. Бесполезный. Недостойный дышать одним воздухом с теми, кто сейчас, один за другим, открывает им, низшим созданиям, свои лица - если в мире и существуют боги, то выглядят они именно так…       Идеальное создание, отмеченное иззубренным полумесяцем, приблизилось. Сама мысль о том, что божественное существо потратит целую секунду или даже две своего драгоценного времени на то, чтобы лишить такой бесполезный кусок мяса и костей, как он, его жалкой жизни, звучала почти кощунственно. Разве мог он, не стоящий и мельчайшего кусочка кожи с мизинца божества, это допустить? Нет, конечно же нет! Он сделает все сам, он прямо сейчас перережет себе глотку, разорвет вот этими вот пальцами, добровольно и радостно выдавит себе глаза и выгрызет сердце…       Пусть только прикажет. Пусть подарит хоть слово. Хоть слог. Хоть самый крохотный и незначительный намек на то, что он, недостойный, должен содеять. Все, что только захочет. Все, что только потребуется. Все, все, все, все…       Божество простерло к майору свою руку.       Улыбнулось.       С тихим шелестящим звуком - словно пересыпались, подгоняемые ветром, пожухлые листья - реальность за спиной божества дала трещину и вынырнувший оттуда клинок пробил его насквозь.       Серебряный полумесяц окропила лазурная кровь.       Это было сродни подъему с глубины - столь резкому, что свое выживание Шиловский не мог объяснить ничем, кроме очередного чуда. В лицо словно плеснули ледяной водой - и еще пару ведер опрокинули за шиворот. Его колотило, как в лихорадке, по пересохшему начисто рту блуждал какой-то до тошноты горький привкус. Головная боль металась по черепу, выскобленному напрочь от мыслей даже самых ничтожных и простых, от памяти даже о том, что творилось с ним минуту или две назад.       Реальность, впрочем, не собиралась давать майору ни единой лишней секунды на то, чтобы привести свое сознание в какое-то подобие порядка.       Тварь с полумесяцем на груди выгнулась всем телом, обильно заливая пол и оторопевшего Шиловского светло-синим соком. Лицо существа словно пошло рябью - и тут же оказалось наглухо запечатано черной маской. С легкостью бабочки, решившей сорваться с иглы - и получившей для этого немыслимый запас сил - создание соскользнуло с клинка, выделанного то ли из керамики, то ли из кости. За время меньшее, чем требуется на один удар сердца, обернулось, шаря рукой по поясу…       И рухнуло вперед подрубленным деревцем, когда нечто, слишком быстрое для человеческого глаза, полоснуло его уже по груди.       Все было забыто - опасения, страхи, продиктованные отчаянным желанием протянуть еще хотя бы минуту на этом свете меры предосторожности. Рывком поднявшись на ноги - откуда только силы взялись? - Шиловский отскочил назад, и, когда минуло несколько секунд, каждая из которых показалась целой вечностью, понял, что еще жив, еще дышит. Алексеев уже был рядом - и судя по выражению лица, понимал ничуть не больше самого майора.       Тварь с полумесяцем грудой окровавленного - если, конечно, эта лазурная синь была их кровью - тряпья развалилась на полу, все еще не оставляя попыток подняться - подрубленные чуть ниже колен ноги положили им конец. Удара Шиловский толком не видел, не видел он и того, кто был за удар в ответе - просто что-то мелькнуло в воздухе, что-то неуловимо-быстрое, что-то…       Раздвоенное.       Носящий полумесяц, казалось, вовсе не испытывал боли - а лужа крови, что растекалась под ним, грозя вот-вот обернуться небольшим озерцом, была лишь небольшой неприятностью. Вытянув руку, он не застонал, не закричал - запел, медленно и заунывно, слог за слогом выговаривая нечто на своем непостижимом языке.       Шиловский подарил штурмовику взгляд, до краев набитый страхом и немыми вопросами - и тут же получил его полную копию в ответ. Что бы тут ни творилось, их, людей, в расчет никто не брал - казалось, про само их существование забыли вовсе, настолько оно было незначительным.       В поисках ответа майор обратил свой взор на созданий, что тянулись вдоль стен. На помощь своему командиру - если это, конечно, был таковой - не спешил никто. Некоторые лица все еще были открыты, поражая своей ледяной красотой - и позволяя увидеть, что взгляды их владельцев направлены аккурат на умирающего.       Не было в тех взглядах ни страха, ни печали, ни даже злорадного торжества. За гибелью своего собрата существа наблюдали с каким-то холодным, до омерзения спокойным…нет, то, что майор видел в этих глазах, не было в полной мере и удовлетворением. Ленивый интерес сытого падальщика, чью будущую поживу медленно раздирают на клочки - на мгновение встретившись взглядом с одним из существ, майор отчего-то подумал, что от них затошнило бы и шакала.       Алексеев сделал осторожный шажок назад, по направлению к дверям - и замер на месте, едва один из незваных гостей чуть поднял свое копье в очевидном предупреждающем жесте. Уходить им определенно не собирались позволять - но стоило только штурмовику остановиться, как создание мигом утратило к нему всякий интерес, вновь обратившись в наблюдение за носящим полумесяц.       Майор и штурмовик “Атропы” вовремя обернулись к раненой твари - как раз чтобы увидеть новых гостей, ступивших на корабль дьявол знает откуда.       Их было двое: еще одно создание в диковинном доспехе - в этот раз окрашенном глубокой кобальтовой синью - и великан с костяным мечом, волосами белее снега…       Лицом, будто бы расколотым надвое.       И лишь одна его половина была плотью.       Сам взгляд на существо, сама попытка охватить разумом, осознать увиденное вызвала боль. Левая часть лица - нет, всего тела его - была едва осязаема: иногда - словно текущая вода, в другой миг - невесомая, призрачная, просвечивающая насквозь. Уперев свой клинок в пол, он застыл грозным изваянием, в то время как его спутник неторопливо зашагал вперед.       Носящий полумесяц заговорил вновь - Шиловский, конечно, не мог понять ни слова, но глухую ярость, сквозившую в каждом, не почувствовать было нельзя. Создание в доспехе кобальтовой сини ответило - здесь же каждое слово было полно такого холода, что стены, казалось, вот-вот расцветут изморозью. Едва заметно кивнуло головой.       “Полумесяц” попытался отползти назад, скользя в собственной крови. Поднял руку, каркнув что-то гневное…       Отсеченная голова покатилась по полу, ударившись о носок чьего-то высокого сапога. Из ровных рядов послышался чистый, звонкий смех - словно заговорили разом десятки крохотных колокольчиков.       Беловолосый великан стряхнул кровь с клинка и отступил назад, встав за спиной своего спутника.       Шиловский чувствовал, что даже если он до того не понимал решительно ничего, то сейчас понимает еще меньше. Раздираемый отчаянием, он взглянул на Алексеева, ища у штурмовика если не помощи или совета, то хотя бы взгляда, более уверенного, чем его собственный. И, повернувшись к нему, в мгновение ока понял, что тот собирался сделать.       Алексеев шагнул вперед - лицо его буквально побелело от напряжения. Поднял руку, будто бы напоминая, что оружия при нем нет. Судорожно выдохнул.       -Послушайте, вы…       Новый гость - тот, по чьему приказу, похоже, был обезглавлен “полумесяц” - обернулся на голос так резко, что майора передернуло. Напоминать о своем присутствии, похоже, было непростительной ошибкой.       -…вы понимаете, что я говорю? Мы…       Маска с двумя крупными сапфирами на месте глаз уставилась на штурмовика.       Речь Алексеева оборвалась на полуслове.       Лицо его - смертельно бледное, покрытое потом - вытянулось, приобретая выражение напрочь отсутствующее. Бессмысленное и пустое, будто у куклы.       Создание в синем доспехе шагнуло к ним.       Алексеев упал на колени.       То же, что свершилось дальше, разметало по клочку последние остатки воли майора Шиловского.       