Мистер Порджи, или Как я перестал бояться и полюбил дьявола

Золотые часы, Breguet, на самом деле подделка, но хорошая подделка и золото настоящее, можно больше сотни выручить. Кожаный бумажник – марку навскидку не сказать, но кожей аллигатора тут очевидно и не пахнет, Джорджи, максимум какой-нибудь телячьей. Обручальное кольцо, ничего особенного, но и ничего лишнего, еще можно перепродать. Дешевые запонки под платину и такой же зажим для галстука – вообще ни о чем, конечно, а вот круглые золотые очки – стекла-то вынуть можно и поменять, примеряется Джерси, катая во рту сигарету, – пойдут минимум за полсотни. Джорджи смотрит на него нетерпеливо. – Ну, сколько там набегает, а, Джерси? – склабится, почесывая голый татуированный локоть. – Сто семьдесят за все, – уверенно отмеряет Джерси конечную цену, кладя очки к остальному разложенному барахлу и поднимая взгляд. – Да давай без мелочи, сойдемся на двух сотнях, – Джорджи переступает с ноги на ногу. – Сто семьдесят, – повторяет Джерси, спокойно глядя из-под желтых очков. – Да чего тебе этот тридцатник, вон, смотри, один бумажник за сотку уйдет, это ж ебаный крокодил! – интересно, все-таки пытается наебать или на самом деле не въезжает? – Сто. Семьдесят, – безэмоционально говорит Джерси, затягиваясь и вытаскивая сигарету изо рта плоскими, какими-то желтушными пальцами. Солнце пробивается через жалюзи и окрашивает рыжие завитки на пальцах почти в золотой цвет. – О'кей, о'кей! – Джорджи повышает голос неизвестно для кого, ведь сейчас здесь пусто, если не считать их, тощего ирландишки и Джерсийского Дьявола. "Я, блядь, не ирландец!" – каждый раз злится Джорджи, когда Джерси называет его так. "А я срать хотел, кто ты там, блядь, разговаривать научись нормально", – каждый раз отвечает ему Джерси, сплевывая. Джерси ненавидит ирландцев еще с тех пор, как они начали слезать со своих сраных ирландских кораблей, воняя своим сраным ирландским виски и натачивая свои сраные ирландские ножи. А еще Джерси ненавидит Джорджи. В сумме этого достаточно. Джерси улыбается под густыми усами своим мыслям и лениво смотрит, как Джорджи в спешке роется по карманам узких брюк, а после грохает о зазвеневший прилавок тяжелую золотистую зажигалку. В ее нижней части глубоко, так, что не вытравишь, выгравировано чужое имя – такое только если залить, но Джерси лень этим заниматься. – Вот, блядь, подавись, – Джорджи бросает раздраженно. – Себе хотел оставить, но ты ж, сука, ни цента не уступишь. Но глянь на нее, ты глянь: чистое золото, моментально уйдет. А гравировку свести можно. Джерси брезгливо косится на зажигалку и выдыхает через нос. От жары кажется, что вместо воздуха он выдыхает каленый пар. – Джорджи, мать твою, – он начинает зло и негромко. – Я тебе еще в прошлый раз ясно сказал: не наебывать меня. Не пытаться наебать. Даже не думать, блядь, наебать хоть где-нибудь, – дым от сигареты клубится вокруг его волосатых пальцев, дым от гнева почти идет у него изо рта. – А че я наебываю-то? – Джорджи моментально становится агрессивным. – Слышь, чувак, я за свои слова отвечаю. Где я тебя наебываю, ты мне покажи, где, и мы разберемся, без вопросов. Джерси жмурится, затягивается последний раз и тушит сигарету в посеревшей от табака пепельнице. – Забирай свое дерьмо, – кивает на зажигалку. – За остальное – сто семьдесят. Не нравится – вали. – Сукин ты сын, блядь, Джерси. Тридцатку, блядь, зажал. Тебе вот жалко, что ли, – бормочет себе под нос Джорджи, зло засовывая зажигалку в задний карман. Его акцент режет Джерси уши, и он неприятно хмурится. Джорджи ловит его взгляд через желтые очки. – Да ладно-ладно, все в норме, давай сто-сколько-там, меня все устраивает. – Следи за языком, мальчик, – Джерси открывает кассовый аппарат, доставая купюры и неспешно начиная отсчитывать те, что помельче. – Я не спрашиваю, откуда это дерьмо, ты не спрашиваешь, почему я даю за него именно столько. Так мы работаем. – А ты б спросил, мне че, мне скрывать нечего, – снова склабится Джорджи. – У старика одного сердце прихватило прям на девочке, так пока то, пока это, врача там Вивиан вызвонила… в общем, ему ж все одно уже не надо, а кому еще вдруг понадобится. Типа благотворительность, – он хрипло смеется. Джерси бросает на него странный взгляд и возвращается к пересчету купюр. – Давай, давай, – Джорджи следит за этим с нескрываемым интересом, опять переступая с ноги на ногу. – Заткнись, – осаживает его Джерси. Он мог бы сказать, что Джорджи сейчас под хорошей дозой крэка, но Джорджи никогда не употребляет сам. И, в любом случае, работа Джерси состоит только в том, чтобы отдать Джорджи деньги и забрать товар, поэтому он молча протягивает мятую стопку зеленых купюр. – А еще мельче не было? – Джерси крепко сжимает купюры кончиками пальцев, когда Джорджи уже почти забирает их из его руки. – Да ладно, чего ты. Спасибо, – Джерси разжимает пальцы, и Джорджи быстро сует деньги в карман. Он салютует от шляпы и выходит из ломбарда быстро, совсем мальчишеской походкой. Джерси достает из заднего кармана мягкую пачку, вытаскивает сигарету зубами и прикуривает от спички, провожая его взглядом через жалюзи. На улице ужасно жарко и пахнет быстро гниющим мусором, раскаленной пылью и плавящимся асфальтом. Джерси вытирает капли пота под нижней губой и достает конторскую книгу из-под прилавка. Жара жарой, но если ты хочешь адаптироваться – нужно работать. Джерси периодически заходит в Puddin' & Pie, чаще в женские дни, но Джорджи все равно. Какая разница, на кого встает у Джерсийского Дьявола, пока тот отстегивает наличные? И даже стриптизеры уже не жалуются на сальные мелкие купюры, перетянутые резинками, потому что лучше двадцать баксов мелочью, чем пятерка одной купюрой, да и Джорджи, если подменяет Ганса в баре, без проблем разменивает