За нее

Кэтрин перекидывается ногу на ногу, сидя на подоконнике, шуршит подол бархатного платья с разрезом у бедра, с улицы доносятся выкрики людей, шум машин, несущихся куда-то, топот ног, и она различает каждый звук, даже свист ветра, качающего ветви деревьев, вздымающего белые занавески у окна, вдалеке. Кол приподнимается на подушках, удобно подпихнув одну из них под спину, и смотрит на девушку. Она такая красивая, с тёмным водопадом кудрей, спадающим по спине до самого пояса, с печалью в глазах, неприлично вульгарная, вызывающая, возбуждающая, без белья, которое порвано им вчера и валяется где-то в этой комнате, на бархатном ковре. Оно было черным и кружевным. Кэтрин сидит и курит, смотря в окно, водит бездумно тонким пальчиком по запотевшему стеклу, вырисовывая какие-то странные узоры, выпускает колечки сизого, серого дыма в воздух, обхватывает губами кончик тлеющей сигареты, непривычно не оставляя отпечатка кроваво-красной помады на свергнутой в трубочку бумаге. - Доброе утро, любовь моя, - она не поворачивает головы в его сторону, произнося это, просто тушит окурок в хрустальной пепельнице, расположенной тут же на подоконнике, достаёт из пачки другую, вновь прикуривает, вытягивая в лёгкие, которым уже плевать, никотиновый, ядовитый, дым. - У тебя красивый профиль, - он не говорит в ответ "доброе", хотя думает, что это утро лучше, чем предыдущие триста шестьдесят пять. В триста шестьдесят шестое она исчезла, чмокнув его в щеку и оставив после себя клубящийся по квартире дым и едва уловимый, тонкий запах цветочных духов розы. Чертовски свободная, дикая кошка с уникальной грацией. И он серый волк-одиночка. Не ему её приручать, догонять. Не его это. Его - это любить её и пользоваться идеальным телом, засыпать с ней и охранять её ото всех, прятать её и целовать. А ещё позволять убегать, давать ей свободу. - Спасибо, - говорит она сегодня, а не вертящееся на кончике острого и умелого во всех смыслах язычка "я знаю, милый", и дергает уголками губ, чуть улыбаясь на прозвучавший комплимент. Улыбка кажется грустной. И Кол хочет подойти обнять её, зарыться в пахнущие розой, сигаретами и дождём кудри лицом, попросить остаться навсегда и сказать, что у него больше никого кроме неё нет, что он не знает, для чего (кого) живёт. Но он продолжает лежать, наблюдая за действиями девушки. Такой нереально красивой, манящей, привлекательной, сексуальной. - Я думала, ты трахнешь меня, как проснешься, - произносит она и добавляет тихо его имя "Кол", и только последнее имеет смысл, потому что древний видит в этот момент и солнце, и звезды, и луну, потому что сердце становится живым, в горле щемит, а серое небо приобретает оттенок лазурно-голубого. - Хочешь, чтобы я тебя трахнул? - уточняет Майклсон и призывно хлопает по подушке рядом, предлагая присоединиться. Кэтрин кривится, будто от отвращение и тушит ещё одну сигарету. Кол помнит, что где-то в баре есть бутылка дорогого виски, того самого сорта, что любит Пирс. Но он ей не скажет сейчас об этом. Кэтрин прижимается лбом к стеклу, по которому с внешней стороны катятся маленький капельки дождя, и тяжело вздыхает. Она хочет, чтобы он вытрахал её, потому что только так становится легче - с ним, а ещё вымыть из себя что-то гниющее уже десять лет, которые она живёт после воскрешения. Не получается. Кол встаёт, стягивает простынь с кровати и накидывает на Пирс зачем-то (вампиры то холода не чувствуют), сжимает её хрупкие плечи в своих ладонях. - Хей, малышка, все хорошо, - опускается рядом на колени, прижимается губами к её затылку, Кэтрин все ещё смотрит в окно. У неё платиновые обручи-сережки в ушах, такие красивые. - Все хорошо. - Да точно, - улыбка явно фальшивая, отчаянная и требующая объятий, жарких, нежных, жадных, властных, диких, пошлых, почти невинных - его поцелуев и горячего секса прямо сейчас и спустя пятнадцать, тридцать и сорок минут. Долгого секса. - Вот и чудесно, - шепчет он и сминает её губы, обхватывает тонкую талию, толкает на кровать. Музыка, раздающаяся откуда-то снизу, из бара на первом этаже, становится глуше, будто они оба раз и окунулись в воду, обнявшись, погрузились на глубину. Кол теряет связь с реальностью, когда стягивает с неё это порванное еще вчера платье и целует губы. Все теряет смысл кроме её стонов, что он глушит глубокими поцелуями, её руки на его груди, животе, её волосы, рассыпанные по подушке, первобытная, первородная страсть в шоколадных глазах, её ноги, что оплели его талию, идеальное тело, родинка на груди, её аромат, которым он задыхается. Его Кэтрин. Кол почти спит, когда Кэтрин начинает возиться под боком. Он все ещё продолжает ровно дышать, хотя сон исчезает тут же, а она встаёт и идёт в ванную, и это нормально. Майклсон правда хочет верить, что она не собирается сейчас от него сбегать, старается успокоиться. Она в ванной полчаса, выходит, ищет платьев на ковре среди остатков его футболки, джинс и её нижнего белья. Колу хочется её прибить и толкнуть на постель снова. Заставить не убегать никогда. Но это все мечты-мечты-мечты. От неё пахнет его шампунем, и волосы совсем сухие, когда она наклоняется к нему и касается губами щёки, щекочут ему кожу. Она сжимает в руках босоножки и поправляет упругие локоны, скрывающие вырез платья на спине. Такая мода, к которой не смогла привыкнуть даже Кэтрин Пирс. Пальцы дрожат, и вампирша пытается повернуть замок. - Вернись в кровать. Кол опирается плечом о косяк двери и смотрит в её глаза, такие глубокие и карие. - Разденься и вернись в кровать, Кэтрин. А я сделаю вид, что ты не пыталась сбежать... вновь, прижму тебя к себе, а наутро сделаю нам кофе, ромашковый или жасминовый чай на выбор. В холодильнике есть пакеты донорской крови. И блок сигарет. Считай, что я пересек твою попытку сбегать за сигаретами, - он замолкает, окидывает девушку взглядом, такая хрупкая, почти невинная, хотя платье - сам разврат. - Вернись в кровать, детка. Он указывает рукой на соседнюю комнату и делает пару шагов туда, но застывает, так и не дойдя даже до древнего. - Клаус знает, что я жива. У него убили дочь пару недель назад. И он решил, что это я. - Это ведь не ты? - Я как Тирион сейчас. Я бы убила ее. Но нет. Не я. И мне страшно, Кол, за тебя, себя. Он слишком зол, даже больше, чем тогда, пятьсот лет назад, и это естественно. А мне снова придётся убегать. - Сейчас тебе придётся лечь в кровать и заснуть, а ещё не сбегать наутро, - Кол подходит к ней, сжимает её пальцы в своей ладони и тянет к себе. - Я не дам тебя в обиду, Катерина. Он не знает сам, зачем называет её тем самым, запретным, старым именем, что бороздит её раны, как для него Хенрик или Финн, но она кивает и шепчет одними губами "спасибо", обняв его. Одного её спасибо достаточно, чтобы свернуть горы и покорить мир, чтобы убить старшего брата. И совершенно неважно, какого именно. Потому что первым в его квартиру за своей бывшей любовью всей жизни и за местью ввалится Элайджа.