2. Черные стрелы
Деклассированных элементов в первый ряд, Им по первому по классу надо выдать все. Первым классом школы жизни будет им тюрьма, А к восьмому их посмертно примут в комсомол… (Янка Дягилева - Деклассированным элементам).
1984 год. Многие знания рождают многие скорби. Он не знал этого изречения, но еще в раннем детстве сформировал для себя удивительно похожее - и у него был для того веский повод: все то новое, что он узнавал, приносило лишь дополнительную боль. Сложно сказать, когда это точно началось - лекарства протерли в полотне его разума множество дыр, которые уже нельзя было залатать, но одно он помнил точно - оно началось раньше, чем прорезалось то, другое. Много позже, уже когда он оказался в цепких лапах “Авроры”, ему был поставлен тот мудреный диагноз - они говорили, что это тяжелейшее обсессивно-компульсивное расстройство. Слова эти мало что ему сказали, лишь разрыхлили почву для новых приступов паники и психозов, а то, что с ним происходило все время, он продолжал называть так, как называл и раньше - вещами от боли. Если он напрягался, то мог вспомнить, как, еще совсем ребенком, шел, считая ступеньки одну за другой, или бормоча под нос какую-нибудь особенно сильно привязавшуюся песенку. Вот только когда этот навязчивый счет начал распространяться уже на любые вещи, что оказывались пред его глазами, когда в голове вместо прилипчивых четверостиший стали роиться столь же неотвязно следующие за ним мысли - страшные мысли? Когда это подчинило его себе целиком? Не было ответа на этот вопрос, как и на многие другие. Когда он смотрел на другого ребенка, то не мог, просто не мог не думать о том, что сейчас его ударит - что он должен это сделать, чтобы не случилось что-то еще хуже, когда он оказывался у открытого окна, то точно понимал, что ему необходимо немедленно дотронуться до его ручки - в противном случае с ним непременно случится…что-то. Что-то неизмеримо страшнее. Однажды около месяца ему успешно удавалось прятать от матери свои руки - чтобы она не заметила кровоточащие ссадины и содранную кожу - он мог тереть их часами, изводя по куску мыла в день, с равным успехом он мог не ложиться спать, стоя у входа в комнату и щелкая выключателем - три раза по шесть, потом три по девять - тогда можно было лечь и закрыть глаза, не опасаясь, что ночью он умрет. После третьей перегоревшей лампочки заставший его за выполнением ритуала отец избил его так, что он еще четыре дня ходил с трудом - но даже когда на него обрушивался один удар за другим, он мог думать лишь о том, что отец бьет неравномерно, что это неправильно, что в правый бок он получил три удара, по лицу - пять, лишь один в живот и два по поджатым к нему ногам. Нужно было начать заново. Нужно было переделать. К тому же отец не считал. В школе было хуже, намного хуже. Та девочка просто не понимала, что он должен был похлопать ее по плечу три раза левой рукой - ведь в противном случае она бы умерла вечером, попав под машину. Тот учитель тоже не понимал, что он не мог не искрошить весь мел, за которым его послали, стоя на лестнице - он делал это правильно, отщипывая ровно столько, сколько было нужно - три по шесть да три по девять - если бы он не поступил иначе, то задохнулся бы и умер спустя три часа и пять минут, вне всяких сомнений. Он был плохим человеком, определенно. Плохим и сумасшедшим - у кого еще могли появиться такие страшные мысли? Только у самого настоящего психа, у которого все не так работает, которого нужно забрать от нормальных людей, запереть и заставить жрать горстями таблетки, а еще лучше - убить. Он был плохим человеком - разве может хороший человек думать о том, чтобы кого-то ударить, кого-то толкнуть, подойти к чьей-нибудь кровати и ткнуть ножом? Ничего из этого он не делал, но мысли же были, мысли же не уходили, значит, он совершенно точно был плохим человеком… В тот темный дождливый вечер, когда отец напился пуще обычного, он понял, что он еще хуже. В тот вечер в нем прорезалось это - и он помнил все, словно оно было вчера. Помнил пьяные вопли с кухни, помнил крики матери. Помнил, как она лежала, сжавшись в углу, как уже не могла кричать после очередного сеанса побоев. Помнил ослепительный, молочно-белый свет - так это пришло в первый раз - помнил, как отцу стало больно. Как он закричал, как опрокинулся на спину, колыхая своим огромным животом, как завыл, засучил ногами и руками, как схватился за голову, начав выдирать себе волосы и глаза… Отец делал все неправильно. Он выдрал только левый глаз и ничем не уравновесил свое действие - умер раньше. К сожалению, исправлять его ошибки не было времени - на шум и крики выскочили остальные обитатели их старенькой коммуналки. Им тоже стало больно. Они тоже упали - и снова все делали неправильно - один, например, ударил по полу правой рукой три раза, а левой только два, и умер, не придя к равновесию. Но он тогда уже не думал даже о равновесии, нет. Тогда он мог думать только о боли - он понял, что сам стал болью, а еще он понял, что пока больно другим, ему - нет. Тогда он выбежал, захлебываясь слезами, вначале на лестничную площадку, потом - вниз по грязным ступенькам, в вонючий подъезд, а затем и вовсе прочь от дома, в который он больше никак не мог вернуться, пусть даже мать еще шевелилась. Ведь он понял. Он понял, что действительно был плохим человеком. Даже хуже. То, что было дальше, он помнил уже куда хуже, спасибо лекарствам. Грязная, холодная, безразличная ко всему улица, жестокие драки, прятки от оголодавших собак в мусорном баке, очередной побег от милиции - они так ничего и не поняли, когда его глаза вспыхнули белым, а их тела провалились в царство боли - черная машина, жестокие люди в форме, “Аврора”… Его новый дом, где ему дали новое имя. Свое настоящее имя он все же помнил хорошо - Юрий - но вот насчет фамилии - Лин - он не был до конца уверен, пусть она и стояла во всех документах. Быть может, она и правда была его, а может, ее дал кто-то из врачей, заполняя бумажки…кто ж уже вспомнит? Когда его только-только привезли, ему был присвоен номер Гр-73\8, но потом, уже после обследований и тестов, где его снова заставляли делать это, чтобы такое же не сделали с ним самим, новое имя было выбрано самим Полковником - Долор, боль. Ведь он и правда был болью, пусть даже в документах то, что он умел, и называли страшными словами “сенсорный а(нта)гонизм”. Чужая нервная система была его полем для игр, там не было ничего невозможного, он мог сделать с другим живым существом все, что бы только захотел…узнав это, он понял, что не просто был плохим человеком, о нет. Он был хуже всех, но именно таких и искала “Аврора”. Именно таких она жадно хватала, проглатывала и, если не удавалось переварить до конца, выплевывала назад. Лин совершенно точно помнил, что ему сейчас шестнадцать лет - хотя иногда, все-таки, начинал сомневаться и в этом, когда начинался очередной курс препаратов: успокаивающих разум, укрепляющих тело, подавляющих волю… В свои шестнадцать лет он помнил, как можно отравить колодец или вражеские запасы продовольствия, но не знал, как можно достать еды в странном месте под названием “магазин”. Не знал, зачем люди на улицах носят эти непрактичные и неудобные костюмы – все разные, подумать только! - зато мог надеть противогаз за две секунды и имел пошитую на заказ шинельку. Он не знал, как пахнет и выглядит какой цветок, зато знал, как можно различать по виду и запаху адамсит и фосген, иприт и зоман, и уж точно никогда не перепутал бы “сирень” и хлорацетофенон. Он бы сильно удивился, узнав, что в то время, пока он запоминал “поражающие факторы”, “свойства”, “начальную скорость” и “прицельную дальность”, другие дети - хорошие, те, которые не интересуют “Аврору” - учили стихи в своих школах, что они решали какие-то смешные задачки про овощи и фрукты вместо того, чтобы думать, как нужно разместить пулеметы на крыше дома, чтобы простреливался весь квартал. Лин бы сильно удивился, узнав, что есть люди, которых не заставляют бегать в полной выкладке, сливая из-под маски хлюпающий пот, и уж точно не пускают по следу собак. Пришел бы в ужас, узнав, что кто-то не умеет стрелять, бросать гранаты и не знает, где на шее надо надавить и куда метить ножом, чтобы убить наверняка. Мир за пределами “Авроры” был неправильным и пребывал в пугающем до дрожи хаосе, но мир Лина был прост и понятен, и подчинялся, как и сам Лин, легко усваиваемым законам, а все, что отказывалось им следовать, быстро из этого мира исчезало, быстро и навсегда. Удивительно, но его болезнь, пусть и продолжая его мучить, стала приносить свою пользу, невероятно быстро доводя до автоматизма все нужные ему действия, превращая их в точно такие же ритуалы, как включение и выключение света или необходимость выпивать воду из