деньги. Джерси вообще – на редкость удобный клиент. Он никогда не буянит и ничего не устраивает, обычно просто сидит за дальним столиком, потягивает второй или третий сайдкар, курит свою маленькую стеклянную трубку и смотрит на все из-под желтых очков. Всегда к концу вечера подзывает кого-нибудь потанцевать – обычно кого посвежее и порумянее, – через раз заказывает приват, а потом и массаж, оплачивает их чуть выше ценника и не делает ничего лишнего. И хотя стриптизеры никогда не говорят о сексе с Джерси, Джорджи не видел на их телах синяков или укусов после него, и их глаза не были напуганными. Все они были нормальными после Джерси, а Джорджи, пожалуй, больше ничего и не нужно. Хватает у него проблемных клиентов, чтобы еще разбираться с Джерсийским Дьяволом. Джерси же вполне устраивает, что Джорджи ничего не знает о нем самом и том, что он делает за дверями обитых дешевой и вульгарно красной искусственной кожей кабинетов. И Джорджи не представит, даже если захочет, что значит – видеть как Джерсийский Дьявол. Ведь сколько бы ни говорили: "Сказание, Сказание", для Джерси Джорджи всегда остается человеком. Ну какое из тебя Сказание, если все, что у тебя есть – это дерьмовая человеческая форма, да еще и с дерьмовым акцентом? Хуевое, что сказать. Поэтому Джерси тихо смеется в усы, когда Джорджи с подозрением пытается следить за ним. Если бы он знал. Джерси видит все. Ну или, по крайней мере, зачастую больше, чем он хотел бы. Он видит тела, видит запахи, тепло, ощущения, чувства, днем и ночью без перерыва. И хотя чары немного сбивают это – а очки поверх почти сливают всю картинку в однородный золотистый оттенок, – Джерси все равно не может перестать видеть совсем. Например, Джерси видит Джорджи и видит больше, чем Джорджи думает. Джерси грызет карандаш, замечая, как заостряются зубы, но позволяет им это. Через дом Джорджи велит Вивиан закрыть их кабинет. Он напился скотча, у него отличная выручка, и он оглушительно пахнет на весь квартал. Вивиан пахнет мягко и горько, будто какими-то цветами, кажется, даже душистым горошком, – то ли духи, то ли что, – но Джерси не может сказать точно: запах надрывной и беззаботной радости Джорджи перебивает ее запах. Джерси ведет карандашом вдоль колонки, подтирая ластиком с обратной стороны одну цифру и выправляя ее на другую – и видит, как худые руки охватывают талию Вивиан. Потом немного тишины, за которую Джерси успевает перелистнуть страницу в толстом блокноте, а после скрипит кресло – удовлетворение, – стукаются острые колени о потертый лакированный пол – покорность, – и накрашенными розовым пальцами расстегивается молния на узких брюках – любовь. Джерси с хрустом отгрызает конец карандаша. Вивиан отсасывает Джорджи, тихо причмокивая напомаженными губами, и он вплетает татуированные пальцы в ее светлые волосы. Джерси снимает очки, прикрывая глаза, и выдыхает через нос. Не то чтобы он хотел это знать. В городе вообще все ужасно отвлекает его. И если на простаков можно закрыть глаза, то с сородичами так не выйдет. Джорджи дышит через нос, низко вздыхает и говорит глупость. Что-то вроде "какая же ты хорошая, моя девочка". Джерси испытывает мимолетное желание выбить из него все эти фразы вместе с кровью из легких, но Вивиан это почему-то нравится. Она не высвобождается из-под руки Джорджи, когда тот быстрым ритмом давит ей на затылок, сам запрокидывая голову. Джерси закрывает блокнот и идет работать в ближайшую забегаловку. Не в Puddin' & Pie. Он знает, что Вивиан сплевывает. Первый сайдкар за вечер, смешанный добродушным Гансом, довольно хорош, если забыть о том, что ты гребаный Джерсийский Дьявол, и тебе что коньяк, что крэк – только распробовать на вкус. Но Джерси любит вкус и того, и другого, даже если не испытывает ничего больше, чем ощущение расширившихся зрачков – о да, он чувствует каждое изменение своего тела, спасибо, мамочка. Но, в любом случае, ему нужно забить обострившееся ощущение голода еще немного. Джорджи не знает, почему Джерси приходит сюда, но на самом деле у Джерси нет другого выхода. Ему же нельзя есть. Вашу мать, как же Джерси голоден. В особо острые моменты он думает, что заложил бы Lucky Pawn сам в себя за одну возможность вырвать наживую сладкую печенку какого-нибудь стриптизера и жрать ее, жрать в полной тишине клуба, перетирать зубами, чтобы хлюпало в крупных щелях между ними. Джерси любит печень. Но не больше, чем все остальное. Он бы не отказался и от воздушного легкого – да что там, и от горького прокуренного, – только бы выгрызть его, упиваясь однотонным воплем в отсутствующие уши, и заглотить целиком, едва прочувствовав легкость вкуса. Но Джерси нельзя есть – даже простаков, – если он не хочет в Ведьмин колодец. Ему нужно адаптироваться. Сегодня Джерси заплатит вон тому парню нацистского вида в кожаных штанах. Он видит его в первый раз, но так и лучше. С незнакомцами лучше, потому что со знакомыми легче перейти грань. Джерси хотел бы перейти грань. Например, с Вивиан. Она сегодня пахнет вишневым ликером с обезболивающими таблетками. Джерси хотел бы избавить ее от необходимости пить таблетки. Может быть, он даже убил бы ее перед тем, как… Резкое ощущение чужого раздражения вытесняет профиль Вивиан из поля зрения, и Джерси морщится. Джорджи. Сука. "Голова болит у нее. Дерьмо. "Найди себе сегодня кого-нибудь еще, я устала". Дерьмо. Чего тебе уставать, ты же нихуя не делаешь? Я, блядь, тут один пашу за всех, чтоб ты, блядь, нихуя не делала! И что я за это получаю? Ебучую больную голову!". Джерси затягивается трубкой и думает, что уже не так хочет есть Вивиан. Не из жалости, но ведь едят для того, чтобы насытиться, верно? А Джерси, привычный за годы к голодному пайку, жрет эмоции Джорджи не менее жадно, чем отожрал бы ему челюсть перед тем, как