Он не хотел этого видеть. Он не хотел слышать этого. Он не хотел верить в то, что это вообще возможно. Только не с этим человеком. Только не с тем, кто спас жизнь ему и многим другим, кто не просто сохранил присутствие духа там, где прочие готовы были забиться в угол и ждать смерти, но пытался организовать, направить их, пытался победить, нисколько не интересуясь, с кем вообще приходится биться…       Только не с тем, кто скорее бы умер, чем сдался.       Алексеев смеялся, размазывая по лицу слезы. Кинувшись в ноги существу в синем доспехе, он кричал, умоляя дать ему приказ, вопил в голос, цепляясь за тонкий плащ и покрывая поцелуями латные сапоги. Клялся в вечной преданности. Молил о праве служить - а коли нет, то о чести умереть от руки прекраснейшего из созданий. Рассыпался в благодарностях за то, что был удостоен взгляда высочайших.       Существо в синем доспехе коснулось его - легонько, лишь кончиками пальцев.       И что-то начало меняться.       Шиловский тяжело, с шумом глотнул воздуха. Моргнул - в тщетной надежде, что это ему только кажется, что это сейчас возьмет и исчезнет.       Что он сможет, наконец, проснуться.       Сейчас. Прямо сейчас. Ну пожалуйста. Пожалуйста.       Но это продолжалось.       Увиденное творило с его рассудком то же, что раскаленная печь делает с брошенным на нее кусочком льда. Этому не было имени, не было объяснения - и прощения тоже быть не могло. Это нельзя было выдержать - и, глядя на это       превращение       Шиловский не мог больше даже кричать. Страх, дойдя до крайнего предела, положенного человеческому существу, обернулся чем-то вроде обиды - глупой, почти детской, смешанной с безграничным изумлением.       Почему? Почему он видит это? Почему он? За что?       Пусть это уйдет! Пусть уйдет!       Что-то словно оборвалось внутри него - сознание больше не могло заслоняться от картины, слишком чудовищной, чтобы совладать с ней, переварить ее хотя бы частью. Страха больше не было. Мыслей тоже.       Кроме одной.       И ей Шиловский подчинился весь без остатка, опрометью кинувшись прочь.       Где-то там, за спиной, раздался негромкий хлопок. Неважно. Уже неважно. Он уже у дверей. У самого порога. Он уже…       Сейчас он проснется. Проснется и все забудет. Прямо сейчас. Сейчас он…       Страха больше не было, как и боли.       А вскоре исчезло и все остальное.       Издали бой казался чем-то суетным, несущественным. Стена снега, что спадал с неба вперемешку с дождем в объемах совершенно безумных, отлично справлялась с тем, чтобы перекрыть обзор, ветер, словно получивший отмашку от неких высших сил, завывал так, что все остальные голоса, гулявшие по кораблю, тонули в нем без остатка.       Издали бой казался не более, чем чередой ярких вспышек и глухих, едва слышных хлопков. Едва ли похоже на зрелище, достойное внимания. Едва ли можно узнать в этом последнее отчаянное сражение, что защитники корабля дали на взлетной площадке: тщась выиграть время для товарищей, что вовсю пытались поднять в воздух два застывших там вертолета, а в случае неудачи - желая продать свои жизни как можно дороже.       Отсюда, с вершины антенного поста системы управления артиллерийским огнем, почти ничего не разглядеть и не услышать. Но две фигуры, застывшие у самого края, продолжают всматриваться в метель.       -Сколь велико их число, Ранка?       Вопрос, который из-за ветра очень легко было услышать лишь частью, задала фигура, стоявшая слева. Трепетавший за ее спиной плащ был собран, казалось, из легчайшего тумана, чьей-то волей обращенного в ткань, доспех, налитый глубокой кобальтовой синью, почти сплошь покрывали прихотливо извивающиеся письмена, многосложные узоры, переплетенные неразрешимыми узлами, тончайшая филигрань и драгоценные камни. Не выписанные и не вырезанные, а скорее вытканные повсюду слова и знаки ни мгновения не пребывали в покое, но собранная из них паутина, ежесекундно менявшая свою структуру, могла многое поведать тому, кто был способен за ней уследить: храня куда больше, чем просто внешнее имя хозяина, его родословная или список славных деяний, она буквально сочилась забытыми тайнами, давними обещаниями и изощренной ложью. Лицо закрывала украшенная перьями жемчужно-белая маска, два идеально подогнанных по размеру сапфира тонули в отверстиях для глаз. Общую картину в какой-то мере нарушал повязанный на предплечье серый бант с крохотной дисковидной брошью: та хранила изображение небольшой перелетной птички, вместо ног имевшей лишь пучки перьев - ни дать ни взять ласточка.       -Десятка три, не больше. Все, кто остался.       Выпустивший на волю последние слова ростом был чуть пониже, зато несколько шире в плечах. Доспех его, цвета бутылочного стекла, буквально ломился от всевозможных украшений, по карманам плаща же были рассажены в великом множестве иглы и спицы, крючки и сверла, тончайшие лезвия, выплавленные из материала, отчаянно напоминавшего серебро, закупоренные в лед стебельки неведомых растений и одно небольшое, в изящной оправе, зеркальце. Светло-серый шлем-маска с вытянутым далеко вперед раздвоенным забралом отчаянно напоминал лисью морду.       -Возможно, ты ныне раздумываешь, стоило ли отсылать его в одиночку?       -Отнюдь, - голос Ласточки был ничуть не теплее ветра, что рыскал по кораблю. - Наш нынешний неприятель не стоит тревог. В довершение того же…это Иней. Будь их три десятка или три сотни - исход один.       Следующую минуту или даже две молчание нарушал лишь голос ветра.       -Иней, - Ранка едва слышно вздохнул. - Последний рыцарь Одиннадцати царей. О нем ходили легенды еще в пору юности наших с тобою предков. Я думал, он никогда не покорится нам.       -Ничто не вечно, кроме Королевы, - озвучила Ласточка старинную поговорку.       -Тебе стоит быть настороже. Сей зверь - приобретение весьма и весьма дорогое, но оно может сослужить хозяину не самую добрую службу, особенно при дворе. Как уже было мною сказано, разбой, что чинила его неукротимая рать, успел войти в легенды. Его крови жаждут очень и очень многие…впрямь ли стоило брать его сюда, сейчас?       -Он уже бывал здесь прежде, Ранка.       -Здесь? В Огражденном мире?       -Как и ты, если услышанное мною не есть ложь в той или иной мере. Ты ведь тоже однажды ступал на эту землю, верно?       -Все так.       -Говорят, у тебя была и фаворитка из Огражденного мира?       -И вновь верно, - Ранка чуть склонил голову в знак согласия. - Она забавляла меня какое-то время, но в итоге предала.       -Вот как? И что же она сотворила?       -Посмела состариться без моего дозволения.       Где-то там, на корме, продолжали звучать выстрелы. Ветер исправно доносил их сюда - впрочем, все реже, все меньше.       -Одна из твоих сестер, ведомо мне, тоже оказывала покровительство…       -Верно, - Ласточка легко кивнула. - Но договор был нарушен, а время - растрачено попусту. Ее не оказалось в числе тех, кто успел вернуться до разъятия.       -Быть может, она жива.       -То мы узнаем, когда вскроем уцелевшие прибежища в этом мире и пробудим спящих, но никак не раньше. Впрочем, даже если она действительно окажется среди них, вмешаться в мои планы ей не удастся…       Со следующими словами Ранка помедлил. Хлопья снега спадали на шлем, тут же тая и срываясь вниз прозрачными капельками.       -Как не сможет теперь того содеять и Эхо.       Вделанные в белую маску сапфиры гневно сверкнули.       -Соглядатай Королевы понес кару за свое безрассудство и скудоумие. По его вине мы ошиблись местом при переходе. По его вине я осталась без корабля и доброй половины соцветия…       -…и лишишься куда большего, если о том прознают. Эхо был любимейшей потехой третьего принца…его недовольству не будет границ.       -Третий принц забудет обо всем, едва падет Огражденный мир, в том числе и о своем любимце. Сверх того, теперь нам не придется оглядываться через плечо на ищейку.       -Ты мудро поступила, отняв его жизнь чужой рукой. На дознании, коли таковое все же состоится, у тебя будет больше простора… - задумчиво продолжал Ранка. - Будь решение в моей власти, я бы, возможно, повременил еще…но что содеяно, то содеяно - а содеяно, не могу не отметить, хорошо. Сделаю небольшое признание - меня изрядно позабавили его последние слова.       Белая маска в этот раз осталась безмолвной. Хозяйка ее, вглядываясь в метель, вызвала в памяти предмет разговора       Ты перешла черту. Никто не смеет убивать Полуночников!       и позволила себе короткую, полную мрачного удовлетворения улыбку.       Я служу Королеве!       Позволила себе вспомнить и другие слова - те, что принадлежали ей самой.       Все мы служим Ей. Каждый на свой лад.       Позволила ярости, что была стократ холоднее этих вод, этого снега, чуть поутихнуть.       -Кажется, с однодневками покончено, - Ранка медленно поднял руку, указывая куда-то вперед, в пургу. - Твой зверь справился даже быстрее, чем я предполагал.       -Но не так споро, как думалось мне, - Ласточка покачала головой - обрамлявшие шлем перья задрожали, переливаясь всеми мыслимыми цветами. - Возможно, он еще не вошел в полную силу…последствия неудачного перехода…       -Причина вполне может быть и в ином, - проговорил Ранка. - Этот мир - сущее бедствие. Взгляни.       Латная перчатка, повинуясь воле хозяина, истаяла, открывая взору бледную кисть, сплошь обтянутую полупрозрачным слоем: на гладкой, тоньше волоса пленке беспрестанно расцветали и гасли узоры, подобные маслянистым разводам на поверхности воды. В одном месте слой истончился до того, что была отчетливо видна кожа - мелкая, не крупнее ногтя прореха появилась и тут же заросла вновь.       -Вуаль изнемогает, - тихо произнес он. - Здесь повсюду Горькая Падь…она тлеет даже в самой их крови. А крови однодневок мы нынче пустили вдоволь…       -Не самая трудная задача. Третий принц был прав, когда говорил мне, что здешние однодневки обладают выносливостью обыкновенного голубя. В условиях, в которых погибнет голубь, погибает и один из них, - Ласточка задумчиво коснулась маски двумя пальцами. - Уже успела увериться в том на практике. Один из тех, кого я взяла внизу, не вытерпел даже первичных метаморфоз.       -Они слабы, то верно. Но помни о Горькой Пади. Помни о том, что этот мир не избегнул и ядовитых семян Пади Пустоты.       -Не поминай всуе, - сапфиры вновь сверкнули. - Не поминай, когда мы не одни.       -Когда мы…что? - резко обернувшись, Ранка уставился на то, что казалось не более чем рябью в воздухе. - О, вот в чем дело…нас с тобой смеет подслушивать какая-то подлая душонка. Покажись немедленно - и смерть твоя будет быстрой, негодник.       -И правда, к чему этот маскарад, первый координатор? - слова, сказанные на чужом языке, в устах Ласточки звучали даже холоднее обычного. - Явите себя, пока еще не поздно. Быть может, я даже позволю вам объясниться, что вы собирались делать, прокравшись за наши спины…       -Ничего плохого, грозный легат, - быстрым, сбивчивым тоном пробормотала завернутая в светозащитный кокон фигурка, вываливаясь из воздуха. - Совсем ничего плохого-скверного. Корабль сорняков - опасное место, ходить-шагать без тенеплета только дурак будет.       Ранка презрительно скривился под своей маской. Первый координатор Соой, как и все прочие слуа, роста был невеликого - взгляд его, будучи направлен прямо, упирался ему и Ласточке в лучшем случае в живот. Подстать росту была и успевшая стать легендарной твердость духа уроженцев Ночных Земель: расхожая шутка гласила, что воин слуа, оставшийся в одиночестве, будет равно бояться как отступить, так и продвинуться вперед хотя бы на шаг, в итоге померев на месте от страха. Полагавшиеся в первую очередь на плоды своей науки - жалкие клочки давно минувшей эпохи - и в последнюю - на собственные силы, трусливые и непостоянные воины-миражи были последними, с кем любое здравомыслящее существо в любом из миров пожелало бы иметь дело.       -Спешу доложить-рассказать, грозный легат, - низко поклонившись Ласточке, затараторил Соой - речь его была столь же нервной, что и походка. - Все сорняки внизу убиты-перерезаны. Их каналы в наших руках, разобраться было нетрудно. Технология связи сорняков недалеко ушла от громких криков.       -Отрадно слышать, что хоть какие-то успехи вам сопутствовали, - не скрывая утомления, проговорила Ласточка. - Что вы сумели добыть оттуда?       -Все в точности, как и было доложено. Кланы сорняков бьются-грызутся меж собой вовсю. О нас никто не знает, точно-точно. Верьте-доверяйте мне, грозный легат, - закутанный в черное в который раз тряхнул головой, скрытой за тяжелым шлемом. - Мы установили также, где искомое логовище, оно сейчас в осаде. Из-за ошибки-промаха при схождении мы угодили не в то место, верно, но мы не так уж и далеко…       -Это все вести, что вы мне принесли?       Соой, в очередной раз поклонившись, двинулся вперед - типичным для его вида быстрым и суетливым шагом. Нервозность и раздражительность в каждом движении была, как давно еще узнал Ранка, едва ли не ведущей из их отличительных черт, достигая своего предела в моменты, когда слуа злился или ему угрожала опасность - там же брали корни их молниеносная реакция и поистине бешеная скорость.       -Нет-нет, грозный легат, - остановившись в каких-то двух шагах от своей собеседницы, забормотал Соой. - Еще вести есть, печальные-горькие вести для вас. Больше половины моего полуполка разбито-рассеяно из-за ошибки при схождении. Командный круг разомкнут, потери велики. В таких условиях продолжать неразумно-неуместно. Молю о дозволении отступить…       -Даже не помышляйте о том, - от одного только тона, взятого его собеседницей, Соой весь сжался, став еще более походить на комок грязной ветоши с тяжелым дыханием. - Мне потребуются все до единого, в том числе и ваше воинство, пусть даже толк от него и ничтожно мал. На этом все?       -Нет, грозный легат, - слуа в который раз отвесил низкий поклон. - Вы приказали сообщить-донести до вас, если мы найдем вашего оруженосца. Боюсь-опасаюсь, но должен дать вам ответ, грозный легат - мы его все-таки отыскали…       Стены узкого коридора были перепачканы кровью. Тел, однако, на пути не встречалось: воины-миражи слуа, получившие приказ замести следы, явно намерены были сделать это со всем тщанием. Черный дымок, затекающий в распахнутые иллюминаторы откуда-то сверху, позволял предположить, что работа их была в самом разгаре.       -Ты весьма настойчиво рекомендовал мне принять его, Ранка.       -Так и было.       -Ты говорил, что сын твоей младшей сестры, пусть и не бывал прежде в походе, пусть обучение его еще не окончено, уже достаточно хорош, чтобы сгодиться для меня.       -Обычным порядком минули бы годы, прежде чем Шелест получил - если получил бы - свой прощальный цветок, но нынешняя ситуация буквально молила о том, чтобы воспользоваться обходным путем, не так ли?       Пара двигалась неспешно, оставляя позади затянутые дымом коридоры, опустевшие каюты, пробитые выстрелами трубы и перевернутую, часто вовсе изломанную в клочья мебель.       -Напомни, какую плату ты взял с него за представление?       -Вполне удовлетворительную, но спешу уверить тебя - причин для беспокойства как не было, так и нет. Да, я ввел в твое соцветие еще одного своего родича, к тому же…       -…имеющего перед тобою долг.       -…но ведь и ты связала его клятвами, не так ли? Невозможность действовать согласно твоей воле и уж тем более - любые действия вопреки ей, полностью исключены. В противном случае он просто не смог бы принести обеты, ты же знаешь.       -Слуа так и не сказал, что именно случилось - лишь то, что мой оруженосец жив…пока что. Я питаю надежду, что он все-таки будет стоить хотя бы части тех слов, которыми ты терзал меня в дни минувшие.       В конце очередного коридора Ласточка замерла, пропуская через себя слабейшую тень почти уже угасшего эха. Сочтя, что услышала достаточно, она повернула к спутнику лицо - вернее сказать, богато украшенную маску, за которым то скрывалось.       -Похоже, это здесь, Ранка.       Без лишней спешки, но и не медля больше положенного, пара проследовала на звук: то был слабый, едва слышный стон, потонувший под конец в столь же тихом треске льда. Позади осталась очередная каюта - и несколько воинов-миражей, выволакивавших оттуда тела бывших хозяев: со стороны могло показаться, что трупы просто-напросто скользят по воздуху, подхваченные неведомой силой. Пройдя еще немного вперед и поднявшись по ступенькам на палубу выше, пара вновь повернула, и, наконец, остановилась, достигнув источника звука.       Тело замерло в позе весьма причудливой - на середине торопливого шага, с прижатыми к горлу руками. Клочки легчайшей ткани изумрудно-зелеными пятнами рассыпались по полу вперемешку с осколками льда - лед же, до краев налитый лазурной дымкой, успел уже покрыть собою достаточно обширный участок ближайших стен.       Постаравшись, можно было различить тоскливую песнь - лед обращал в нее крики, что были закупорены внутри.       -Шелест, - безучастным тоном произнес Ранка, разглядывая тело.       -Похоже, мне теперь надобен новый оруженосец, - столь же прохладно отозвалась Ласточка. - Кажется, он еще жив?       -Соой не обманул, - Ранка тихо кивнул. - Выше рта уже лед, но метаморфоза еще далека от завершения, что легко заметить по глазам. Видишь, они отреагировали на наше появление и продолжают дрожать?       -Значит, внутри яда все еще недостает, - задумчиво протянула Ласточка. - Быть убитым собственным прощальным цветком…на моей памяти это впервые.       -Случай весьма любопытный, - Ранка склонил голову набок. - В обычной ситуации его бы сберег доспех, но, похоже, из-за ошибки при переходе произошло крохотное, совсем незначительное смещение…       -Судя по направлению роста льда, укол был совершен в ногу. Цветок неожиданно сместился внутрь вместе с целым сегментом доспеха…       -Досадно, что он не сумел расслабиться. Излишнее напряжение в момент начала метаморфозы почти всегда отрицательно сказывается на конечном результате.       -На мой взгляд как раз наоборот - общая композиция получится не такой постылой. Мало кого подобная метаморфоза успевает застать в движении, да и эти обрывки пали очень удачно…почти как лепестки…или листья…       -Пожалуй, в твоих словах есть доля истины. Если желаешь, я могу что-нибудь с этим сотворить.       -Достанет ли тебе времени?       -Вполне, - в руках Ранки уже было зеркальце - и росло на глазах. - Основная тема уже просматривается мною довольно четко - внезапный приход холодов, смена сезонов…нужно только добавить ей смыслового богатства…о, я, кажется, знаю. Что скажешь насчет метафоры нашего возвращения в Огражденный мир? Наступление верных Королеве войск оказалось столь стремительным, что враг был разбит раньше, чем осмыслил, что свершилось, и все, что теперь осталось уцелевшим - безмолвно взирать на победоносное шествие…а эти разбросанные лепестки…листочки…пожалуй, можно представить как…       Глаза Шелеста вновь задрожали. Тело, обескровленное и большей частью переплавленное в лед, доживало последние, исполненные чистейшей муки минуты. Дождавшись, пока зеркало не закончит рост - теперь оно едва умещалось в руке - Ранка приблизился к будущей статуе, медленно обходя ту по кругу.       -Да, полагаю, что управлюсь быстро. Немножко обработать и можно смело упаковать, - протянув пальцы к зеркальной глади, он осторожно коснулся ее. - Передам тебе, когда все завершится. Думаешь выставить его в Нетленных садах или же у себя?       -Пока еще нет уверенности. Едва закончишь здесь, передай соцветию мое слово. Пусть сочтут павших и перепишут имена - когда мы вернемся домой, те, кто имел пред ними долги, будут рады узнать, что ныне свободны, - осторожно обогнув ледяное изваяние, ледяным же тоном произнесла Ласточка, направив свой решительный шаг в сторону ближайшей двери. - Я пойду встречу Инея. Нам не должно задерживаться здесь дольше необходимого.       -Мудрое решение, - в голосе Ранки заскользили веселые нотки. - Знаешь, все это навеяло мне несколько славных воспоминаний…скажи, ты ведь еще помнишь те времена? Помнишь, как наставники дни и ночи напролет гоняли нас по аллеям Нетленных садов, отделив зрение и слух?       -Забудь об этом.       -Очень того желал бы. В свой первый год я был близок к тому, чтобы измыслить десяток новых богов и молить их о пощаде, - Ранка звонко рассмеялся. - А что до тебя?       -Займись делом, которым желал заняться, - свой ответ Ласточка дала, даже не потрудившись для того обернуться. - А я пока проведаю Инея. Я желаю, чтобы к нашему возвращению все было готово.       -Я приложу все…       Остаток фразы Ласточка упустила, не видя в том, впрочем, большой беды. Из глубин памяти поднялось несколько старых картин, запечатлевших те самые времена, о которых поминал Ранка. Пришло в голову, быстро, впрочем, отхлынув, и видение украшавшего когда-то ее одежды ледяного цветка - то был традиционный подарок для тех, кто отправлялся в свой первый поход.       В первый же день цветок раскрошился, невесомой пылью просыпавшись на землю чужого мира. Остановившись единственно для того, чтобы смахнуть прочь осевшие на доспехе ледяные крупинки, она двинулась дальше - и больше никогда уже не оглядывалась назад.       Первый труп обнаружился еще на подступах к взлетной площадке - окровавленный однодневка заполз за какой-то закрепленный на палубе контейнер, у дверей которого его и нагнала смерть. Два других встретили ее на небольшой, в три ступеньки, лесенке - встретили рассеченной до кости спиной и вырванным горлом. Тех, что были после, сосчитать, явись такая мысль в голову, оказалось бы весьма затруднительно - для того пришлось бы составлять все эти тела воедино.       Розоватый от крови снег приятно хрустел под ногами - его все еще хранящая белизну родня продолжала сыпаться с ночного неба, растекаясь по изодранной в лоскуты форме, спадая в вывернутые из суставов руки, запрыгивая в жуткие резаные раны, ручейками затекая в распахнутые рты и остекленевшие глаза. Ветер с веселым перезвоном катал по палубе стреляные гильзы - часть из них он успевал отвести от края, другая же срывалась прямо в беспокойные темные воды.       Миновав место былой бойни, она не смогла совладать с желанием поближе поглядеть на малый воздушный корабль однодневок - грубой конструкции аппарат с огромным до нелепости винтом. Задержала взгляд на алой звезде - вероятно, герб рода или клана - осторожно коснулась обтекаемого корпуса, открыла крупную, забранную сверху стеклом, сдвижную дверь. Воспоминания о днях юности, проведенных под чахлым солнцем Остывшего мира, обыкновенным пилотом вначале “Стрелолиста”, а после и “Отсверка”, явились в сознание без всякого приглашения - изгонять их прочь она не спешила. Разглядывая кабину - сделанная под этих недоразвитых существ, она была слишком низкой, чтобы стоило даже пытаться туда пролезть - вновь переживала, почти как наяву, каждый вираж в сизо-сером небе, каждый порыв воздушного потока, что, обтекая корабль, передавался частью и крепко связанному с ним хозяину. Вспоминала полеты над самыми верхушками заснеженных деревьев - подстрелить тебя могут только прямо над собой, но тогда уже слишком поздно, тогда вниз уже сброшены и летят, вытягивая жизнь из всего, чего коснется их мертвенное свечение, Испивающие Цвет…       Стоило сохранить кого-нибудь из однодневок в живых - кого-нибудь, кто мог бы управляться с этой штукой. Кого-то, у кого она могла бы взять это знание и насытить свое любопытство…       -Не ждал тебя так скоро, Ласточкины Крылья.       -Я тоже не ожидала, что ты вновь меня ослушаешься, Иней, - обернувшись, она спокойно встретила тяжелый взгляд. - Ты должен был вернуться ко мне сам, как только здесь со всем было покончено. Не заставлять меня отправляться на твои поиски.       Ко всем тем бессчетным дарам, что преподносились ей еще при рождении, взрослая особь фомори добавляла по обыкновению еще один, взращивая со временем вне зависимости от собственных желаний - умение внушать если не страх, то как минимум здоровые опасения любому существу, что имело несчастье оказаться к ней слишком близко. Иней исключением из правила вовсе не служил, более того, вписывался в это самое правило даже слишком прочно - мало кто счел бы соседство с его долговязой фигурой, пусть и кратковременное, чем-то счастливым. Традиционное одеяние из рыбьей кожи, перепачканное кровью однодневок, было сплошь увешано трофеями. Нашлось здесь место обломкам чужого оружия и лоскутам, выкромсанным из одежд и кожного покрова жертв - если, конечно, таковые у них находились. Хватало среди прочего костей и перьев, пересушенных или вплавленных в ледяные сосуды внутренних органов самого разного вида, чудной формы осколков или намертво закупоренных колб, в которых плескались в лучшем случае жидкости, в худшем же наполнением служил невыносимо яркий, явно живущий своей жизнью, свет. Длинный, белого меха плащ украшали скальпы крылатых дев из Остывшего мира, воротник был исчерчен десятками серебряных нитей - по одной за каждую удачную охоту. Колыбельная Песнь, заткнутый за простой пояс из плетеных шнуров белый клинок, не отличался ни размерами, ни причудливой отделкой, не было вырезано на кости и каких-либо символов.       Подняв взгляд выше, на лицо, обрамленное молочно-белыми волосами - безмерно длинные и где аккуратно сплетенные, где просто спутанные, они спадали далеко вниз по спине - важнее всего было не всматриваться в тот лик слишком уж пристально: в конце концов, вернейшим из способов заработать головную боль была и оставалась во все времена заведомо тщетная попытка отыскать ту незримую границу, что раскалывала тело каждого фомори надвое. Правая половина лица Инея, изукрашенная клановыми рисунками, имела пусть и бледную, но все же плоть, которой вполне можно было коснуться - о чем свидетельствовало множество шрамов, на той плоти расселившихся. Левая доля все того же лица могла сойти за телесную лишь изредка, да и то - лишь в родном краю, краю чужому же каждый фомори являл свою истинную суть: по одну сторону неуловимого разреза - облеченную в плоть, и по другую - полупроницаемую, зыбкую, почти просвечивающую насквозь. Глаза Инея - тот, что был вполне материален, и тот, что напоминал о себе лишь холодным мерцанием - смотрели на Ласточку, впрочем, одинаково недовольно.       -С делом, которое ты мне поручила, мог справиться любой из твоих воинов, - голос фомори был даже более хриплым и сухим, чем обычно. - Но ты послала не одного из них, а меня. Почему так? В них у тебя меньше веры? Возможно, но причина все же не в этом…       -Иней…       -Причина в том, что ты желала показать им пример. Желала вселить в них страх, желала напомнить, почему ты стоишь над ними, почему приказываешь, а не служишь - а для того тебе нужен был я, проливающий чью-то кровь на их глазах, - с частью прозрачных губ сошел усталый вздох. - Я сделал все, как ты желала, Ласточкины Крылья. Теперь каждый из них дважды подумает, прежде чем посягать на твою власть - особенно после того, что случилось с королевским Полуночником. Я сделал все, как ты желала, хотя разрушить этот замысел было бы не труднее, чем разгадать. Например, я мог сделать все куда быстрее, - фомори махнул правой рукой в сторону разбросанных по площадке тел. - Сделать куда чище. Мог, но не сделал. Так чем же ты недовольна?       -Не притворяйся, что не понимаешь, - чувствуя нарастающее раздражение, протянула Ласточка. - Подобного начала не ожидал никто. У меня остался лишь один корабль, да и тот по нашу сторону. Потери при переходе…       -Я предупреждал тебя, Ласточкины Крылья, - Иней пожал плечами. - Я предупреждал, что тебе следует быть готовой к лишениям, вступая в Огражденный мир.       Для последних слов было использовано старое наречие фомори - одно из тех, что так и не удалось искоренить с течением веков. Глубинное значение в этом случае несколько менялось: там, где изначально предполагалось быть “в страхе заслонившемуся”, вырастало нечто, весьма близкое к “умелой защите”, если вовсе не к “дающему отпор”. Маленький бунт или не самая умелая шутка - чем бы это ни было, Ласточка решила оставить то без внимания.       -Быть может, и ты теперь присоветуешь мне отступить, как давеча Соой?       -Было бы разумным ходом. Твое соцветие потеряло больше половины воинов, и это - еще до начала, собственно, боя.       -В бою же не лишилось ни одного, - вскинув голову, бросила Ласточка.       -Все впереди, - тут же парировал фомори. - Эти люди не знали о нас, не были готовы. Те, с которыми ты ищешь встречи, будут иными.       -Их ждет та же судьба, - каждое слово до краев было налито презрением.       -Я бы советовал тебе…       -Я не могу отступить, Иней, - оборвала его Ласточка. - Не сейчас, после того, что мы уже содеяли с Полуночником. Не здесь. Не в этом мире.       -И почему же… - покосившись на брошь с перелетной птицей, фомори прищурился. - Это то, что я думаю?       -Зачем задавать мне вопросы, на которые тебе самому ведом ответ? Ты же умеешь читать цвета.       -Ты наконец решила воспользоваться своим правом поселения, - прохрипел Иней. - Теперь я понимаю, откуда вся эта тревога последних дней, но…сейчас? Здесь?       -И вновь, ответ на свои вопросы ты вполне сумел бы отыскать сам, - вздохнула Ласточка. - Последний налет на Остывший мир, как тебе должно быть известно лучше кого бы то ни было, окончился не чем иным, как нашим постыдным бегством…       -Шансов не было изначально. То была авантюра, от начала и до конца.       -…но это полбеды. Истинная беда в том, что мое положение при дворе, и без того не слишком-то устойчивое, ныне и вовсе подвешено на одном-единственном волоске. И мне дорогого стоило отговорить третьего принца от решения обрезать его, - с холодной злостью продолжала она. - Пройдемся немного?       Путь до края занял меньше минуты - переступив через очередное тело, Ласточкины Крылья остановилась, легонько коснувшись своей маски. Та, повинуясь неслышному приказу, тут же принялась таять - и вскоре лицо ее уже было открыто в равной степени снегу, ветру и Инею. Глядя сквозь белую завесу, ища далекие огни - единственные знаки того, что где-то там, в ночи, еще бьются меж собой однодневки - она продолжала говорить - тихо и размеренно:       -Я прошла шесть миров, Иней. Шесть миров с моей помощью были брошены к ногам Королевы и для бессчетного множества иных служила я первым вестником перемен. Я видела миры, сотканные из живого света, видела города, где маски носят лица, видела вечную ночь, что породила слуа…       -Но свой выбор остановила на Огражденном мире. Почему?       -Потому что единственный мир, к которому ныне приковано больше внимания, чем к нему - Остывший, - тут же последовал глухой ответ. - Война Оттепели длится слишком долго и Королева встревожена этим не меньше, чем прочие. Она не остановится, пока Остывший мир не перестанет быть, а его дерзостный царек не будет призван к ответу за свое своеволие. Пока он не преклонится пред Ней и не преподнесет свой оставшийся глаз в знак смирения. Пока не претерпит метаморфозы, чтобы стать тем, что Ей угодно…       -И это приближает нас к…       -О, ты изволил, наконец, дойти до ответа сам? Похвально. Если бы ты чаще бывал при дворе, то не задал бы мне и вопроса. Огражденный мир должен был вскормить нас еще давным-давно, должен был стать ступенькой, взойдя на которую, мы положили бы конец разом и Войне Оттепели и всем прочим смутам. Но итог… - тяжело, устало проговаривала Ласточка слово за словом. - Он был не тем, какого желала Королева. И он не есть то, что должно оставить безнаказанным. Иначе уже очень скоро мятежные и недалекие умы узрят тенденцию там, где ранее узрели прецедент. А это последнее, в чем мы сейчас нуждаемся…       -Иными словами, ты хочешь воспользоваться своим правом лишь потому, что этот мир стал очередным символом…       -Еще не стал, но скоро таковым будет, - кивнула Ласточка. - Символом, что все осталось по-прежнему, что Династия незыблема. Что не будет мира вне Ее власти и врага вне Ее гнева.       -Это объясняет выбор, но не спешку, с которой ты его сделала. Впрочем, если быть до конца честным, мне давно уже ведомы все причины до последней, - фомори едва заметно улыбнулся. - Даже те, о которых ты решила смолчать.       -Вот как? - лицо Ласточки осталось недвижимо. - Быть может, поделишься этим знанием и со мной?       -Если Огражденный мир падет, все, кто томились в его прибежищах, будут пробуждены ото сна, - просто ответил Иней. - У тебя там слишком много родни. И слишком многие из них имеют больше прав на этот мир, чем ты.       -Ты сказал правду, - не скрывая недовольства, выдохнула она. - Но ради своего же блага, остерегись ее повторять.       -Тогда я вновь задам тебе вопрос, Ласточкины Крылья. Уверена ли ты в своем выборе?       -Вполне. Смотри, - вытянув из одежд небольшое зеркальце - чуть меньшего размера, чем у Ранки - она простерла над ним свободную руку, заставив поначалу гладь его приобрести цвет молочно-белый, а после и вовсе затянуться легким туманом. - Вот поселение, которое я избрала. Здесь будет заложена столица моих новых земель.       В туманных клубах тревожно мерцало оконце - напрочь лишенное цвета и не такое четкое, как бы того хотелось открывшей его.       -Не так давно я приказала принести все, что касается этого поселения. Оно очень близко к месту, где мы находимся сейчас.       -Я вижу реки…       -Да, воды здесь обильные. Среди того, что мне принесли, были также слова, что возводили это место, осушая болота. А вот, вероятно, ядро поселения…       Повинуясь небрежному жесту, изображение тревожно моргнуло и сменилось иным - теперь среди туманов колыхалась картина высокого прямоугольного здания с многоярусной колокольней и тонкой золотой башенкой, что служила основанием безмерно длинному шпилю.       -Эта ветхая крепость отлично подошла бы для моих кораблей.       -Корабля, ты желала сказать.       -Не гневи меня попусту, фомори. Эхо уже поплатился…       -Ты вольна приказать мне броситься на свой меч, с этим никто не спорит. Как вольна и остаться после в приятной компании своих сородичей, - Иней усмехнулся. - Но что-то говорит мне, что ты повременишь с карой и сегодня…       -Умолкни, фомори.       -Вы не ожидали крупных потерь. Вы не ожидали глупых ошибок. Но теперь вынуждены кушать что одно, что другое целыми ложками. Действительно ли ты желаешь еще и сесть поближе к самому котлу?       -О чем ты говоришь?       -Все о том же, Ласточкины Крылья. О том, что наших сил, спасибо Эхо и его глупости, теперь недостаточно, чтобы продолжать. О том, что тебе стоит отступить сейчас, пока еще не поздно. В той ошибке нет твоей вины, но она будет в поражении. Этот мир однажды уже показал зубы, было бы неразумно напороться на них дважды.       -Теперь все будет иначе. Едва дитя Огражденного мира займет свое место в Колыбели, все преграды падут, разрушенные мосты воспрянут, а утерянные тропы вновь будут открыты.       -Его еще нужно добыть.       -Ты смеешь сомневаться в успехе? Король наш…       -Я лишь смею помнить, что в прошлый раз даже Его силы оказалось недостаточно. Что Он потерял стократ больше, чем желал заполучить. Что Он оставил вас. Что Он бежал.       -Иногда я задаюсь вопросом, почему сохранила тебе жизнь, Иней. Речи, подобные тем, что ты ведешь сейчас - прямой путь в небытие, и не только для того, кто рек, но и для того, кто позволил им быть изреченными. Иногда я вопрошаю себя…       -Но ведь ответ весьма прост, - раздвоенное лицо вновь тронула слабая улыбка. - Я нужен тебе, Ласточкины Крылья.       -Ты закоренелый мятежник, что бился за проигранное изначально дело раньше, чем мои предки впервые взяли в руки оружие, - Ласточка раздраженно махнула рукой и зеркало, до того момента послушно державшее окно отворенным, тут же приняло прежний вид. - Ты жив лишь потому, что когда Королева в своем бесконечном милосердии и мудрости объявила о помиловании, выказал достаточно ума, чтобы воспользоваться единственным своим шансом. И после всего, что было для тебя сделано, ты позволяешь себе…       -Мы ведь оба помним, почему то помилование было объявлено на самом деле. В те годы Остывший мир впервые осмелился ударить в ответ, - задумчиво произнес Иней. - И пусть этот удар и не нанес нам почти никакого вреда, его оказалось достаточно, чтобы вселить беспокойство. Возможно, даже в Нее. Что же до меня… - фомори вздохнул. - То, что я сменил Одиннадцать давно сгинувших царей на одну живую Королеву, вовсе не значит, что ее дело мне больше по душе. Когда я сражался за них, мне было незачем жить. Сейчас же все иначе, не знаю уж, к счастью или сожалению…       -Я не понимаю тебя, фомори.       -Ты помнишь о моем сыне?       -Конечно. Но все равно не понимаю, при чем тут он. Ты просто желал уберечь свою шкуру.       -Вот как? Не забывай - в те далекие дни, когда мы сражались по разные стороны, ты дважды была бита.       -Но когда мы сошлись в раз третий, я тебя одолела.       -И оставила в живых. Потому что тебе нужен был кто-то, кто мыслит иначе, чем вы. Кто говорит не то, что от него хотят услышать. К кому можно повернуться спиной.       -Ты надежно связан клятвами. Естественно, я могу это сделать.       -А ведь я спас тебя. В последний наш раз в Остывшем мире. Когда ты падала с их мертвого неба…       -И я закрыла глаза на то, что ты меня коснулся, за что тебя полагалось казнить на месте, тем самым сохранила твою жизнь в ответ. Долг уплачен и закрыт, а будь не так - я бы уже расплатилась по нему иначе.       -Охотно верю, - невесело рассмеялся фомори. - Но, что бы ты ни говорила, к моим советам ты часто прислушиваешься. И никогда не споришь с фактами.       -Последнее было бы деянием поистине глупым.       -Тогда послушай, что я скажу тебе сейчас. Наперво - следом за Эхом тебе следовало избавиться и от Ранки. Этот слизняк метит на твое место уже давно…       -Это не новость.       -…и воспользуется любым шансом. Он который год выискивает твое истинное имя…       -В таком случае ему суждено искать до конца времен. Ранка нужен мне, как и ты. Пока что. Этот твой совет оказался совершенно бесполезен, Иней. Каков будет следующий?       -Не ослабляй бдительности. Ты никогда еще не бывала в Огражденном мире, в отличие от меня…       -…и моих сестер. Но виденное мною сегодня убеждает лишь в том, что до победы осталось недолго. Этот мир падет, как и все прочие. Все, что он сделал в прошлом - выиграл себе немного времени. Королевское кольцо уже здесь. Едва только “Буревестник” полностью воплотится, для наших врагов все будет кончено.       -Стремишься ли ты убедить меня? Или слова эти звучат для кого-то другого? Кого-то, кто все же сомневается в успехе дела?       Ласточкины Крылья хранила молчание.       -Кого-то, кто тебе так хорошо знаком? Кого ты видишь, смотря в зеркало?       Она молчала. В том числе и потому, что почувствовала приближение - и, резким жестом приказав фомори утихнуть, обернулась. Маска вновь скрыла лицо, сапфиры гневно сверкали в лунном свете.       -Легат-провозвестник, - в присутствии Инея Ранка взял тон подчеркнуто официальный - и не забыл не только о полном ее титуле, но и о коротком поклоне. - Ваше соцветие сплетено, в строю чуть больше четверти воинов. Тропы открыты, готовы ступить на них по вашему слову.       -Что говорят слуа?       -Теневод Соой передал, что у них все готово. Судно сие будет затоплено, едва мы покинем его. Воины-миражи отправятся сразу за нами.       -Прекрасно, - голос Ласточки стремительно креп и наливался прежним, хорошо знакомым всем холодом. - Мы выступаем немедленно. Займите свои места.       Ответа не прозвучало - но в нем и не было никакой нужды. Зеркало вновь затянулось туманом, но теперь он вовсе не собирался оставаться в плену серебряной рамки: белыми щупальцами вырываясь наружу, стекал вниз, становясь плотнее, клубился вначале у самых ног ее, но постепенно поднимаясь все выше и выше.       Мы - перелетные птицы Ее.       Она говорила - одной лишь мыслью своей.       Первыми в мир мы снисходим, первыми прочь улетаем.       Она говорила - и слова ее разносились по мертвому, опустошенному кораблю однодневок, вливаясь в разум каждого из ее соцветия.       Первыми власть мы Ее предрекаем, первыми имя Ее превозносим.       Она говорила - зная, что каждый из них сейчас повторяет за ней, каждый добавляет себя к общему хору.       Первые жертвы для нас, первыми враг нас встречает.       Мы - перелетные птицы Ее.       Мы лишь гибель несем и оставляем лишь падаль.       Это посланье постигнуть способен любой.       Мы - перелетные птицы Ее.       Наш не прервется полет до последнего вздоха.       Наш не прервется полет до последнего солнца.       До горизонта последнего мира наш не прервется полет…       Туман поднимался все выше. Переход на заведомо возведенные тропы - не так уж важно, старые или проложенные вновь - разительно отличался от схождения в чужой мир: на смену ощущению, что всю сущность растягивает в разные стороны на неких незримых гарпунах пришел лишь приятный холодок. На миг открыв глаза - ни Инея, ни Ранки уже было не видать - она вновь сосредоточилась на переходе, вновь уступила туману, что успел уже подобраться к самому горлу. Восстановив связь с соцветием, скользнув сознанием своим в незримую сеть, что была натянута меж ними всеми, машинально проверила, нет ли раненых, как проходит переход у самых молодых и неопытных, каждый ли готов к бою. Сформировала первые приказы - язык воинов Королевы, пестрящий образами, отсылками к ощущениям, иносказаниями и туманными намеками, народившимися за века скитаний по мирам, всегда казался ей неизмеримо богаче того, что обычно использовался в повседневной жизни.       Соцветию стечь на тропы, дважды сухо вниз, перешить левое крыло добела, шестому венцу убавиться, через снежницу по нитям поперек, однодневок впрямую, взять оттенок замерзших листьев…       Туман застилал взор. Готовясь отдаться ему без остатка, дать себя унести, выдавить прочь из этого мира на тот слой, что был доступен лишь им, на тропы, что сократят любое расстояние до пары шагов - и унесут любую душу, не умеющую их читать, бесконечно далеко от цели - она позволила себе еще пару слов, столь долгожданных.       Огни зычно вызревают, хлещем впрямь, нареченные стебли часами зачались.       На том, более простом и скучном языке, что был в ходу у не ведавших войны, это звучало далеко не так красиво.       Идем же. Наше королевство ждет. Северное море.       Свет в каюте не горел, больше того - обе лампочки давно были выкручены и убраны в верхний ящик крохотной прикроватной тумбочки. Свет в каюте не горел, но ее единственному обитателю вовсю хватало и той ничтожно малой порции этого самого света, что дарила луна - а не проскальзывай в единственный иллюминатор и ее чахлые лучики, он бы все равно нисколько не огорчился.       В конце концов, тьма уже третий час как перестала быть помехой.       Человек, сидящий на гладком, покрытом лаком полу, был полностью обнажен - одежда, что совсем недавно еще покрывала его смуглую кожу, пару часов назад была аккуратно упакована в продолговатый металлический ящик без единого отверстия: открыв его сейчас, внутри удалось бы обнаружить лишь тонкий слой пепла. Кожа, впрочем, тоже не оставалась прежней, постепенно расставаясь со своим естественным цветом: тщательно втертое масло, имевшее тонкий и отчасти даже приятный аромат, делало ее все светлее, не добравшись пока только до шеи и лица - лица до того спокойного, словно его хозяин сейчас и вовсе пребывал во сне.       Протянув руку, он поднял покоившийся до того на коленях небольшой шприц. Поднес к лицу. Расслабив все тело, медленно раскрыл глаза: черные, блестящие. Короткий укол в каждый - и опустевший шприц отправился на пол. Боль нарастала, мешая разглядеть хоть бы самую малость, но процедура была освоена и отточена до полного автоматизма: зрение для ее выполнения вовсе не требовалось. Опустив веки - боль, впрочем, меньше от этого не стала - он подхватил лежавший рядом с левой ногой тюбик, ловко, двумя пальцами, сорвал с того колпачок. Преображенная маслом кожа теперь встречала иной, тоже хорошо ей знакомый состав: густая клейкая мазь впитывалась на удивление быстро, источая резкий запах и тихо шипя там, где встречала след от укола, шрам, морщинку или даже родимое пятно - таяли все они, впрочем, одинаково быстро. Провозившись с мазью еще около десяти минут - и прождав около получаса после - человек стянул с кровати нож, не глядя полоснув себя по левой ладони. Тончайшая алая струйка, что успела пробиться наружу, иссякла в считанные секунды - рана же затворилась еще живее. Откинув ненужное более орудие обратно, он в несколько неторопливых шагов добрался до зеркала. Раскрыл глаза.       Зеленые, надо же.       Все лучше, чем в прошлый раз.       Следующая процедура была куда сложнее - и сулила боль куда большую. Выдавив остатки тюбика в ладонь, он принялся мягко массировать лицо, нашептывая при каждом движении нужные слова. Одни мышцы растягивались, иные - сжимались, плоть стягивалась и раздувалась, текла и застывала, подобно глине. И, словно из глины, проступало наружу что-то новое, подсказанное единственно его воображением. Покончив с этой, несомненно, одной из самых сложных - и самых творческих - процедур, он позволил себе какое-то время посидеть на краю кровати без дела, позволил боли чуть отступить, а телу - начать привыкать к свершенным метаморфозам.       В который раз повторил       попробовал       имя жертвы.       Мысли человека, куда бы он ни пытался их направить, неизменно возвращались к большой черной сумке, небрежно брошенной у стены напротив. Вряд ли в мире существовало общество с законами более строгими, чем законы Атласа - и то, что покоилось сейчас там, в наглухо запечатанных и обернутых слоями самых смертоносных чар контейнерах, служило, пожалуй, наилучшим аргументом в пользу того, чтобы эти законы оставались неизменными вовек.       Созданное в Атласе должно оставаться в Атласе.       Иногда, впрочем, иерархи допускали нарушение древнейшего закона. Иногда - когда на карту было поставлено слишком многое - один из их доверенных убийц получал тот или иной инструмент, что должен был послужить гарантией успеха.       И горе было тому, кого Атлас считал достойным принять подобную смерть.       Черная сумка никак не желала оставлять мысли человека. Чувствуя, как боль уступает место нездоровому возбуждению - столь знакомому, столь часто посещающему его перед работой, что обещала стать действительно интересной, он поднялся на ноги. Присев рядом с сумкой, дернул молнию в сторону и вытянул первый попавшийся контейнер - небольшой, почти полностью умещавшийся в руке.       