стакана за три глотка, ровно за три. Когда у других пухли головы от новых знаний, он мог повторять материал снова и снова, зазубривая за считанные дни просто потому, что не был в состоянии вытряхнуть его из головы, когда другие уходили со стрельбища, он продолжал палить по мишеням, только успевай патроны подносить - снова и снова, снова и снова, в жару, когда ствол раскалялся и в холод, когда тот грозил примерзнуть к рукам. Ведь нужно же было компенсировать каждый выстрел по мишени другим, точно таким же, правильным и аккуратным! Убивать для Ленинградского Клуба он начал в тринадцать лет. Кто был первым, Долор уже не помнил, а те, что были после, уже ничего не значили - еще одно доказательство того, каким чудовищем он был и как сильно должен был себя ненавидеть. Полковник как-то говорил, что у них есть даже вампиры, но что он все равно хуже - хуже последнего из них, гаже и дряннее чем самая опустившаяся тварь, убивающая ради пропитания, что такие как он живут лишь милостью руководства, дающего им шанс хотя бы попытаться встать вровень с настоящими людьми - пусть даже они и опасная аномалия, выродки, “психики” или, как их называли на Западе, эсперы. За те годы, что он делал работу для Клуба, Долор успел крепко это усвоить: они и правда худшие из худших, неприкасаемые, бешеные псы на длинной цепи. Но уж никак не люди, пусть и родились по какой-то случайной прихоти судьбы от людей… Арендованная квартира имела три комнаты - Юрий выбрал для себя самую дальнюю от входа, где сейчас и сидел на кровати в полной темноте, забившись в угол и замотав лицо всеми своими шарфами. Шарфов было шесть, иногда он использовал еще и бинты, но чаще всего на нем можно было увидеть громоздкую дыхательную маску серого цвета - она была сделана таким образом, что нижнюю ее часть можно было отсоединить и спокойно принять пищу и воду. Новеньких санитаров и охранников в спецклинике “Авроры” всегда предупреждали о том, чтобы они не касались этой темы при вынужденных контактах с Долором - в идеале они должны были воспринимать маску точно так же, как и сам Лин - как его лицо. Ведь от своего настоящего он давным-давно отказался… Вещей в комнате было немного: как-никак, подготовка к операции занимала довольно мало времени, а после они должны были быстро свернуться и исчезнуть, словно их никогда и не было, поэтому - только самое необходимое. Портфель с оружием у кровати, мощная рация, новенький пистолет ПСС на тумбочке рядом, кое-какие лекарства в пакете, сухпайки да немного консервов в холодильнике, один комплект сменной одежды - вот все личные вещи, которыми мог похвастаться Юрий - впрочем, он сам был личной вещью: вначале для “Авроры”, а после, когда Полковник перевел его в свою личную группу, уже для Площадки Два - ее также называли “Атропа”. Ленинградский Клуб существовал уже очень долго, а когда точно эта страшная организация родилась, Лин толком не знал - ему это знать было не обязательно. Знал он то, что делилась она на две большие ветви, которые также называли Площадками, на “Аврору” и “Атропу”. Первая Площадка отвечала за сбор и подготовку к использованию таких, как он, “одаренных”, по всей необъятной территории Советского Союза, а также захват и тщательное исследование “потусторонней угрозы”. А угроза была и еще какая… Ленинградский Клуб знал страшную правду о мире, в котором они жили, знал, что мир был смертельно болен, что он прогнил от кроны до корней. Рядом с ними существовали чудовища, которые не привиделись бы нормальному человеку и в страшном сне: вампиры и духи, одержимые демонами и кошмарные “гибриды”, твари из старых мифов и страшных сказок, которым не было числа…и, конечно же, маги. Маги были опаснее всего, ведь их было довольно-таки сложно отличить от человека, и одно это приводило в ужас: можно было годами общаться с кем-то, считая его добрейшей души человеком - не зная, что в свободное время он использует людей в качестве топлива для своих кошмарных проектов и извращенных забав. Можно было считать кого-то равным себе, даже не догадываясь, что в его глазах ты просто клоп, жалкая тля, и что у него и правда есть основание так считать. Десятки, сотни невинных становились их жертвами по всему миру - от случайных свидетелей до случайно же выбранных целей - ведь они были для этих самопровозглашенных сверхлюдей просто расходным материалом, скотом на забой, ступеньками, по которым они шли к своим страшным, извращенным целям. Была и Церковь - на словах клявшиеся истреблять заразу, она нередко ее покрывала и держала в своих рядах, если то могло помочь обрести силу и власть. Их эскадроны смерти, состоявшие из больных на всю голову отморозков и фанатиков наводили ужас и точно так же ни во что не ставили простых людей - ради сохранения тайны, сохранения власти убить можно было любого, мало того - трижды лживые католики наплевали на собственные догмы и заветы, убивая и истязая во славу своего бога с поистине средневековой жестокостью. Эта опухоль расползлась по миру уже очень, очень давно, и Ленинградский Клуб, сколько существовал, сражался с ее метастазами. “Аврора” была его длинной рукой, хватавшей все мало-мальски ценное для организации, и не было для нее лучшей добычи, чем очередное чудовище. Площадка Один изучала, исследовала, собирала знания и копила опыт, не останавливаясь ни перед чем, учила вышибать клин клином, ставя чудовищ на службу человеку, и обеспечивала Клуб всем необходимым для продолжения его войны против корчащегося в агонии мира - от нового оружия и бойцов до прикрытия на всех уровнях власти. Площадка Два была именно тем каленым железом, которым Клуб жег без устали все очаги заразы - “Атропа” также была его рукой, но уже крепко сжатой в кулак и всегда готовой к удару. А он, Юрий Лин, был Первым из “Черных стрел” - группы, неподотчетной никому, кроме главы “Атропы”, острием ее копья. Худшие из худших, родившиеся чудовищами и оставленные жить, чтобы искупить вину и заслужить свое место среди людей - вот кем они были. Неприкасаемые во всех смыслах - их вполне заслуженно боялись и ненавидели, но не могли чинить им помех, едва они попадали в личный отряд Полковника - с этого момента пред ними были открыты почти все двери, кроме одной - той, что вела к свободе… Лин слышал, что до него номером Первым был какой-то кровосос, на вид совсем ребенок - выкупили в Японии у одной загибающейся конторы. Несмотря на свои весьма впечатляющие способности, он оказался тварью ужасно трусливой - и года не продержался, прежде чем был отправлен в “Аврору” на вивисекцию. Повторять его судьбу никто не хотел. В комнате было чертовски холодно - вместо батарей какие-то негодяи вварили здесь бесполезный лом, а кое-где даже паркет вынести успели. Кровать, где сидел Лин была старой и скрипучей, с высокой железной спинкой - всю прошлую ночь он тут проворочался, сомкнув глаза лишь к утру. В его палате по крайней мере была подушка, а тут, по крайней мере, не было мягких стен, надежно блокирующих любые звуки из соседних комнат и коридора с часовыми… Думать сейчас не выходило ни о чем - принятые утром лекарства окутали мозг туманом как раз к вечеру, и, пусть они и отрезали его от обычных навязчивых мыслей, вместо спокойствия принесли экспериментальные “колеса” лишь чудовищную слабость. Завтра утром на дело, завтра утром их ждет работа. Пока солнце не встало… Шершавая деревянная дверь с облупившейся краской резко открылась, хлопнув о стену - Лин рефлекторно дернулся к тумбочке с пистолетом, но на пороге никого не было. А раз никого - значит это Притворщик. -Нервишки шалят, Юра? - ехидно спросила пустота, снова хлопая дверью и зашаркав - нарочно, чтобы он слышал, где она - по коряво уложенным, ободранным паркетинам. Лин ничего не ответил, лишь поплотнее укутался в свои шарфы, сопровождая затравленным взглядом постепенно материализующуюся посреди комнаты высокую фигуру. Появлялась она неровно, кусками - костюм, очевидно, снова барахлил: вначале на пол ступила одна нога, затем из воздуха выплыла кисть руки, и лишь потом в снопах крохотных искорок родилась темно-зеленая маска с черными прожилками-проводками и узкими щелочками для глаз и рта. Полминуты спустя номер Второй, Анна Крестова, была в комнате уже полностью “во плоти”. И в крайне дурном настроении. Лин, несмотря на все тренировки и курсы специальных препаратов, не обладал особо внушительным внешним видом - без маски и шинели, без тяжелой обуви, что делала его выше, без оружия, в конце концов - он выглядел со стороны довольно жалко, жалко и странно, учитывая вечно скрываемое лицо. Волосы его были вьющиеся и непослушные, крайне быстро растущие - и потому стригли его обычно под ноль, остервенело и грубо, ибо эта процедура, повторявшаяся каждые несколько месяцев, успела надоесть всем хуже горькой редьки. Номер