закопаться мордой в обнаженное до трахеи горло. Гнев насыщает его немногим меньше, чем раздробленный плоскими зубами череп Вивиан, из которого можно сосать сладкий мозг с ароматом душистого горошка и вишневого ликера. И хотя удовольствия от такой – духовной – пищи меньше некуда, Джерси не слишком привередлив. Потому что они все здесь могут сдохнуть, но не он. Он вцепился в свое место обоими десятками когтей и приспособится к нему. Он жил здесь до них и будет жить после. Надо только сменить рацион. Джерси залпом допивает свой сайдкар и закусывает его гневом Джорджи Порджи. Иногда видеть все не так уж плохо. Ганс не слишком восторженно рассказывает Джерси, что хозяин "совсем ошалел", "вычитал в журнале People про нового Индиану Джонса" и теперь хочет, чтобы он, Ганс, организовал шоу с хлыстами и "был там, блин, главным номером". И при этом на сам фильм в соседний кинотеатр сходить не отпускает, "ночью – работай, днем – работай, поспать, блин, некогда". Джерси видит тот самый журнал на полке за стойкой, раскрытый на развороте с рекламой. Он лениво следит взглядом по нему, неизвестно зачем отмечая обведенную несколько раз черным маркером фотографию нового бумбокса Conion, и согласно кивает, переставая слушать. Ганс чем-то похож на Джека, только еще тупее. Но раздражает удивительно меньше. Возможно, потому что он – головная боль для Джорджи, а не для Джерси. Кстати, о Джорджи. Кажется, у мистера Порджи сегодня плохой день: судя по тому, как резко у Джерси множится картинка, тот абсолютно не в настроении. И хотя Джорджи обыкновенно не в настроении, бывают особые моменты, например, когда он зажимает своих девочек в женском сортире. Например, этот самый момент. Татуированной рукой Джорджи упирается в зеленую дверцу. Думает, что выглядит привлекательно. Джерси не понимает, как можно выглядеть привлекательно, если твои наколки подчистую дублируют первые три страницы задрипанного тату-салона. Но у Джерси все еще нет выбора. – Чего тебе, Джорджи? – спрашивает девочка, на самом деле почти девочка, у нее нет груди, совсем коротко острижены волосы и слишком короткая юбка. Джерси морщится, качнув головой на вопросительный взгляд Ганса, и отпивает свой коктейль. – Папочка пришел навестить плохую девочку, – говорит Джорджи, закрывая дверцу за собой. И Джерси досадливо сплюнул бы сайдкар обратно в рюмку, если бы не кое-что новое в этом однообразном кино. Злость. Джерси чувствует жадную злость девицы и медленно сглатывает сайдкар. Это чувство очень знакомо ему. По этому чувству он, на самом деле, очень скучал. От Джорджи несет потом, водкой и въевшимся дымом. И у него совсем худые руки, но она не бьет его. Она презирает его, но хочет то, что он может ей дать. Не его дерьмовый секс, разумеется, но немного денег тут, клиента получше там, отгул сегодня, какой-нибудь каприз завтра… Он открывает презерватив зубами, целует ее в щеку и торопливо расстегивает молнию. У нее действительно слишком короткая юбка, и розовый зад весь виден, когда она разворачивается и наклоняется. Джорджи сдвигает пальцем ее маленькие трусы, придерживает ее за талию. Входит легко и мягко, Джорджи жмурится и двигает бедрами с удовольствием, быстро вбивается ими, прогибаясь в пояснице. Девица редко моргает, раскачиваясь и держась за унитаз, и тоже разок с каким-то злым удовольствием жмурится, и ее густо накрашенные ресницы слипаются от туши. Джерси допивает свой коктейль и просит Ганса налить еще. Грубая брючная ткань натирает мигом раскрасневшуюся кожу, и об нее же звякают блестящие застежки. Джорджи дышит через рот, крепче хватаясь за узкие бедра и натягивая девицу почти по-собачьи. Крышка унитаза скрипит под накрашенными ярким лаком пальцами, когда Джорджи с размаху бьет свою девочку по красному заду и снова запрокидывает голову. Он двигается еще немного – до шлепков сочным эхом по всему сортиру – и с силой прикусывает нижнюю губу, когда кончает. Девочка с ленивым раздражением почесывает левую щеку, привычкой адаптировавшегося человека скрывая ненависть – и с приязненным расположением бросает взгляд через плечо. Джерси думает, что сегодня Puddin' & Pie опять останется без его денег. Если не считать нескольких баксов за выпивку. – Повтори, – он кивает Гансу, копаясь в карманах. Даже дешевый коньяк после такого обеда особенно вкусен. Во второй четверг – очередной женский четверг – июня под вечер прилично холодает, но в Puddin' & Pie, как всегда, предельно жарко. Джерси знает, каково здесь по утрам, когда серый бронкский свет делает неон тусклее, а в воздухе пахнет дымом от сигарет и горящей неподалеку свалки. Но сейчас здесь жарко и душно, Джерси затягивается маленькой трубкой, обжигая губы, и чувствует под мышками влажный пот. Джорджи стоит за баром, дружелюбно наливая всем пиво и недружелюбно огрызаясь на просьбы смешать какой-нибудь коктейль. "Этим занимается Ганс, мать вашу, вы что, глухие все, суки?" – уточняет он, потому что Ганс сейчас срочно убирает что-то в задних комнатах. Джерси не слишком интересуется, что именно. Вивиан, как тоже часто бывает, ходит по залу, разнося еду и напитки. Ее худощавая фигурка в фиолетовом платье меланхолично покачивается между столиками, но ее задница неприкосновенна, как и всегда: Джорджи то и дело заботливо – и не только – обласкивает ее взглядом, потому что его собственность – это его собственность, и Джерси – смешно, но правда – не позавидовал бы тому, на кого падет гнев тощего и крикливого сутенера. По крайней мере, если ты не Джерсийский Дьявол. Но Джерси не собирается трогать Вивиан и причинять ей боль. Даже его внутренний зверь теперь останавливается, чувствуя усиливающийся запах смерти от нее. – Вивиан! – но вот Джорджи беспечно кричит через ползала, ничего не чувствуя. И Джерси не знает, как Вивиан слышит его за