Переодеться во все свежее он может и потом. А вот с этим терпеть уже решительно не выходит…       Комнату наполнил тихий гул - постепенно нарастая, он становился все более нестерпимым. Чувствуя, как волной накатывает ярость, человек рывком поднялся на ноги, и, вернувшись к кровати, выдернул из-под подушки камень, похожий на кусок кварца. Аккуратно отложив контейнер в сторону, прижал камень к влажному от пота лицу. Закрыл глаза и попытался, заранее зная, что попытка эта обречена на провал, скрыть свое раздражение от того, кто пребывал по ту сторону.       Возникли осложнения.       -Какого рода? - прошипел он - камень становился все теплее.       Один из наших людей в Блуждающей Могиле провел срочную трансляцию. Их служба безопасности только что перехватила группу лазутчиков.       -Вот только не надо говорить, что вы о том загодя не ведали…       Нам известны имена. Олаф Бос, Марк Венстра, Рул де Баккер. Каждый давно в розыске. Каждый достаточно силен, чтобы Могила занервничала. Согласно нашему последнему прогнозу силы за пределами Могилы, в том числе и расквартированные на интересующем нас судне, удвоят бдительность. Вам следует поступить так же. В случае, если скрытное проникновение составит сложность, вам разрешено действовать без ограничений.       -Иными словами, живыми вас там никто не интересует.       Нас устроит любой вариант, в котором терминал будет доставлен в Атлас без потери функциональности. Все остальные приоритеты второстепенны. У вас на руках достаточно средств воздействия, чтобы обеспечить успех…       -А что если терминал получит не Могила? Что, если вы таки просчитались, а?       В таком случае его перехватит другая группа. Сосредоточьтесь на своей текущей задаче. Орудию не должно пускаться в лишние размышления.       -Что-то еще?       На этом все. Работайте.       -Служу мудрости Атласа.       Последние слова человек прошептал камню со всей возможной язвительностью.       Пусть и знал, знал до боли крепко, что чувства его собеседника были развиты едва ли не хуже, чем у этого самого камня. Лиепая, Латвийская ССР.       Две лампы дневного освещения - единственные, что не были расколоты выстрелами - тревожно моргали, словно о чем-то беззвучно переговариваясь меж собой - и диалог этот никак не думал завершаться. Битое стекло, просыпавшееся из их менее везучих сородичей служило крохотными островками в море давно высохшей крови.       Стекло жалобно хрустело под ногами при каждом шаге. Двери были распахнуты настежь, но дышать было по-прежнему трудно: помещение для связи, в одночасье ставшее братской могилой, никак не желало расставаться со всеми теми запахами, что обычно составляли свиту смерти.       Тела уже успели вынести. Но смотреть на все это было по-прежнему трудно.       Сбив сигаретный пепел на какой-то вдребезги разбитый пульт - бледные пальцы едва заметно подрагивали - Даниил Аверкиев прислушался, вычленяя из всех тех звуков, на которые был богат коридор, чьи-то торопливые шаги. Отбросив окурок в угол - пред глазами на миг мелькнуло развороченное пулями лицо, чей хозяин испустил дух в этом самом углу - маг медленно обернулся, коротким кивком головы обозначая свою готовность слушать.       Штурмовик “Атропы”, однако, молчал - из-под натянутой на лицо маски вырывалось лишь сиплое, чуть приглушенное дыхание.       -Вы закончили, капитан? - покончил с тишиной Аверкиев.       -Так точно, - теперь чуть качнулась уже голова его собеседника.       -Тогда докладывайте. И поживее, если можно.       -Как мы и полагали, нападение было совершено изнутри. Большая часть записывающей аппаратуры уничтожена, но похоже, все началось с сигнала, поступившего на канал, предназначенный для “глушителей”…       -Доступ к данном каналу был у чрезвычайно малого числа людей, - протянул маг. - Вы установили, откуда велась передача?       -Резервный пункт связи в городе. Третья группа уже достигла цели и передала мне обстановку. То же, что и тут. Все мертвы.       -Сколько их там было?       -Всего четверо. Данный пункт связи существовал на случай критических ситуаций и хранил молчание с момента установки. О нем знало еще меньше людей, чем о канале, которым пользовались “глушители”…       -И тем не менее, кто-то нашел их. Кто-то перебил всех четверых, после чего вышел в эфир и передал гомункулам, расквартированным на данной базе, нечто, что заставило их…дьявол, что это вообще было?       -Неизвестно, - глухо ответил штурмовик. - Мы все еще пытаемся восстановить эту часть записи, но по всей видимости аппаратуру уничтожили именно в целях сокрытия содержания данного сигнала.       -Но причиной, несомненно, послужил именно он. Вопрос только, как…       -Мы предполагаем, что сигнал спровоцировал либо общий системный сбой, либо обнуление установленных приоритетов. Кто-то воспользовался для диверсии некоей существующей уязвимостью. Во всяком случае, это куда лучше, чем иной вариант…       -Какой же? - прищурился Аверкиев.       -Перехват контроля. Сигнал, переданный “глушителям”, не свернул им мозги набекрень, а просто заставил выполнять чьи-то еще приказы. К сожалению, в пользу этой версии говорит куда больше…       -Что вы имеете в виду? - опершись на пульт, выдохнул маг.       -На данной базе находилось несколько гомункулов более раннего поколения - они давно должны были быть списаны, как и все прочее старье, но…       -Короче.       -Следы боя говорят о том, что когда поступил сигнал и “глушители” обратили свое оружие против персонала базы, эта часть, напротив, защищала людей. Таким образом, если некий троянец и существует, то заложен он только в головы последнего поколения.       -А так как Вторая Площадка еще год назад закончила обновление…       -Да. Иными словами, под подозрением весь корпус “глушителей”.       Пальцы мага дрожали все сильнее - и очередная сигарета, вытянутая из пачки, выскочила из них, полетев на пол, в очередную лужицу давно засохшей крови.       -Что насчет тех, кто был здесь? - Аверкиев махнул рукой в сторону изрытых выстрелами стен. - Что удалось установить?       -Пока что немногое. Их держали живыми до самого нашего прихода, заставляя выходить на связь в установленное время и докладывать, что все в порядке. Если бы одному из них не удалось передать шифрованное послание, мы бы до сих пор и понятия не имели, что…       -…что ваши хваленые “глушители” рехнулись и вырезали всю базу, - маг в сердцах пнул безвинный пульт. - Время смерти остальных хоть удалось установить?       -Предположительно, трое или четверо суток назад…       -Трое или четверо суток, - отчаянно пытаясь скрыть страх за еще большей злостью, прорычал Аверкиев. - Трое или четверо суток назад. Ровно тогда, когда должна была отбыть “Мельпомена”.       -Мы…       -И теперь экспериментальная подводная лодка, укомплектованная двадцатью баллистическими ракетами, каждую из которых накачали таким количеством чар, что хватило бы разворотить по камешку дюжину Блуждающих Могил, неизвестно в чьих руках. Сейчас, когда на Вторую Площадку наступают объединенные силы Ассоциации и Святого Престола…       -Одно можно сказать со всей уверенностью - это точно не Ассоциация. Пусть в высшем руководстве и нашлось несколько предателей, даже Стальную ведьму не подпускали близко к этому проекту. Да и гомункулами она не занималась. Она не могла…       -Зато мог кое-кто другой, - прикусив губу, пробормотал маг. - И я молюсь, чтобы это не оказалось правдой, - все еще дрожащей рукой расстегнув душивший его воротник, Аверкиев судорожно выдохнул. - Что у нас со связью?       -Все так же глухо. Мы испробовали все варианты, включая магические - ноль эффекта. Вторая Площадка в полной блокаде.       -Значит, пробуйте снова. Пробуйте столько, сколько понадобится. Пробуйте до результата. Хоть телеграфом, хоть голубиной почтой. Хоть вплавь до них добирайтесь, - чувствуя, как его оставляют последние крохи самообладания, почти простонал Аверкиев. - “Атропа” должна быть предупреждена. Должна узнать, пока…нет, если еще не слишком поздно…