Второй была не только старше его на три года - она была и выше ростом, что не могло не задевать Лина в первые годы их совместной работы: Притворщик была до того стройной, проворной и гибкой, что рядом с ней он ощущал себя во всех отношениях бесполезным тюфяком. -…от сука… - нечленораздельно прошипела она, сдирая с вспотевшего лица маску. - Снова контакты разошлись. Снова наградив напарницу молчанием, Лин взглянул ей в лицо. Коротко стриженные волосы светло-серого - очередная жертва прописанных “Авророй” препаратов - цвета, чистая бледная кожа, злые и усталые серые глаза, чуть припухлые губы…Лин видел несколько ее старых фотографий, в детстве она была очень похожа на мальчика, сейчас же этому мешали, в основном, те детали, которые ее обтягивающий темный костюм скрыть не мог, а наоборот, лишь подчеркивал. Весь прошитый сложнейшей системой проводочков, металлических ниточек, с мудреными клапанами, трубочками и застежечками, созданный специально для нее маскировочный комплект был настоящим произведением искусства - ученые “Авроры” свой хлеб ели не зря. Впрочем, без своей хозяйки он оставался ровно тем, чем и выглядел - мешковатым серым нечто, в котором разве что по стадиону утром бегать, когда никто не смотрит, да и то неудобно, наверное. Когда же комплект соединялся с ней, сливался с нервной системой владельца, когда та задействовала свой собственный дар, а по трубочкам в вены текли отключающие боль и повышающие агрессивность препараты…горе было тем, кто оказывался рядом. Впрочем, сейчас Притворщик пребывала в тихом бешенстве и без всяких лекарственных добавок. Кинув на кровать к Лину несколько черных коробочек - то были видеокассеты - Анна, шумно выдохнув, присела спиной к напарнику, в чьем разуме в настоящий момент навязчивые мысли вновь брали приступом последние бастионы здравомыслия. …посмотри на меня, посмотри на меня, посмотри на меня. Так близко, надо, надо, надо…нет, нет. Дотронься схвати за шею и сюда а потом нет нет нет почему сейчас хочется уже видеть нарочно нарочно нарочно все нарочно просто очередная провокация но как же она красива сейчас и все равно она страшно страшно я ничего не могу… -Еле успела, - протянула Вторая, растирая затекшие ноги, совершенно не заботясь о том, как выглядело это для забившегося в свой угол Лина и на какие мысли наводило. - Опять все разошлось, думала, сдохну. Хочется хотя бы дотронуться. Может до плеча может до руки может она же все равно все равно с ней наверняка делали столько плохих вещей санитары нет нет я не должен думать так я никогда не должен… Заведя руку за спину, Анна усталым движением отщелкнула несколько трубочек - чуть посвистев и пошипев, они безвольно повисли вдоль ее спины. Провозившись еще с полминуты с очередным заевшим креплением, она снова устало выдохнула. -Расстегни? Никакой совести никакой вообще. Протянув руку, Лин быстро справился с оставшимися защелками. От Второй пахло потом и дождем, а еще, кажется, бензином - видеосалон, который она только что ограбила, находился рядом с заправкой. Я не хочу это говорить посмотри на меня смотри на меня не хочу об этом думать смотри на меня съешь меня убей меня дотронься до меня шесть раз левой рукой иначе я умру… Сегодня он определенно не будет спать спокойно. Определенно. -Спасибо, - буркнула Вторая, вставая - костюм начал сползать с нее на пол, и Лин поплотнее натянул шарф на глаза - сердце колотилось, как бешеное. - Хренова парилка. Побегаешь час - скидываешь килограмма три. Им надо было на поток поставить. Лин молчал - сейчас главное было успокоить, унять все эти жуткие, плохие мысли, вызванные стрессом - но продолжавшая говорить Вторая - теперь она, сидя на полу, возилась с креплениями на ногах - не давала ему выйти из этого нервного ритма. -Тебя завернут в эту хрень, как кусок мяса в пакет, пережмут во всех местах, ни дохнуть, ни крикнуть, навесят датчиков…им бы в задницы эти датчики затолкать… Ученые “Авроры” пришли бы в ужас, услышав, как Вторая отзывается об их творении, и заработали бы инфаркт, увидев, как неаккуратно она его снимает, с какой яростью выдергивает из рук и ног тонкие иголочки контактов, как небрежно бросает все прямо на грязный пол. Погладив свежие ранки на ногах - поверх вытатуированных черных точек, показывающих, куда нужно было вводить иглы, была видна кровь - Анна раздраженно сплюнула на пол. -Я ополоснуться, пока саму не вывернуло. Поставь там что-нибудь… Не закончив своей фразы, Вторая зашлепала босыми ногами по полу в сторону ванной комнаты. Справившись, наконец, с собой - одним из методов борьбы с навязчивыми мыслями было предложить самому себе отложить тот ритуал, который требовал разум, на несколько минут - а там уже оно и само забудется - Лин, все еще чувствуя нервную дрожь, позволил себе опустить шарф и увидеть скрывшуюся в дверном проеме голую спину Второй, исчерченную черными схемами, всю в следах от уколов. На самом деле, бояться было совершенно нечего, в конце концов, она всегда была такой, да и жили они все вместе уже давно, можно было бы привыкнуть. Можно было, но он так и не смог, пусть даже она была “стрелой”, как и он сам. В бою он доверял ей без колебаний, но вот коротать время между операциями было для Юрия самым тяжелым занятием из всех, что он знал. На операции все было просто и понятно: иди куда скажут, стреляй, куда скажут, спасай, убивай, захватывай…командование позаботится о том, чтобы ты знал, что делать, а лекарства - чтобы ничего не помешало этим делом заниматься. Однако, когда дело касалось так называемого свободного времени, Лин попросту зависал в пустоте: как именно тратить это самое время, он попросту не понимал. Хуже было лишь то, что когда мозг его получал передышку, то тут же ею пользовался, чтобы вновь помучить хозяина навязчивыми мыслями одна другой страшнее, а уж когда рядом была Вторая - датчики стресса, если бы он их носил, как и она, наверное, все бы попросту сходили с ума. Он знал, что был ужасным человеком - если его вообще можно было назвать таким словом (а Полковник и прочие всегда утверждали строго обратное), но, похоже, даже для таких существ, как он, было естественно ощущать…что-то, оказываясь в непосредственной близости от такой, как Вторая. Удивительно, но иногда это ему даже нравилось, пусть он и не мог толком объяснить, что это вообще такое: он любил смотреть на ее тренировки, а иногда и за тем, как она спит, пусть этому не было никаких логических причин. Очевидно, то было тоже одним из симптомов его болезни, ведь, как он узнал у одного из докторов в “Авроре”, такие чувства также можно классифицировать как навязчивые состояния. Возможно, так и было, он не мог знать…но они почему-то были чуть приятнее обычных чудовищных, глупых или ужасающих своей “неправильностью” мыслей. Притворщик вернулась спустя двадцать минут - все это время Лин задумчиво крутил в руках украденные ей кассеты, пытаясь справиться с очередным приступом (текущая навязчивая мысль уверяла Лина, что если он не покрутит каждую кассету в руках девять раз, то через три минуты захлебнется собственной кровью), так и не встав с кровати. Чего дергаться, телевизор все равно в той комнате, что оккупировала Вторая, значит, она уйдет и не будет ему мешать…мешать заниматься все тем же тоскливым ничем. Лин ошибся. Притворщик - в потертых брюках и накинутой на плечи рубашке, застегнутой очень частично - не взяла кассеты и не ушла, а рухнула рядом с ним, заставив отодвинуться еще дальше к стене. Через минуту она уже растянулась на кровати, закинув босые ноги на стенку, да смотрела в потолок - настроение ее, судя по лицу, немного улучшилось после того, как “стрела” смогла принять душ. -Что молчишь? - она легонько ткнула его в бок. - Опять стряслось чего? -Нет, - впервые с момента ее прибытия открыл рот Лин. - Все в порядке. -Ты и “все в порядке” паршиво сочетаются, - Притворщик прикрыла усталые глаза. - Что, все еще колотит? -Н-немного, - пробормотал Юрий. - Мало данных в этот раз. Сложно работать… -Расслабься. С того, что я слышала, работа будет чертовски простой. Вошли, взяли что нужно, всех замочили и по домам, - вновь открыв глаза, Вторая повернулась к Лину. - Ну чего ты опять дергаешься? -Не знаю, - Лин смотрел в пол. - Я… Я сейчас наброшусь на тебя и буду стрелять я не наброшусь и не буду стрелять я наброшусь и буду стрелять я не наброшусь и не буду стрелять… Одним из самых раздражающих типов внутреннего диалога был именно этот, когда разум снова и снова подкидывал пугающую, абсолютно неприемлемую мысль, заставляя снова и снова отвечать на нее в отрицательном ключе. Шесть раз, три раза по шесть повторить эту цепочку “стрелять - не стрелять” и она отойдет, растворится, исчезнет, заменится какой-то другой, такой же абсурдной и пугающей, начисто лишенной смысла и не способной