музыкой, но она слышит и поворачивает голову. – Эй, Вивиан! – Джорджи нехорошо ухмыляется и упирается в щеку языком, кивая в сторону подсобки. Вивиан смотрит на него секунду, поднимает бровь и отворачивается, ставя бутылку на очередной столик. Джорджи хрипло и громко смеется, наливая себе пива. Джерси решает, что с этим всем пора завязывать. В прошлый раз жадная девочка достаточно насытила его, но Джерси предпочитает иногда менять блюда. И, по правде, любит готовить сам. Он подходит к бару, оставив пустую рюмку на столике. Садится на высокий стул напротив Джорджи, оценивающе глядит на него из-под очков. – Я не мешаю твои пидорские коктейли, жди Ганса, – довольно добродушно говорит Джорджи. Джерси сует руку в карман брюк и выкладывает на стол две сотни долларов – четыре свежие, еще хрусткие бумажки с изображениями Капитолия. Джорджи косит на них мигом ставшими жадными глазами. – Все равно жди, щас Ганс вернется, и я схожу тебе отмерить, – он бросает будто незаинтересованно, отпивая из высокого стакана. – Это не за крэк, – но Джерси качает головой. – А за что тогда? – теперь Джорджи поднимает бровь. В их с Вивиан мимике есть какая-то общая неуловимая нотка. – Доплата за то, чтобы сожрать кого-нибудь из моих мальчиков, не принимается, – последнюю фразу он говорит тише, чтобы не спугнуть парочку покачивающихся под музыку простаков напротив бара. – И не за это, – второй раз спокойно качает головой Джерси. – И? Просрись уже, старый, время – деньги, я тут не шарады твои разгадывать стою! – мигом заводится Джорджи. – Что тебе нужно-то? – Ты, – флирт – не сильная сторона Джерси, но и кто в здравом уме флиртует с едой? – В смысле? – а вот Джорджи не сразу въезжает. – Я хочу тебя снять. Вот деньги, – но Джерси сегодня необыкновенно терпелив, и это терпение стоит быстро меняющихся эмоций на лице Джорджи. – Ты че, старый, в край охуел, да? – Джорджи даже забывает про пиво и наклоняется вперед, чтобы его яростный шепот слышал только Джерси. – Я тебе не ебаный мальчик по вызову, мне стоит Гансу крикнуть, и он вышвырнет тебя отсюда сракой кверху, блядь. – Ты про Ганса мне не загоняй, – черная пустота легко проглядывает в глазах Джерси. – А ты меня не доебывай, – Джорджи все еще агрессивен, но вынужденно понижает тон. – Здесь снимают моих шлюх, но я, блядь, не шлюха, если ты такой тупой и не понял. И не буду даже смотреть на твой вонючий хер, – он бросает короткий взгляд на деньги, – особенно за какие-то две сотки. – А за сколько будешь? – ничуть не раздраженно спрашивает Джерси, но перебивает Джорджи даже до того, как тот румянится от гнева. – Замолкни. Это был риторический вопрос. Я даю тебе две сотни долларов, не больше. И вот деньги, они лежат здесь. Можешь подумать, но это последнее предложение, мне есть, на что их потратить. Джорджи все-таки краснеет, но прикрывает рот, еще раз глянув на деньги и на Джерси. Думает. Резко огрызается на подошедшего к бару простака: – На хуй иди, блядь, не видишь, я занят?! Думает еще. – Ладно, допустим. И что… входит в эти две сотни? – Джорджи наконец отпивает еще пива и опирается на локти, смотря Джерси в глаза. – Я теоретически спрашиваю. Если бы Джерси был веселым парнем, то определенно бы рассмеялся, но он только подпирает рукой подбородок, не отводя взгляд: – Отсос. – Эй, я тебе не… – Джорджи опять приходится сильно понизить голос, чтобы продолжить, – я не какой-нибудь членосос, чтобы… – Не ты мне. Я тебе, – Джерси сам удивляется, как его это не утомляет. – Ты… – Джорджи смотрит на него с подозрением. – То есть ты хочешь заплатить мне две ебаных сотни баксов, чтобы взять у меня в рот? – Ага, – кивает Джерси, забирая стакан из-за руки Джорджи и делая глоток. Даже не разбавлено. – Стоп. Стоп-стоп, полегче. Я правильно понял? Ты платишь мне две сотки, мы идем в комнату, там ты сосешь мне – и это все? – Ага. – Ну ты бы с этого и начал тогда, бля, – Джорджи ухмыляется. Очевидно, это парит его куда меньше, чем прокрученные в голове варианты. Иногда даже жалко, что Джерси не умеет еще и читать мысли. – Конечно, это не в моих правилах, но… две сотки есть две сотки, да, приятель? – он смотрит через плечо Джерси, и тому даже не нужно оборачиваться. Джерси чувствует – видит – взгляд Вивиан спиной. Джорджи показывает большим пальцем на него и на себя, потом – два растопыренных пальца и пожимает плечами. Вивиан опять поднимает брови, теперь удивленно, но только дергает плечом, мол, поступай как знаешь. Джерси глотает еще пива, за которое не собирается платить. Джорджи вдумчиво, по-хозяйски перекладывает доллары татуированными пальцами. – Идем, – он резко говорит Джерси, сгребая деньги и убирая в штаны, когда Ганс возвращается в зал. Джерси допивает пиво мощным глотком и вытирает усы тыльной стороной ладони. Он голоден. В татуировке на худой шее, уходящей вниз по позвонкам, он четко читает "bon appétit". Комната, в которую Джорджи приводит Джерси, на втором этаже, и это, скорее всего, не комната для гостей. Возможно, сам Джорджи живет здесь. Или Вивиан. Или кто-то еще. Сложно сказать, кто именно, но в этой комнате определенно нет ничего сексуального. Неброский свет, чуток продавленная в центре кровать с застиранным и пожелтевшим покрывалом, темно-коричневый кожаный диван, угловой столик с креслом, встроенный шкаф и маленькое окно, прикрытое желтыми занавесками, чтобы закрыть вид на засраный переулок. Джорджи подхватывает с пола валяющуюся рубашку и кидает на столик, к потрепанным тетрадям, использованным салфеткам, открытой косметике и пустой бутылке из-под содовой. Здесь не грязно, просто не прибрано. Джерси выбирает диван, пока Джорджи зажигает маленькие лампы у кровати, выключает верхний свет и закрывает решетчатые двери шкафа. – Ну все, я готов, – Джорджи поворачивается, разводя руки и улыбаясь. Неловкость и агрессия замаскированы этой улыбкой очень плохо. – Раздевайся, – перебивает Джерси его попытку взять контроль над ситуацией. – Эгей, мы так не… – начинает Джорджи. – Я должен знать, за что плачу две сотни, – осаждает его Джерси. – Раздевайся целиком, я буду смотреть. – О'кей, о'кей. Но я не ебаный стриптизер, так что не жди, блядь, никакого шоу, – ворчит Джорджи, и Джерси усмехается в усы. До стриптизера Джорджи не хватает больше, чем он думает. – И еще, – Джерси говорит, когда Джорджи уже стягивает майку, – пятьдесят сверху, – он достает еще одну хрусткую бумажку, кладет на подлокотник дивана. – Я сентиментален, – с неуловимым сарказмом уточняет в ответ на вопросительно-раздраженный взгляд Джорджи, – люблю поцелуи. – Да за эти деньги я тебе хоть зад вылижу, – говорит Джорджи необдуманно, подходя и забирая купюру. – Не буквально, бля, конечно, но… – от его выбритого тела совсем легко подает молодым потом, табаком поверх и шалфейными леденцами для горла. Джерси лениво следит за тем, как он расшнуровывает ботинки и снимает брюки, отмечая, что Джорджи действительно не совсем гладко, но выбрит везде, не носит белья и татуирован от лица до ступней. Джерси это больше нравится, чем нет. Татуированные люди лучше переносят боль, так ведь говорят? Он читает надпись, полукругом идущую над лобком Джорджи. – Целовать девиц… и доводить до слез? – спрашивает Джерси, поднимая густые брови. – Не зря же они называют меня сладким десертом, – Джорджи разводит руками, улыбаясь. Он одновременно уместен и неловок в каждом движении, и все это складывается в хаотичную гармонию голого тела. – Никогда не слышал, чтобы десерты доводили девиц до слез. Зато про вонючий сыр слышал, – отрезает Джерси и без перехода продолжает: – Тебе одному не слишком много? – кивает на член Джорджи, оплетенный линией какого-то староанглийского орнамента от самого покрытого щетиной лобка. – А что, завидуешь, Джерси? – Джорджи неприятно склабится, но Джерси только хмыкает. Джорджи наклоняется к своим снятым брюкам. Кожа на ребрах у него легко натягивается, и Джерси мельком думает, что между них достаточно сунуть пальцы, и она разойдется с треском, обнажая кости. Держи косточку. Хороший пес. Когда Джорджи распрямляется, Джерси решает, что вот так, голым, со сдвинутой назад шляпой и зажатым между сухими пальцами презервативом, он выглядит куда лучше, чем внизу в баре. Но кое-что ему все-таки не нравится. – Тебе это не понадобится, – Джерси кивает на презерватив. Упаковка прозрачная, и, сложив статистику, Джерси может сказать, что Джорджи любит фиолетовый цвет. – А ты, блядь, рот свой видел? – Джорджи брезгливо потирает верхнюю губу. – Я в такой рот свой хер без резинки ни за какие бабки не суну. – Ты же знаешь, что это крэк, – Джерси неприятно морщится. Даже при его аккуратности иногда остаются ожоги от стеклянной трубки. – А почем мне знать? – Джорджи передергивает плечами. – Может, и крэк, а может, сифилис или че еще. – Сказания не болеют этим, – презрительно говорит Джерси. – Я об этом первый раз слышу и проверять не собираюсь, – грубо отрезает Джорджи. – Так что либо в резинке, либо вали на хуй отсюда. – О'кей, – но Джерси неожиданно легко соглашается. – Только тогда что насчет поцелуев? – он не без удовольствия смотрит на растерянность, появившуюся в глазах Джорджи. Дитя рекламной пропаганды. Им говорят только про секс, они не заражаются через целомудренные шалости на заднем дворе школы. – Расслабься, мальчик, я просто старый кокаинщик. И ты же доверяешь мне своих мальчиков. А я всегда целую их, – напряженность в глазах Джорджи сменяется нерешительностью, а Джерси только посмеивается. И ждет еще немного, наслаждаясь тем, что Джорджи теперь очевидно не представляет, что делать, и одновременно не хочет этого показывать и хочет бравировать этим, не в силах выбрать. Но так как он все-таки решается подойти, Джерси не ищет нового повода для зацепок. – Садись, – просто предлагает он, откидываясь на спинку дивана и хлопая себе по колену. – Зачем? – Джорджи подозрительно щурится. – Затем, что я плачу тебе пятьдесят сверху. Или думаешь, что за так их получишь, Джорджи Порджи? – сарказм у Джерси особенно неприятный. Взгляд Джорджи в ответ полон сомнения и раздражения, он словно приценивается к худым рукам Джерси, с пожелтевшей от возраста, пористой кожей, к его родимым пятнам, проплешине и густым усам, к мягкому животу, с боков зажатому подтяжками. Джорджи явно не нравится то, что он видит. Но двести пятьдесят баксов делают свое дело: он кидает презерватив на диван и решительно забирается Джерси на колени, лицом к лицу. Непроизвольно морщит нос, готовясь вдохнуть прелый запах старости, пота и нестираной одежды. Но Джерси неожиданно и довольно свежо пахнет древесной корой, травой на срезе и, кажется, мягким мхом. И коньяком поверх. – Я не всегда жил в городе, – негромко говорит он, замечая, как Джорджи начинает дышать свободнее. Рука с толстыми золотыми кольцами ползет по пояснице тихо и вкрадчиво. – Я тоже, – грубовато отвечает Джорджи. Но он не пахнет Индией. Только потом, табаком и шалфеем. И смертью. – Чувствую себя мальчишкой на исповеди, – он неожиданно и сухо смеется, – "о, отец МакКензи, зачем это вы трогаете меня за жопу?" – очевидно, он нервически следит за движением руки Джерси – а потом набирает в легкие воздух, и взгляд меняется на решительный, как за секунду до того, чтобы с не удержанным визгом нырнуть с головой в ледяную прорубь. Джорджи целуется странно, как на вкус Джерси: умение компенсирует напористостью, пытается протолкнуть дрожащий от напряжения язык как можно глубже и сталкивается с Джерси зубами. Джерси посмеивается, легко и животно умиротворяя и направляя движения его языка. И не ожидает, когда распалившийся только больше от