принести реальный вред, но тем не менее заставляющей выполнять ритуал. В такие моменты ему казалось, что мозг готов вскипеть в черепе. -Может, кино посмотрим уже? Тебе надо отвлечься. Лин не ответил. Она и сама знала, что он очень редко соглашался на такие вещи, ибо знал, что способен испортить любой просмотр. Когда дело доходило до книг, то его болезнь заставляла подолгу застревать на одной странице, снова и снова перечитывая текст, а когда он оказывался среди тех, кто смотрел телевизор…иногда ему хотелось просто взять пульт и начать переключать каналы - три по шесть и все спокойно - или же, например, убавлять и прибавлять громкость…как это раздражало окружающих, он прекрасно понимал, и потому предпочитал никогда не мешать ничьему досугу. -А что ты принесла? Он не хотел говорить, что даже не прочел аннотации на коробках, что все, что он делал - крутил их в руках. -А, хватала, что было. Эта пакость же сбойнула, - Вторая кивнула на валявшийся на полу костюм. - Если бы вовремя не смылась, проявилась бы посреди улицы. Та еще потеха. Так, что тут у нас… “Зловещие мертвецы”, “Механическая пила из Техаса”, “Фантазм”… -Фантазм? Это что-то о магах? -С чего ты взял? -Не знаю. Видел слово в каких-то документах, - Лин покрутил коробочку в руках, рассматривая изображенную там серебристую сферу со сверлами и лезвиями. - Правда не знаю, что значит… -Может, наши уже пустили ту программу по информированию населения? - пожала плечами Вторая. - Ну что, это? Тут еще “Птицы” какие-то есть… -Не люблю черно-белое, - Лин вгляделся в кадры на обложке. - Напоминает наши учебные материалы. -Значит это, - легко согласилась Вторая. - Сетку позовем? -А стоит? - при упоминании о третьем обитателе квартирки Лина чуть передернуло. - Она же спит, наверное…да и видит плохо, если только… -Не боись, “надевать” тебя она не будет. Пусть своими глазками смотрит. Ну или послушает хоть… -Привести ее? -Ага, - Вторая лениво зевнула. - Если не засну тут, пока ты там копаешься, может даже посмотрим чего… Медленно распрямившись, Юрий буквально свалился с кровати и, оправив шарфы, последовал вон из комнаты. Уж лучше отдать ей свою кровать, чем сидеть рядом и терзаться лишними мыслями. Уж лучше поговорить с Третьей, чем торчать со Второй. Самым чудовищным из них всех, конечно же, был Четвертый, но он редко покидал остров - слишком опасен, слишком непредсказуем, слишком сложен в обращении. Уже одно то, что их собрали вместе, означало, что либо ситуация серьезнее, чем им сказали, либо начальство по какой-то причине хочет перед кем-то покрасоваться. И то и другое не сулило ровным счетом ничего хорошего… Третья “стрела” - для кого-то Ловчая Сеть, для кого-то Ольга Щепкина - заняла комнату, что была ближе всего к дверям, комнату, в которой не было ни единого источника света. И тем не менее Лин быстро определил, где она сейчас прячется, уловив скрип ее коляски из дальнего угла. -Сетка? - осторожно позвал он. - Я могу подойти? Можешь. Лин попятился. Плохо дело - если ей сейчас сняли блокировку, значит, уже прощупывает район. А раз она снова разведывает территорию, значит, операция может начаться раньше чем… Я не занимаюсь сейчас этим. В настоящий момент Сеть не расширяется дальше этого здания. -М-можешь…это… -Давать тебе закончить? - слабый голосок из дальнего угла. - Прости. Конечно. Ты что-то хотел? Всегда вежливая и спокойная. Всегда готовая рассыпаться в извинениях, если не смогла в очередной раз справиться с собой и высказала ваши мысли раньше вас самих. В этом вся Сетка. С ней обошлись хуже всего - Лин не сомневался, что начальники ее боялись до сих пор, боялись до дрожи - да что там, он сам ее боялся - но она смирилась со своей судьбой еще до того, как они встретились. По крайней мере, он застал ее уже такой - сломленной и усталой, готовой делать все, что скажет Полковник. Что было причиной ее покорности, помимо той, о которой никто из “стрел” не хотел упоминать лишь раз - никто не знал. И узнать не мог никак - свой разум Сетка защищала так же хорошо, как проникала в чужие. -Там Вторая фильмы принесла. Мне… Тебе не очень интересно и тебе не очень хочется оставаться наедине со Второй. Я, конечно, тоже не лучший выбор, но из вежливости ты пошел меня пригласить. И тут же, не давая ему опомниться: -Ой. Снова… -Ничего, - Лин сделал шаг вперед. - Так ты с нами? -Я плохо вижу, ты знаешь. К тому же она вечно берет что-то страшное или глупое. -Значит, нет. -А теперь ты расслабился, что тебе не придется везти меня в соседнюю комнату и думать о том, какой рукой взяться за ручки. -Я… -Ладно, побуду с вами. Если позволишь, я могу тебе помочь… -В смысле? - Юрий нервно дернулся. - “Надеть”, что ли? -Нет, нет, не бойся. Поверхностный контроль, ты даже не почувствуешь. Сниму те мысли, что мешают, станет легче концентрироваться. Помнишь, мы же так часто делали. -А. Это… -Да. Если захочешь. Но ты не хочешь, потому что боишься каждый раз, что твоя голова взорвется. Сейчас тоже. Ладно, как хочешь, заставлять я тебя не имею права. Пошли? -Пошли, - вздохнул Лин, ныряя во тьму и нащупывая там холодные железные ручки. Коляска Сетки, сделанная на заказ, была больше своего владельца в несколько раз - та попросту утопала в огромном кресле, которое было напичкано таким количеством аппаратуры, что хватило бы оснастить больничное крыло. Но все эти хитрые приборы были заняты лишь одним-единственным человеком - бежали по экранчикам сложные кривые линии, моргали лампочки, попискивали десятки датчиков, нервно дрожали стрелки. Каждый вдох Сетки регистрировался и анализировался электроникой, а сама Ольга - хрупкое, как былинка, существо в простой серой одежде, похожей на больничный халат - всегда сидела, откинувшись чуть назад: огромный шлем, надетый на нее, был настолько тяжел, что она все равно не смогла бы нормально держать голову или вертеть ею. Сейчас передняя часть шлема была отсоединена - можно было разглядеть ее бледное от постоянной нехватки света лицо, поймать усталый, уже почти что невидящий взгляд искалеченных катарактой глаз. Светлые волосы, заострившиеся черты, наводящие на мысли о проблемах с питанием, тощие, как паучьи лапки, слабые ручки с тонкими пальцами - словно в насмешку над ними, в кресло Сетки было вмонтировано помимо всего прочего выдвижное отделение с табельным пистолетом - но представить себе ситуацию, когда она смогла бы воспользоваться оружием, не мог никто. Ты вытолкнешь ее в окно вытолкнешь в окно не вытолкнешь вытолкнешь не вытолк… Это было похоже на обжигающе-ледяное прикосновение, доставшее до мозга а затем - словно в лицо плеснули холодной водой. Но почти сразу же навязчивые мысли отступили, и Лин почувствовал, что вновь полностью себя контролирует, что может думать о чем хочет… -Прости. Просто оно начинало лезть и ко мне, когда ты подошел. А невроз навязчивых состояний - болезнь из числа заразных. Иногда достаточно только о ней прочитать или услышать, чтобы стать таким же…не хочу рисковать. Юрий ничего не ответил - ведь она уже отпечатала в его мозгу свое “пожалуйста” раньше чем он догадался сказать “спасибо”. Лишь кивнул и, взявшись за ручки - теперь ему было уже совершенно все равно, какой рукой и сколько раз - осторожно покатил коляску с Сеткой в соседнюю комнату… Фильм Лину показался весьма странным. Ночи на кладбище, похоронное бюро с какими-то психованными карликами, бесконечный металлический гул, желтая кровь и высверливающая дыры в головах металлическая сфера…насколько он знал, это все должно было развлекать зрителя каким-то образом, но он, привыкший в основном смотреть лишь учебные ленты в “Авроре”, не мог должным образом реагировать на то, что видел тут - в основном потому, что просто не понимал, как. Странно и глупо это все. Зачем другие люди это смотрят? Оно не дает новой информации, да и как могут все эти выдумки их дать? Нет, все же он никогда не поймет… Поздний вечер наступил довольно-таки быстро - Сетка ушла спать первой, попросив отвезти ее в ее комнату. Проверив в очередной раз старенькую рацию - но на связь никто так и не собирался выходить - очевидно, контролер сделает это под утро, когда все будут уже готовы - ушла и Анна, оставив его в спасительном одиночестве. Так, по правде говоря, проходила большая часть дней Лина, в которые он не был задействован в какой-либо операции: он либо спал, либо тренировался, либо читал принесенные ему материалы - и весьма удивился бы, узнав, что можно было бы делать что-то еще. Все эти развлечения, которых он не понимал, были для других - для нормальных, для хороших людей - только они, наверное, и могли найти смысл в книжках и фильмах, содержащих один лишь вымысел. Раздумывая о том, как же завтра все пройдет, он и сам не заметил, как провалился в сон. А вот пробуждение было не настолько мягким и спокойным - Лин