этого нарочного умиротворения Джорджи резко кусает его за мягкую и расслабленную нижнюю губу. – Что за дерьмо? – недовольно взрыкивает Джерси, прихватывая кожу Джорджи стрижеными почти под корень ногтями. – Это мой клуб, – Джорджи, слегка отодвинувшись, говорит ясно и четко, а его холодные глаза откровенно смеются, – и правила здесь – мои. Правило первое: я не лижусь с гребаными карамельными педиками. Он с удовольствием смотрит, как постепенно краснеет губа Джерси. Но сам Джерси только тихо улыбается в усы. – Как скажешь, Джорджи-бой. Джорджи не слишком умен, но это Джерси знает уже давно. Тупой ирландишка даже не замечает, как удлиняются и покрываются темной лоснящейся шерстью пальцы на его заднице, когда Джерси грубо берет его другой рукой за загривок и пребольно кусает между шеей и плечом. У Джорджи вздрагивают упертые в диван колени, и он резко отдергивается – Джерси чуть не вырывает кусок кожи над некрасиво торчащей ключицей, – смотря со злостью. И так глубокие носогубные складки становятся еще глубже. – Ага, – он сдергивает очки Джерси, оставляя сальные отпечатки на стеклах. Чуть стопорится, первый раз столкнувшись с открытым взглядом под ними: глаза Джерси голубые, с яркими вкраплениями зелени и золота. Но Джорджи не умеет бояться – и эта ошибка однажды стоит ему жизни, уже знает Джерси, – и решительно кусает его в шею, придавив за плечи. И Джерси это нравится. Потому что Джорджи это на самом деле нравится тоже. Отмеченные родинками и пигментными пятнами пальцы больно давят на худые бедра, Джерси запрокидывает голову, когда Джорджи наваливается на него всем своим легким весом. К его жестким, истеричным, почти насильным поцелуям мешается горький вкус табака. Джерси наконец снимает с Джорджи шляпу и бросает на пол, хватая всей пятерней лысый затылок, а зубами – верткий язык. Джорджи гневно мычит от боли, зажимая Джерси бедрами, и бьет кулаком ему в плечо. Но Джерси даже не замечает этого и дает Джорджи высвободиться, только когда тот напрочь обдирает язык. – Джерсийская сука! – Джорджи сразу зажимает рот, и его голос звучит глухо и невнятно. – Разве твоя мать никогда не говорила тебе не играть с дьяволом? – но Джерси только смешливо хмурится. Джорджи не отвечает, гневно смотря из-под широких бровей, пока Джерси почти ласково, по-отцовски гладит его голые ноги. Новые поцелуи еще больнее и злее, перемежаются рычанием. Джерси тискает маленький зад Джорджи, заставляя его ерзать. Следы зубов идут полосами и крапинами лопнувших сосудов, сливаясь с краской татуировок и родимыми пятнами. От плотно притиснувшегося тела у Джерси потеет грудь, все сочнее пахнет мокрой корой и мхом. Джерси чувствует как это, так и то, что член Джорджи слегка приподнимается, упираясь ему в ширинку. – Завали сразу, Джерси, – с легким шипением от болезненно распухшего языка говорит Джорджи, и Джерси думает, что ему нравится, как его имя звучит из потемневших губ с ярким кровоподтеком под ними. – Я ничего не говорил, Джорджи-бой, – он смеется перед тем, как Джорджи снова запускает язык ему в рот, наваливаясь и целуя мокро, с напором, будто пытаясь взять какое-то первенство. Джерси находит ладонью его член, белый с черным узором, длинный, гладкий, размашисто проводит раз. Пальцы у Джерси короткие и грубые, но с человеческой плотью обращаются они бережно и хорошо, гладит он чужую пульсирующую венку под линией татуировки или с тугим хрустом выламывает ребро. Джорджи нравится, его член сочно тяжелеет от прилившей крови, поднимаясь еще. Джорджи приоткрывает глаза. – Мы так не договаривались, Джерси, – его голос злой и хриплый, когда он говорит Джерси в рот. – Если с руками – гони еще пятьдесят. – Идет, – легко соглашается Джерси, и, кажется, Джорджи жалеет, что не попросил сотню. Джерси мастурбирует Джорджи неторопливо, всей ладонью наглаживая уже твердый член, двигая татуированную крайнюю плоть. Кожа на головке слегка влажная и нежная, Джерси гладит и ее, задевая нагревшимися кольцами, размазывая выступающие мутные капли. Джорджи начинает мягко покачивать бедрами, возможно, сам этого не замечая, вталкивая член в ласкающую руку и придерживая дыхание с каждым из этих толчков. Его сердце бьется очень быстро и гулко, словно человеческое, и в какой-то момент он перестает целовать Джерси, просто тяжело дыша ему в рот и трахая его руку. Но Джерси не возражает, разглядывая напряженное лицо и черную слезинку татуировки, поверх которой ползет легкая испарина. Джорджи вздыхает громче, чем обычно, крепче упираясь в диван за плечом Джерси и размеренней начиная двигать бедрами, непроизвольно напрягая ягодицы: Джерси все это время гладит второй – изменившейся – рукой его маленький упругий зад, то и дело хозяйски сжимая в огромной ладони, и чувствует это четко. Джерси слегка задевает его еще между ягодиц, там, где тоже неаккуратно подбрито; он чувствует мягкие волоски, переходящие в густую щетину ближе к зажатому входу – совсем узкому и шершавому на ощупь. Джерси касается его длинными черными пальцами и тоже пытается погладить, когда Джорджи снова взбрыкивает: – А вот так мы точно не договаривались, сукин ты сын! – его щеки краснеют, и он с силой толкает Джерси в плечи. Но Джерси знает, что он уже делал это с Вивиан: та поимела его пальцами, и Джорджи тогда так быстро спустил, захлебнувшись воздухом. Джерси знает, что единственное, чего все-таки боится Джорджи, – это потерять лицо. – Ну ты же знал, на что шел, Джорджи-бой, когда заключал договор с дьяволом, – говорит Джерси, качнув головой, и хватка его изменившейся руки на тощей заднице становится очень крепкой. – Я договаривался с тобой на сраный отсос! – и, кажется, Джорджи еще на самом деле верит в это. – Я солгал, – просто говорит Джерси. И снимает чары. – Блядь! – рефлекторно реагирует Джорджи, отдергиваясь