очнулся от прикосновения к своему лицу - кто-то зажал ему рот. -Тихо, - голос Второй, раздавшийся прямо над ухом, избавил его лишь от части страхов. - Лежи и не шебуршись, разговор есть. Резко дернувшись, он вывернулся, отполз в темноте к стене, лихорадочно начал собирать упавшие во время сна шарфы. -Ч-что… Голос Второй был совсем рядом. -Я что, проспал? -Нет, нет. Не суетись, еще часа три до сеанса связи, - он почувствовал, как она придвинулась ближе. - Дело есть, говорю же. И охрененно серьезное. -Какое? - нервно спросил Лин. -Сегодня я выходила не только за кассетами. Я нашла, где сидит контролер. Лина прошиб холодный пот. Нельзя о таком говорить, черт, об этом думать-то нельзя! Контролер - лидер группы, человек - всегда лишь человек, ибо только он мог вести чудовищ вроде них - был темой запретной, по крайней мере, не особо поощрявшейся. В операциях “стрел” он участвовал лишь одним-единственным образом - сидел где-то в безопасности и считывал показания их контрольных схем, следя за тем, чтобы “стрелы” не выбрались за заранее установленную им зону операции. Лишь два человека во всей “Атропе” имели возможность отслеживать перемещения “стрел” - их текущий офицер-контролер и лично Полковник. Лишь они имели право их убивать - одним нажатием кнопки, одной командой по рации, что приведет схему в действие. Со стороны казалось, что сбежать при их-то способностях не было никакого труда, но Лин прекрасно знал правду: из “Атропы” не уходил еще никто, по крайней мере, не вперед ногами. Контролер всегда был в тени, незримый и страшный, мало того - маги из “Авроры” позаботились о том, чтобы его не могла найти даже Сетка - она не просто не могла пролезть в его разум, она вообще не могла его обнаружить, сколько бы не искала… Конечно, попытки никогда не прекращались - Лин знал, что кому-то из прежних “стрел” удавалось найти и расправиться со своим надсмотрщиком - вот только никто не мог поручиться за то, что таковой действительно был один и что второй, потеряв сигнал товарища, немедленно не включил бы их контрольные схемы. Страх, паранойя, чудовищное напряжение и понимание абсолютной бессмысленности любых попыток сопротивляться - вот то, в чем они жили, в чем варились столько лет, сколько себя помнили. Кто-то ломался раньше, кто-то позже, Юрий же смирился давно: по крайней мере, это место давало ему четкие цели, ограждало от хаоса и потока бессмысленной информации, который немедленно погубил бы его измученный разум. Здесь было проще. А другого - ничего другого - не было. -Ты… - в голосе его чувствовался страх. - Ты не хочешь ведь… -Хочу, - а ее голос сейчас так и сочился ненавистью. - Сразу после операции эта мразь спустит чуть поводок. Тут я его и пришью. Он тут совсем недалеко зарылся, через две улицы, в гостинице. -Не надо, - слабым голосом пробормотал Лин. - Прошу тебя, не надо. Нас же уничтожат. Не надо… -А что “не надо”? Ты когда-нибудь думал, что будут делать с нами, когда мы убьем всех, кто им мешает? По головке погладят, угадал. Разрывными. И пепел по ветру. -Пожалуйста, не надо, - пробормотал Лин. - Давай в следующий раз попытаемся. Не сейчас. Не сейчас. -Следующий у нас может через год наступить, дубинушка. -Ты каждый раз так говоришь. Каждый раз. И каждый раз нас возвращают домой, и все в порядке, - это было его единственным аргументом и цеплялся он за него, как утопающий за проплывающую мимо дощечку. - Если все делать, как говорит Полковник, то все будет хорошо. Я… -Что? - прорычала Вторая. -Я не хочу, чтобы тебя уничтожили, - на одном дыхании произнес он то, что зрело в нем уже не первый год. - Я не хочу, чтобы тебя уничтожили. Пожалуйста. Вторая молчит. А в его голове проносятся, сменяя друг друга, целые полки безумных мыслей, вступают в жестокий бой и грозят разорвать череп, разнести на осколки. -Дурак ты, Юра, - тяжелый вздох. - Я, по-твоему, чего ради со всем этим долблюсь? С чего каждый раз, как нас в чисто поле вывозят, этих гадов вынюхиваю? От скуки, да? Да хрена с два… -Подожди, послушай… -Вы с Олей лопнули да сдулись, про Неудачника я вообще молчу. А я не сдамся, слышишь? Пусть убивают, пусть ломают. Не прогнусь я под них. Ни за что. И вас разогну, если получится. -Разве мы можем что-то сделать? Этот разговор они начинали не раз. Лин каждый раз отвечал почти что одними и теми же словами - других слов и других доводов он попросту не мог выдумать. -Он человека у нас взглядом наизнанку выворачивает - нет, ну конечно, он ничего не может! У тебя от колес башка совсем протухла. Завязывай. -Мы даже не знаем, сколько их на самом деле! - с жаром отвечает он напарнице. - Одного ты убьешь, а дальше? Да даже если всех убьешь - куда мы пойдем? Они везде…везде… -Ага, и дальше по рифме. Слушай, ты шестеренками хоть немного пошевели - почему при выходе из зоны операции нас сразу отключают? Подскажу для особо одуренных - ручки у них коротки, понял, нет? Выйдем за зону контроля и все, пишите письма. С расстояния в километров так шесть никто нас не поджарит. -Шесть километров еще нужно преодолеть, - вздохнул Лин. - К тому же, Сетка…она же не может ходить. -Зато может взять для нас машину. Да какую, нахрен, машину - она самолет может нам взять! А если эти гниды в мундирах снова в… -Не получится, - Юрий отвернулся. - Ты сама знаешь, что ничего не получится. До операции осталось слишком мало времени, а после…там повсюду “глушители”. Кто-то может быть защищен и от контроля. Кто-то может найти даже тебя, по датчикам. У нас нет сейчас шансов… -Заткнись, - зарычала Вторая. - Просто заткнись уже! -Я… -Захлопни пасть, я сказала! Сидишь себе в углу, словно тебе меньше всех надо, а чуть тронь - одно херово нытье! Думаешь, харю себе порезал, сразу особенным с… Вторая забывается. Она делает то, чего делать не стоило. В своей бессильной ярости на его правоту она касается той темы, которой касаться нельзя - такая есть у каждого человека, но человек не может ответить так, как может “стрела”. Юрий дергается, словно от удара. С его лица падают шарфы, являя взору Второй паутину, сплетенную из чудовищных шрамов, что делает его, несомненно, самым страшным лицом на всем белом свете. Каждый разрез он сделал сам. Он не мог их не делать. Он не мог тогда остановиться - кромсал и кромсал, пока санитары его не скрутили, потеряв при этом троих. Он не мог иначе. Ведь его лицо было неправильным. Глаза Лина вспыхивают молочно-белым светом и тут же гаснут. Издав сдавленный стон, он валится с кровати, падает на пол… Грозящий вырваться наружу импульс был в последний момент подавлен хозяином, не желавшим причинять боль Анне. Но боль уже родилась, ей уже надо куда-то уйти. Он дает ей уйти в себя - целиком. Кажется, огнем вспыхивает каждый нерв. И огонь этот готов пожрать его целиком, он бы с удовольствием это сделал, если бы Лин, сжав зубы и прикрыв глаза, не обрел вновь столь нужную концентрацию. Пламя агонии, грозящее спалить его тело дотла, исчезает так же быстро, как и разгорается - в конце концов, нет такой боли, которую он не мог бы снять или призвать… На его глазах выступают слезы, он заходится рвущим горло кашлем. Корчится на полу, судорожно пытаясь продышаться. Притворщик уже рядом. Матерясь так, что покраснел бы портовый грузчик, она рывком поднимает его с пола, встряхивает, грозя оторвать голову и таким же рывком прижимает к себе, бормоча своим хриплым, усталым голосом неумелые извинения. Замолкает, встретившись с ним взглядом - в том нет ни злости, ни обиды. Ему не надо объяснять, что она хотела сказать, а что нет - в конце концов, “стрелы” всегда понимают друг друга даже не с полуслова, а с одного жеста, с одного взгляда… Ей просто тяжело. Она просто сорвалась, как срывался иногда и он сам. Им не нужно друг перед другом извиняться. Обидно, конечно, что твои мечты о свободе никто не поддержал, но перед работой на такие вещи не должно быть времени. -Отпусти…меня… Не проходит и минуты, а он уже сидит, остервенело наматывая на себя шарфы. Больше, больше. Плотнее, плотнее. Никто не должен видеть. Никто. Это не его лицо. Его лицо - серая дыхательная маска с прочными стеклами. А это - что это, он не знает. Этого нет. Нет, нет, нет… Вскоре она сидит уже вместе с ним, приткнувшись рядом. Он не сопротивляется. Он, кажется, вообще забыл, как двигаться - но почему-то еще помнит как дышать – какая досада… Вторая старше них всех - кроме, разве что, Четвертого. Она грубый и жестокий человек, который редко когда извиняется за свои поступки. Сейчас она снова делает это, пусть и не говоря ни слова. Он знает, что она сожалеет - ему достаточно. В отличие от слов многих других людей, ее молчание не фальшиво. Они сидят в темной, холодной квартире, на грязном ободранном полу. Сидят неловко обнявшись и вытянув вперед затекшие ноги. Сидят и ничего не говорят - они давно понимают все и так, ведь они “стрелы”, а у “стрел” никого нет, кроме друг друга - и до самой смерти не будет. Для “Атропы” они инструмент, не более, а для других “стрел”…слова “семья” или “друзья” ничего им не скажут, но слова и не нужны - их узы и так крепче, чем у сицилийской мафии. Они единый организм, пусть даже больной и уродливый, ненавидящий кого прикажут, убивающий, что прикажут. Одиночки тут не выживают, но свою долю одиночества получит каждый - хочет он того или нет. Сеанс связи уже совсем скоро - и они знают, что все равно не заснут уже в эту ночь. Знают, что завтра - после дозы препаратов, после сигнала по рации, после серии сухих, безжалостных команд - каждый из них снова будет убивать. “Атропа”, наверное, думает, что убивают они за нее. Но они это делают лишь друг за друга. Лин сидит, повесив голову - усталость берет свое. Шарфы размотались и Вторая может снова видеть его изуродованное лицо - но у нее оно не вызывает страха, оно куда приятнее тех холеных морд из штаба, перед которыми их водят, бывает, как редких животных, только что не на цепях. Лин пытается уснуть, и, вспоминая, что скоро бой, бормочет их старый стишок, слова, которые знает каждая “стрела”. Кто-то говорит, что его взяли из книги некоего Стивенсона самые первые члены их отряда, переделав под себя, кто-то утверждает, что сочинил его сам Полковник, ведь названию своему они обязаны именно этой книге…Четыре я стрелы пущу, И четверым я отомщу, Злодеям гнусным четверым, Старинным недругам моим…
Они всегда говорят это перед боем - они, конечно, не верят ни в каких богов, но это их молитва. Это единственная традиция, что у них есть - и она нерушима. Вторая своим хрипловатым, чуть простуженным голосом, продолжает за Лином:Первая метит в грозный Рим, Молитвы не помогут им, Стрела вторая ждет Атлас, Ты мир разрушил, но не спас, Третьей стреле мила Могила Что столько жизней загубила В Башне живет исчадье зла, Ему четвертая стрела…
Заканчивают они уже вместе. И каждый слышит посторонний голос в своей голове - проснувшаяся от криков Сетка присоединяется к общей “молитве”. Помогает договорить слова, которые “стрела” будет говорить, когда другой “стреле” плохо.Они черны и до конца Вонзятся в черные сердца, Они без промаха летят И никого не пощадят…
Треск оживающей рации подсказывает, что молитва была начата весьма кстати. Их время пришло.***
Стрелка на старинных часах медленно, но неутомимо ползла к своей цели - уже совсем чуть-чуть оставалось до шести утра. Впрочем, для хозяина кабинета, в котором эти самые часы стояли у дверей, это означало лишь возвращение очередного приступа головной боли. Леонид Фиалковский бросил очередной усталый взгляд на циферблат, после чего вернулся к прерванному занятию - помешиванию ложечкой своего горячего кофе в старой фарфоровой чашке. Сделав пару ленивых глотков, он потянулся к стоявшему на столе телефону и, сорвав трубку, проговорил, не набирая номера: -Мухомор, зайди. Кинув трубку на рычаг, скромный глава более чем скромной организации - а достоинства его как мага были еще скромнее всего вышеперечисленного - подарил кабинету очередной вздох и в четыре глотка выдул оставшийся в чашке напиток. Господи, как же он устал от всего этого… Организация - сам маг ее за глаза называл больше “конторой”, нередко “шарашкиной”, ибо заслуживала - главой которой уже десятый год числился Фиалковский, носила гордое название “Маяк”, но уже давно утратила всякую связь с собой прежней по многим причинам. Во-первых, сооружение, которому она была обязана своим именем - внушительных размеров башня на одном пустынном островке - было разрушено (что еще обиднее, случайно) во время войны, что вылилось в потерю большинства архивов и лабораторий, вылилось в спешную, истерическую эвакуацию, во время которой добрую половину того, что успели вывезти, умудрились отправить на дно. Во-вторых, “Маяк”, ныне занимавший огромное, похожее на старый заброшенный завод здание на окраине города, своего названия попросту не оправдывал - ничей путь он не освещал и помогать никому не думал. Да и не мог, если уж начистоту говорить - тут самим бы продержаться… Прежний директор - старый сморчок с манией величия, бывшей причиной не одного скандала - умер десять лет назад, и, по результатам скромного голосования, проведенного скромных размеров компанией, ему была выбрана замена. К вящему неудовольствию Фиалковского, этой самой заменой оказался он, получив в наследство такие прекрасные вещи, как разваливающееся на глазах здание, наполовину затопленный подземный комплекс под последним, где иногда даже умудрялись кое-как работать, спасенное из старого логова содержимое двух библиотек, которое до сих пор не подверглось ревизии, штат из пятнадцати сотрудников и кучу долгов. Последние отличались самым большим разнообразием из всего наследства - “Маяк” был должен Пражской Ассоциации, Морю Бродяг, Часовой Башне и даже одной организации с Ближнего Востока. Вступив в должность, Фиалковский, преисполнившись энтузиазма, принялся за дело: он возвращал долги всем и чем только мог - редкой литературой, передачей патентов и прав на оставшиеся в ведении организации духовные земли, дойдя, в конце концов, до того, что обчистил собственные хранилища, переслав в Лондон за полгода уникальную коллекцию Тайных Знаков, собиравшуюся аж с семнадцатого века и материалы по трем многообещающим проектам, которые развивать своими силами не было никакой возможности. Леонид действовал по хитроумному - сам ведь придумал, как же иначе! - плану, пытаясь доказать заморским коллегам, что с ними - а точнее, с ним - можно и даже нужно вести дела, что на них - точнее, на него - стоит обратить внимание - и пригласить работать…ну, от местечка в Башне он бы точно не отказался, на что не раз и не два намекал в своих письмах. К сожалению, через три года, когда он понял, что вернул все - а где-то однозначно и маху дал - понята Фиалковским была и еще одна невероятно обидная вещь: Ассоциация приняла все как должное, да и только, вытаскивать его из этой трясины в лучшую жизнь никто не собирался. Еще через несколько лет Леонид ясно видел, какими будут эпитафии на могиле его и его несчастной конторы: “Заплатил налоги” и “Раздали долги”. Наступили серые будни и тянулись они год за годом, смазывая всю полную несчастий жизнь скромного мага с нескромными планами в одно противное выцветшее пятно. Спустя десять лет с момента вступления Фиалковского в должность в графе расходов можно было бы отметить, что из действующих сотрудников осталось лишь десять – не особо внушительные маги от второго до четвертого поколения - количество студентов сократилось до критической отметки, составляя на текущий момент лишь двенадцать человек, подземный комплекс под зданием почти полностью пришел в негодность и работать нормально можно было только в трех лабораториях из восьми - еще две были затоплены с концами - патентов организация более не предоставляла, да и не получала - за десять лет правления Фиалковского “Маяк” не сделал ни одной серьезной разработки. В графе доходов, если, конечно, это действие, учитывая его последствия, все еще можно было отнести к положительным - была бы всего одна строка - и уведомляла бы она об уплате долгов. Леониду, по правде говоря, было уже все равно: в этом году он проворачивал свой очередной наполеоновский план - сдать с потрохами всю организацию первому покупателю из Восточной Европы, после чего перебраться на вырученные средства в местечко потеплее - и сделать это нужно было до весны. И, может быть, ему бы даже это удалось, если бы не тот недавний звонок… Скрипнула плохо смазанная дверь и в кабинет вошел Петр Вревский, второй человек в “Маяке”, имевший обидное прозвище Мухомор - и обязан он был ему старому замечанию Фиалковского - “с тобой не только ничего рядом не растет, ты и то, что выросло, загубишь в два счета”. С преподавательским составом в “Маяке” всегда было тяжело, но Вревский поставил настоящий рекорд: молодые маги боялись этого плешивого любителя пропустить пару стаканчиков, как огня. Бояться было за что - в Мухоморе органично сочетались совершенно скотский характер, который иногда чуть сглаживался относительно количества выпитого, абсолютное неумение вести занятия и недоразвитые Цепи - даже простейшие действия могли отправить Вревского в продолжительный обморок. Разжиревший за годы сидения на одном месте, низенький, со сплюснутым отечным лицом и множеством залысин, он внушал коллегам лишь отвращение. Вот и сейчас, стоило ему войти в кабинет, как Фиалковский внутренне весь скривился, и лишь справившись с собой - на это ушло с минуту - предложил товарищу сесть. -Ну что, он звонил? - без лишних предисловий начал Вревский. - Звонил или нет? -Обещал утром, - глава “Маяка” позволил себе улыбнуться. - Он