назад, на заботливо подставленную под спину лапу Джерсийского Дьявола. Джерси переворачивает его мгновенно и грубо, но вместе с тем даже бережно, прижимая к дивану своим телом и устраиваясь между невольно разведенных бедер. – Я не сделаю тебе больно, Джорджи-бой, – он говорит, покачивая сухим оленьим черепом. – Расслабься. Но он все равно зажимает тяжелой лапой рот Джорджи, предусмотрительно оставив возможность дышать через нос. – Они придут на крики, – поясняет Джерси, возвращая вторую руку Джорджи к паху, поглаживая. – А я не верю, что ты не закричишь, – огромная шерстистая ладонь легко накрывает сразу все, и слегка опавший член, и туго поджавшиеся выбритые яйца, и зад, и внутренние стороны бедер. Джорджи громко и гневно мычит, мотая головой и хватая Джерси сжатыми кулаками куда придется, но дьявол этого даже не замечает, наконец просовывая пальцы между напряженных ягодиц. Его шерсть достаточно жирная и слипшаяся, чтобы ему не было нужно отпускать Джорджи даже на секунду, и он лезет средним пальцем, касаясь сомкнутого входа и туго вталкиваясь в него как раз тогда, когда взбешенный Джорджи хватается за его рога. Джорджи вздрагивает всем телом, невольно зажимаясь, и яростно кричит в густой жирный мех. Джерси утробно смеется. – Это всего лишь пальцы, Джорджи-бой. Не будь идиотом, я не буду трахать тебя на самом деле. Кажется, Джорджи, чьи брови сошлись в одну гневно изогнутую линию, орет что-то похожее на "Отъебись!", но, спасибо густой шерсти, Джерси слышит только "Унх-х-мф-ф!". Хорошо. Джерси внимательно смотрит за открытыми ему глазами на темно-красном лице, осторожно двигая длинным пальцем внутри. Джорджи весь крутится, пытается бить его ногами или хотя бы сломать рога, но для Джерси это – что капризный ветер, щекочущий кожу. Главное, что, несмотря на всю истерику движений, тупой ирландишка все меньше зажимается. И из-за этого многое можно было бы сказать о нем, но Джерси никогда не скажет. Джерси только гладит, чувствуя пальцем ритмичный ток крови и нащупывая наконец набухшую простату. Джорджи вздрагивает, накрепко, до белых пальцев вцепившись в его рога. Холодные серые глаза раскрыты так, что чуть не слезятся. Джерси усмехается одним звуком и принимается ласково поглаживать его простату, вперед-назад, чувствуя, как она еще твердеет под пальцем. Джорджи жмурится, крутит головой и воет ему в лапищу, кажется, клацая зубами и пытаясь укусить. Он так яростно вертится, что Джерси даже не нужно ничего делать: глупый Джорджи Порджи и сам отлично насаживается на согнутый палец. По худому, напряженному татуированному животу течет густая струйка, и Джерси утробно смеется, когда Джорджи наконец смиряется, отпуская его рога и хватаясь за спинку дивана. Пальцы скользят по обивке, западают между спинкой и сиденьем, и Джорджи гнется худой дугой, а его сочащийся член сладко вздрагивает от каждого касания длинного пальца. И меньше всего увлекшийся сочной адреналиновой кормежкой Джерси ждет после этого звук взведенного курка. Он возвращает еще не понимающий взгляд к лицу Джорджи – сколько ненависти в его глазах, – а в следующую секунду левая глазница слепнет, и дикая боль вместе с пулей проходит через череп насквозь. Джерси выгибает шею с ревом, за секунду удерживаясь от того, чтобы не разорвать Джорджи и глотку, и зад. Но сам Джорджи не имеет об этом понятия. Ему неудобно стрелять, когда он зажат так, но он без сомнения разряжает весь барабан 357-го кольта в Джерси, в шею, в плечи и грудь. Джерси отшатывается от выстрелов, наконец отпуская рот Джорджи и резко выходя из него. – Это больно! – он гневно рычит, глядя своими черными провалами в серые глаза Джорджи. – Я знаю, – отвечает Джорджи, и его голос дрожит. Он бьет освободившейся ногой в торчащую кость над бедром и пытается скатиться с дивана, но Джерси, отшатнувшийся больше от удивления, чем от боли, запросто возвращает его обратно, придавливая за горло. – Я еще не закончил с тобой, Джорджи, – выдыхает он запахом мокрого леса и гниющего мяса прямо в лицо. – Я тоже, – хрипит Джорджи и бьет его рукоятью кольта в челюсть. Джерси снова ревет и легко выбивает револьвер из тощей руки. Но Джорджи так просто не унять, он хватает Джерси ногами, стискивает бедрами, не то пытаясь перевернуть, не то что. И разозленный до края Джерси резко останавливает лапу, пальцы которой уже почти вошли Джорджи под соблазнительно доступные ребра, когда между охвативших его бедер чувствует такой же, как и раньше, твердый и влажный член, упирающийся ему в живот. – Да что с тобой не так, парень? – Джерси еще рычит, а Джорджи смотрит на него с остервенением – и крепче обвивает его ногами, заставив по-конски фыркнуть. – Идиот, – как сплевывает Джерси и отпускает горло, темная краснота от которого опять залила Джорджи лицо. Джорджи хватается за его шею, вцепившись сзади в один из рогов, как будто ничего только что не было, и Джерси согласно берет его под спину, ощущая ходящие лопатки. Он толкается своими мохнатыми бедрами между тощих татуированных ляжек, притискиваясь, имитируя животное соитие, но, кажется, Джорджи это более чем устраивает. Он хрипло дышит куда-то в плечо Джерси и быстро трется членом об его заросший шерстью теплый живот. И уже Джерси не возражает этому. Член горячо скользит по жирному меху, Джорджи гнется, рефлекторно оттягивая голову Джерси назад. Спина подрагивает под сильными лапищами. – Блядь, блядь, блядь! – сипло ругается Джорджи, больно закусывая мощную шею даже через шерсть, и Джерси возвращает длинные черные пальцы на его горло, охватывая сзади. Но теперь так, чтобы Джорджи не мог вдохнуть. Джорджи выгибается назад, запрокидывая голову, распахивая рот и пытаясь втянуть хоть немного воздуха – черная пустота поглощает отражение его глаз. Он пару раз конвульсивно