в наших руках, не сомневайся даже. И он и вся его шарашка. -Подумать только…Ленинградский Клуб. Я думал, они еще в тридцатых того, - Мухомор оскалил гнилые зубы. - Ты вообще про них что-нибудь знаешь? -Не-а. Только то, что они существуют. Но думаю, у них положение еще хреновее нашего, - Фиалковский налил себе еще кофе. - Вот на этом и сыграем. Как только позвонит, я назову цену - и посмотрим, как он себя поведет. -Думаешь, согласится? -Куда денется-то? - хохотнул Леонид. - Это ему нужны те бумажки, вот он и заплатит, сколько скажем…и никуда не… Когда его речь прервал зазвонивший телефон, Фиалковский ничуть не расстроился - лишь ухмыльнулся еще шире. -А вот и наш клиент, - все еще ухмыляясь, он жестом призвал Мухомора к молчанию, после чего снял трубку. - Слушаю. -Господин Фиалковский, я полагаю, - от этого холодного, сухого голоса Леонида невольно передернуло. - Это Кай. Как я и обещал, звоню вам ровно через неделю. Итак, что вы решили? Вы передадите нам означенные ранее рукописи за установленную сумму? -Планы чутка поменялись, - вальяжно растянувшись в кресле, выдал глава “Маяка”. - Мы тут покумекали и решили, что у вас, ребятки, должно было кое-что остаться…ну ты меня понимаешь, с начала века. -Боюсь, что не понимаю. Что вы имеете в виду? -Золото, - оскалившись, выдохнул в трубку Леонид. - Одна тонна, в немаркированных слитках. Где доставать будешь, меня не колышет, хочешь копай, хочешь рожай, хочешь воруй. В случае вашего отказа я сегодня же сжигаю эти бумажки к херам. Уяснил? -Тонна золота, значит, - голос на том конце провода до сих пор не проявил никаких эмоций. - И КамАЗ на сдачу, я так полагаю? -Шутки шутить вздумал? - прорычал Фиалковский. - Ты меня слышал! -Слышал, - на том конце провода закашлялись. - Я думаю, я смогу вам ответить уже сегодня. Фиалковский похолодел. Он ожидал всего, но…неужели? Нет, нет, бред собачий. Это же байки, просто старые сказки, что был такой Ленинградский Клуб и… -Ты согласен? - кусая губы, выдавил из себя глава “Маяка”. -Я сказал, что дам вам ответ уже сегодня, - повторил холодный голос. - Если вы хотите увидеть его, подойдите, пожалуйста, к окну. -Минутку, - уронив трубку на стол, изрядно вспотевший от напряжения Фиалковский прорычал товарищу. - Посмотри-ка в окошко. Что там у нас делается? -Момент. Вревский ничуть не удивился абсурдности просьбы - мало ли, вдруг этот странный представитель вроде бы давно уже отдавшей концы конторы пришел лично. В таком случае стоило бы его встретить, ибо здание “Маяка” стояло на пустыре и было огорожено со всех сторон весьма и весьма высоким забором, маскируясь под старенький военный завод - самому тут не пройти. С кряхтением встав со своего места, Мухомор поплелся к дальнему окну и развесил шторы - в это самое время Леонид вновь схватил трубку. -Нет, слушай. Погоди. Я не понял, вы правда в состоянии заплатить? Да что такого в этих бумажках? Всего лишь старый труд об аномалиях в Цепях… -Для меня он представляет огромный интерес, - произнесли на том конце провода. - Отвечая на ваш первый вопрос - да, я действительно могу вам заплатить. Тем, что вы заслуживаете. -Что? - рявкнул Леонид. Оконное стекло рассыпалось осколками, мгновение спустя его примеру последовал и череп Вревского. Практически обезглавленное тело повалилось на пол, пачкая дорогой ковер. -А…а…а… Едва не задохнувшийся от ужаса Фиалковский даже не понимал, что все еще держат трубку в руках. -Мои коллеги скоро прибудут, чтобы ознакомить вас с новыми условиями договора, - произнес голос. - Всего наилучшего. Голос утонул в коротких гудках. Они били по уху Фиалковского не очень долго - несколько секунд спустя где-то снаружи загрохотало, да так, что выпустив трубку, маг прыгнул под стол. Что…что…да как они… Они не могли! Это же всего лишь Ленинградский Клуб! Никому толком не известная контора, сгинувшая в начале века! Что они… Еще два взрыва - кажется, они разносили ограду на куски. А теперь - рев движков? Когда по окнам здания замолотил пулемет, Фиалковский понял - надо было брать деньги. Вот только было уже поздно.***
Полную картину - во всех деталях - они получили за десять минут до начала штурма. Они имели дело пусть и с паршивыми, но все же с магами, и рисковать никто не собирался, поэтому потянуться своим сознанием к зданию и сосчитать, хотя бы приблизительно, количество противников, Сетке разрешили только за десять минут до звонка в “Маяк”. И лишь на полминуты - даже так был риск, что кто-то почувствует ее присутствие. Короткий, отрывистый доклад - около двадцати с небольшим людей непосредственно в здании, еще несколько внизу, выискивать фамильяров и прочую гадость времени не было. Особой угрозы эта группировка не должна была представлять - всего лишь старый и беззубый магический аналог научно-исследовательского института, вот только даже самый слабый маг, если он не полный олух, всегда имел хоть одно средство на крайний случай - а уж коллектив магов… Одним словом, недооценивать противника никто не собирался. И как только поступил сигнал из двух слов - “переговоры провалены” - стянутая вокруг “Маяка” группировка вступила в дело. Как и всегда в охоте на магов противник сам упрощал задачу по многим пунктам: они забрались в эту глушь – и здесь, на окраине города, никто не услышит, даже если стрелять по ним будут из танка, они озаботились лишь самой поверхностной защитой, причем только от таких же, как они сами - пусть теперь кушают заряды из гранатометов и пулеметные очереди. Так ли на самом деле рассуждало командование операцией или все-таки нет, Юрий не знал, но ему сейчас, по правде говоря, было уже все равно, сейчас его волновало только то, чтобы их черную машину, несущуюся к зданию в числе прочих, не накрыли какой-нибудь дрянью проснувшиеся от внезапного нападения обитатели “завода”. А просыпались маги весьма быстро. В воздухе над окруженным зданием начали появляться странные символы, прочерчивая небо грязно-серыми царапинами. Уже после первых выстрелов выяснилось, что обычные средства обороны не были забыты - не прошло и нескольких секунд, как некий хитрый механизм опустил на все окна стальные листы. Оперативники “Атропы” ответили немедленно. Загрохотало, задрожала земля, дали единый залп гранатометчики. Закрывшие окна листы вынесло внутрь вместе с кирпичами и кусками стен, мгновение спустя за этими окнами уже полыхало вовсю. Дождавшись команды, к зданию, вокруг которого уже смыкали кольцо молчаливые люди в черных прорезиненных костюмах, устремились несколько машин - в одной из них сейчас и трясся на кочках Лин. Маги ответили быстро и жестоко, в два счета разметав вырвавшихся вперед бойцов. Кого-то подбросило в воздух и разорвало на клочки, кого-то скрутило и вдавило в землю невидимым прессом, несколько “глушителей” превратились в живые факелы, сгоревшие за считанные мгновения и осевшие на землю кучками золы. Второй залп обрушил внушительный кусок стены и разнес в клочья двери. Еще через полминуты машины добрались до организованного пролома - бойцы “Атропы” выпрыгивали на ходу и мчались в дым, в огонь. К своей цели. Воздух внутри был забит дымом, запахом гари, треском оружия и криками умирающих. Убийцы врывались в новые и новые проломы, распахивая двери и выбивая окна. Несколько несчастных, оказавшихся на первом этаже, стали легкой добычей - сонные, оглушенные и напуганные, без оружия при себе - им хватило нескольких пуль. “Глушители” возникали из дыма, укладывая противника меткими выстрелами, ломали двери и хлипкие стенки, коридоры и лестницы уже усеивали изувеченные очередями тела. Скулящие пули выбивали куски из стен и людей, ошалевшие защитники “Маяка” валились на пол, на ступени, друг на друга… Не менее ошалевший, чем они, Лин мчался сквозь дым, а в голове его грохотали старые наставления Полковника. Важно запомнить одну простую вещь, когда имеешь дело с магами - они сами всегда осложняют себе жизнь. Чтобы научить человека хоть как-то стрелять, нужно, ну, в самом паршивом случае, несколько месяцев, но это доступно почти всем. Чтобы разучить некое заклятье, какую-то методику воздействия на окружающий мир или людей, может понадобиться пара-тройка лет - и мы еще сейчас говорим о самых простых вещах. Ты будешь годами, день за днем, терзать себя, доводя некие действия до автоматизма, чтобы в итоге получить вещь, которую в быту и применить-то негде как правило. Это первый довод в пользу их слабости - сложность освоения. Дверь впереди распахнулась и прямо на него выскочил до смерти перепуганный молодой человек, одетый в помятую ночную рубашку. Это было все, что он успел сделать - две пули ударили его в грудь и откинули назад, в спальню, заставив тело стукнуться затылком о порог. Довод второй, время. Чтобы выстрелить, требуется обычно всего ничего - меньше секунды. Чтобы