вздрагивает, искажаясь в лице, плотно сводя брови над вспотевшим носом, и Джерси резко чувствует его теплую сперму, текущую по шерсти. И дает ему спустить все перед тем, как разжать пальцы. Джорджи легко падает головой на подлокотник, часто, жадно дыша и закрывая глаза. – Осторожно, Джорджи-бой, на асфиксию легко подсесть, – тихо смеется Джерси, отодвигаясь. – Отъебись, Джерси, а? – Джорджи хмурится и поворачивается на бок; его дыхание никак не успокоится, ребра так и ходят. Джерси ничего не отвечает, разглядывая его спину. Татуировка ползет по позвонкам до самой поясницы, и Джорджи лениво думает, что на самом деле не отказался бы посмотреть, как будет двигаться эта крашеная кожа под его руками, если нагнуть Джорджи и хорошенько вставить. Провести бы по ней лапищей, когда туго, в кровь воткнешь здоровый звериный член по яйца, сгрести, содрать, обнажая хрусткие позвонки… Джерси хмыкает, находит свои запавшие в щель возле подлокотника очки и встает с дивана. Когда Джорджи наконец открывает глаза и приподнимается на локте, Джерси уже возвращает человеческую форму и раскуривает свою трубку. – Слышь, будь другом, кинь сигарет, – хрипло клянчит Джорджи, и Джерси усмехается в усы, наклоняясь к его валяющимся на полу брюкам и доставая из кармана мягкую пачку и зажигалку с так и не сведенной, только некрасиво зацарапанной гравировкой. Он бросает их Джорджи, и тот с наслаждением закуривает, вытягиваясь на диване, перебирая пальцами ног. – Знаешь, а ты не такой уж плохой парень, – говорит Джорджи с хриплым смешком и закрывает глаза, продолжая улыбаться, – Лукас. – Ты серьезно веришь в эту срань? – Джерси пренебрежительно поднимает бровь. Он знает, знает! Заткнись! – Может, да, может, нет, – неоднозначно отвечает Джорджи, так и не открывая глаз. – Люди всякое говорят, кто знает, чему верить. – Я бы не верил в херь про сумасшедшую старуху и ее тринадцать детей, среди которых чудом затесался дьявол, – Джерси качает головой, залезая в задний карман. – Еще в сказки скажи не верить, – Джорджи сипло смеется, все-таки искоса смотря на Джерси. – Я бы не верил, – невозмутимо повторяет Джерси. – И да, кстати, еще пятьдесят ты отлично отработал, я оставлю на кровати. Накинь сотню и купи себе магнитофон этот наконец. – Все, вали уже на хуй, членосос! – мгновенно вспыхивает Джорджи. – Вот, блядь, разговаривай с тобой нормально! – он швыряет сигаретную пачку в спину отвернувшегося Джерси. – Че встал, вали давай! Джерси только удовлетворенно смеется, поправляя очки, и выходит из комнаты, даже из коридора слыша, как Джорджи продолжает орать ему вслед. Джерсийский Дьявол неспешно поворачивается в сторону лестницы, затягиваясь, и сразу сталкивается с тревожным взглядом Вивиан, спешащей к нему. – Я вышла покурить, а когда вернулась, Ганс сказал, что слышал выстрелы, – подойдя, она смотрит на Джерси требовательно, но обвинять открыто не решается. Хорошо. – Да, Джорджи стрелял, девочка, – хладнокровно отвечает Джерси, выдыхая дым ей в лицо. – В меня. – Что? – и он ожидает любой реакции Вивиан, но не вспыхнувших в ее глазах моментально ненависти и одновременно животного страха. Она отталкивает Джерси и распахивает дверь. – Джорджи? – Твою ебаную мать, Вивиан! – судя по звуку и крепким ругательствам после, Джорджи от неожиданности наворачивается с дивана, и Джерси понимает, что до него здесь дела никому уже не будет, и закатывает глаза, возвращаясь к запланированному маршруту. Он спускается по лестнице умиротворенно, видя во всех направлениях и плоскостях. Он видит Джорджи, неловко пытающегося объясниться с Вивиан. Деньги, которые он отдает ей. "Так, это я отложу – и сдачу на выпивку, а это тебе. Ну, купишь че себе там, платье, туфли… или еще какую херню…" И Джерси даже не морщится, видя сухой поцелуй, которым она прижимается к его лбу. И то, как Джорджи обнимает ее и осторожно гладит по волосам, и от них обоих ужасающе несет смертью. Джерси улыбается. В итоге это оказывается хороший договор для всех. На самом деле Джерси много знает о договорах с дьяволом, больше, чем шутит на эту тему. Да и как не знать тому, кого мамаша Лидс спустила со стершей шею в красно-черное мясо веревки только затем, чтобы этому самому дьяволу продать. Но у нее не вышло. Как и у многих других. Ни у кого не могло выйти, потому что никогда не существовало никакого дьявола. Кроме Джерсийского, разумеется. Джерси много знает о договорах и заключает их почти каждый божий – ха! – день. И хотя он не может больше жрать человеческое мясо, новый способ жизни тоже вполне себе недурственный. Ведь в человечине главное – охота. А чтобы охотиться, вовсе не обязательно прятаться между деревьев и таиться в сумеречном тумане. Достаточно – раз – ломить неподъемные выкупные цены. Два – привечать всех в нужде, чтоб они стелились перед твоими потертыми ботинками. Три – выполнять чужие желания и после в тени ломбарда или стрип-клуба ждать, пока приползут и попросят еще. И четыре – неизменно получать удовольствие от еды. Джерси насвистывает старую мелодию себе под нос, салютуя Гансу и выходя из Puddin' & Pie. Одной духовной пищей все-таки тоже сыт не будешь, и, вернувшись в Lucky Pawn, он обязательно пошлет Джека в ночь забрать пару живых кур, которых специально для него держит Иоганн. И, конечно, получит определенное удовольствие и от нытья своего помощника, и от того чавканья и хруста, с которым эти куры исчезнут в его мертвой пасти. Джерси напевает, неспешно шагая по улице, и щурится на проходящих простаков из-под желтых очков. Может быть, кому-то из них даже кажется, что его глаза черные насквозь, как пустые дыры в черепе. Может быть. Джерси тихо смеется и думает о сочной клекочущей курице. Джорджи Порджи девиц блюдет, Днем целует их и бьет. Дьявол же приходит в ночь, Чтобы Джорджи уволочь.