правильно сотворить нужную магию, нередко нужна сложная, весьма сложная последовательность действий - от чтения многострочных арий в состоянии предельной концентрации до использования разных мудреных предметов, так называемых Тайных Знаков. Иногда все это идет в комплексе. Именно поэтому маги долго готовятся перед своими поединками. Их дуэли - это не дрожащие руки и хаотичная пальба куда придется, а четко спланированные заранее действия, продуманные наперед удары и ответы на них. Как правило, в таких поединках победитель бывает очевиден задолго до начала боя - тот, кто лучше подготовился. Отсюда вывод, который вам нужно усвоить - брать мага врасплох - победить в большей части ситуаций. Если, конечно, вы не имеете дело с боевиком, который всегда готов или наемником, который плюет и подтирается их кодексами чести, принимая магию лишь как инструмент, а не как образ жизни. Трое магов окопались на лестнице. Один держит вражеские пули - те взрываются в воздухе, разбиваются о невидимую преграду, второй возится с каким-то хитрым приборчиком, еще один выписывает в воздухе хитрые руны: первая заставляет стволы замолчать, вторая пробивает пол под ногами у стрелков и оттуда бьет, подбрасывая их к потолку, водяной столб, третья прожигает в одном из бойцов дыру аккурат на месте сердца. Довод третий, правила. Маги нередко ставят себя выше людей, считая, что аномалия в развитии, известная как Цепи, дает им на то право. Самые могущественные их семьи частенько представляют собой закостенелых консерваторов с дикими феодальными порядками. Презрение к людям, презрение к технологиям, презрение к развитию как таковому - все это приносит свои плоды: нередко особь из цвета магического сообщества, зная десяток древних языков, не знает, как надо общаться с простыми людьми на улице, чтобы у них не возникало желания разбить ей ее благородную морду, нередко такое существо с презрением относится, скажем, к огнестрельному оружию, считая его уделом черни - пока не получит пару пуль в брюхо. Вывод из третьего довода прост и лишь закрепляет выводы из прежних - никогда не принимайте чужих ограничений. Маг устанавливает правила поведения для себя, пусть же он от них и страдает, равно как и от собственной недоразвитости. Никогда не играйте по их правилам. Успешные действия руниста не остаются незамеченными - Лин из своего укрытия слышит, как рявкают два пистолета Второй, видит, как расцветают на одежде мага алые цветы смертельных ран - маг умирает, до конца сохраняя на лице удивленное выражение - как, откуда? Кто мог так близко подобраться к ним? Кто забрался за щит? Почему они не видят стрелка? Невидимка продолжает собирать кровавый урожай. Державший барьер маг получает пулю в лицо, последний, не выдержав, бросается бежать - ловит нож между лопаток и сползает по лестнице, считая мордой ступени. Прямо из воздуха вылетает в дальний угол разряженный пистолет - судя по звукам, Вторая достала свои чудовищные ножи. Лина прошибает холодный пот, сердце стучит, как бешеное. Костюм, вероятно, уже накачал Вторую до бровей - а значит, ей теперь лучше на пути не попадаться: теперь кончился в ней человек и началось что-то страшное, первобытное, то, что лучше никогда и ни в ком не будить. Хрипло рыча, как дикий зверь, под своей маской, невидимка рвется наверх и отмечает свой путь выпотрошенными телами, редкие ответные заклятья бьют куда угодно, только не по ней. Один защитник валится на колени, судорожно хватая вываливающиеся внутренности, второй визжит, зажимая разрез на том месте, где когда-то были глаза… Лин бежит за ней, видит, как Вторая вышибает дверь в очередную комнату. Видит высокую женщину с посеревшим от ужаса лицом, за ней жмется к стене человечек еще моложе его самого, совсем ребенок. Женщина еще только падает на пол, глупо, отчаянно пытаясь схватиться за воздух и заливая все кровью, а мальчишка уже пришпилен к стене вошедшим в предплечье ножом. Невидимая тварь кидается к нему, заливаясь истерическим смехом, Лин слышит ее хриплый голос: -Покричи для меня! Покричи! А то, что будет там дальше, он видеть не хочет - и бежит дальше, подгоняемый треском рации, выстрелами и предсмертными криками. У него своя цель. Один за углом. Выскочившего на него окровавленного типа он убивает раньше, чем тот успевает понять, как же его заметили. Пуля в лицо, тело на пол… Один слева, Первый. Нет больше страха, нет сомнений, нет навязчивых мыслей. Контролер спустил Третью с поводка, здание накрыла Ловчая Сеть - и от нее нет спасения никому. Прятавшийся за перевернутым шкафом хмырь с криком роняет свое чудное оружие, визжит, как свинья, схватившись за голову, из глаз и ушей его льется кровь. Теперь точно кончено со всеми - сопротивляться Третьей, когда она действует в полную силу, почти невозможно. Все, оставшиеся в живых, уже скоро станут ее безвольными марионетками и покорно выйдут из своих укрытий прямо под пули… Дверь впереди разносит на куски с оглушительным грохотом. В коридор вываливается высокий маг, одетый чуть поприличнее остальных - и, похоже, под контроль его взять пока что не получается. Он что-то орет, размахивая руками - плевать. Сейчас, когда его разум очищен от всего постороннего - спасибо Сетке - Лин видит перед собой только цель. Это не страшно. Это не страшно и не сложно. Не было тут людей - это были неуклюжие манекены, не было тут людей - это были маги, и не было тут выбора - потому что у “стрелы” его никогда не бывает. Не было того мальчишки в дальней комнате, не слышал он его криков… Маг шагает вперед, а он смотрит ему в глаза. Чувствует, как это снова начинает проситься наружу. Как оно прорезается вновь. У магов есть свои особые формулы, в которые запечатана нужная последовательность действий, то, чего они пытаются добиться, творя эту магию. У него тоже есть свое заклинание, он тоже вынужден обращаться к себе, чтобы это прорезалось. Чтобы это проснулось. -Раздели боль! Вспыхивают глаза под маской молочно-белым огнем, все вокруг него обращается в непроглядную черноту - нет ничего в ней больше, кроме его и его цели. Цели, которую он теперь знает так же хорошо, как и себя. До каждой клеточки, до каждого нерва. Каждого нерва, который он рвет, выжигает и стирает в труху. Кричащий кусок мяса катается по полу в агонии. Он тупо смотрит на это адское действо, не совсем понимая, что же только что случилось. Кажется, он… Прекратить сопротивление. Прекратить сопротивление. Сдавайтесь, вам не причинят вреда. Сдавайтесь. Засните. Пожалуйста. Единичные выжившие больше не прячутся. Они выходят из укрытий и падают на пол, как подрубленные деревья. Но Сетка перестаралась сейчас, она накрывает не только цели. Он сейчас слишком слаб, чтобы справиться с этим - он только что был болью, ему нужно… Нужно… Ему нужно отдохнуть. Выпустив пистолет, он успевает добраться до ближайшей стены, опереться об нее рукой, прежде чем сползает по ней, закрывая глаза…***
В черной машине, загнанной в грязную подворотню, тепло - успели нагреть и надышать. В черной машине накурено, но дым постепенно уходит через чуть приоткрытое окошко. В черной машине помимо водителя сидят сейчас лишь два человека - один осторожно переворачивает странички в лежащей у него на коленях книге. -Я все же не понимаю…зачем нужно было стягивать сюда столько оперативников, включая ваших… -Им нужен был пример, - человек захлопнул книгу, отложив рядом. - К тому же, решение принимал не я, а Кай. -Такая бойня ради вот этого вот…ради одной старой книжечки? Что в ней такого особенного? -Здесь? О, тут есть, что почитать. Автор сего труда был отважным человеком, он посмел затронуть в программе своих исследований одну весьма и весьма могущественную семью. Ту, которая поднялась к вершинам во времена основания Часовой Башни и остается там до сих пор. В то время еще был шанс раскопать кое-какие их тайны, что он с успехом и сделал…однако, он копнул все-таки слишком глубоко. Голубая кровь не любит, когда суют нос в их дела, особенно когда дела касаются их драгоценных Цепочек. -Позвольте уточнить, Константин Александрович, вы ведь о…о той семье? -О ком же еще? Автор не прожил и года после того, как закончил свой труд. Все копии были уничтожены. Ну…почти все. Та, что теперь у нас, проделала весьма долгий путь, изрядно поплутав по миру, а нам придется проделать с ней весьма долгую работу. Староанглийский текст, как можете видеть…тот еще кошмар для переводчиков. -Но что это нам в итоге даст? Я не совсем понимаю… -Это понимает только Кай, которому я и передам книгу, как только мы снимем копии и займемся переводом. У него родилась одна весьма занятная комбинация. Нет, не знаю, о чем идет, пока что не знаю. Но я помню, что он сказал в последний раз, когда выходил на связь. -И что же? -Помни, что твоя смерть внутри тебя. Всегда внутри.