***
Free Tonight — Divided By Friday В тот памятный день, я не спал всю ночь. Глаза не хотели закрываться, а мозг готов был взорваться от перегрузки программы. Мысли убивали меня. Я пропитался всем отвращением мира. Чувство, как будто тебя накачали грязью и выплюнули, прожевав перед этим, не покидало меня. Я не нуждаюсь в переубеждении о том, что жизнь самая жестокая штука, которую только возможно придумать. Каждая минута несёт за собой отраву, хотя бы для одного человека на планете. Время бежит, словно ручей, но для меня лично, пусть лучше бы оно вообще остановилось. И тогда не было бы всего происходящего. Но это невозможно сделать. Жестокая реальность, ничего большего. Ты можешь хоть вырвать из себя кишки и прыгать на них, как на скакалке, можешь выпрыгнуть из собственной кожи. Ничего не изменится. То, чего ты так боишься, в конце концов случится, оставляя после себя лишь ядовито-кислый запах победы и ужасающие последствия. Но, к несчастью, ты никогда не сможешь предугадать будущее. Это смешно, но и одновременно страшно. Кому как, но мне становится жутко от одной только мысли о неизвестности. Ребячество, конечно, так думать, но я ничего не мог с собой поделать. Мой внутренний стержень сломался, лопнул, исчез. Называйте, как хотите, но это так. Настенные часы показывали десять утра. Знаете, когда утром открываешь глаза, в предвкушении нового, яркого дня, ты думаешь: «Хорошо, что я живу. У меня самая прекрасная жизнь на свете!» Это случается довольно редко, потому что можно по пальцам сосчитать удачные дни. Я думаю, что это настоящее волшебство — быть уверенным в своём счастье. Но опять же, нам никто не давал права на то, чтобы предугадывать будущее. Ты думаешь, что всё o'кей, а на самом деле — катастрофа. Поднимаясь с кровати, я уже заранее пытался успокоить себя, сыпля надеждами и уговорами. Люди скажут: «Ты слишком молод, что бы страдать». Я оставлю их без ответа. Здесь нельзя распинаться. Протирая опухшие глаза одной рукой, другой я пытался нащупать телефон в кармане. Мне нужно было позвонить любимому, что бы узнать время его отъезда. Это очередное испытание для меня. Гудки с какими-то помехами вылетали из динамика, противным звоном отдавая в барабанные перепонки. Я стал жутко раздражительным и меня бесили все непонятные, дурацкие звука. И этот был не исключение, но я был обязан вытерпеть эту муку. — Патрик? — сонным голосом произнёс Пит в трубку и послышалась возня. — Да, — немного смущаясь, проговорил я, — во сколько ты... — я запнулся, — вы уезжаете? Слышно было, как Пит стал сопеть в трубку, потом послышались всхлипы. Он долго молчал, сморкался, слышалась какая-то возня. Я не торопил, я все понимал, глаза были на мокром месте. Наконец он сказал: — Мы едем сегодня в четыре... приходи прощаться... или лучше не надо. Я не знаю-ю-ю, — проныл парень в трубку. Послышались гудки, я даже не успел ничего ответить. И в этот момент я решился, решился сделать дело, которое в дальнейшем перевернет мою жизнь, только я не знал об этом в тот момент. Я выудил из ящика стола пять тетрадных листочков, это были стихи Пита, посвященные мне на очередных уроках. Я просто стал читать текст и выливать мелодию, крутящуюся в голове, на бумагу. Нота за нотой, я писал всё больше моих накопившихся эмоций. Пытаясь, выложиться по полной, я иногда даже забывал дышать. Но мне было плевать. За этим занятием я не заметил как подошло назначенное время. Время расставания. Внутренности сжались в один комок боли, к горлу будто приставили лезвие. Набравшись смелости, я схватил многочисленные листы и пулей выбежал из дома, громко хлопнув дверью. И я бежал к дому Вентцев. Ветер хлестал по лицу, колючие снежинки летели в глаза, в нос, в губы, оставляя за собой пронизывающий холод. Плевал я на всё это! Подбежав к белому дому моего малыша, я увидел, что все вещи уже погружены, родители Пита мечутся в поисках документов и прав, а их волшебное дитя стоит, как зомби посреди всего этого балагана, и невидящим взглядом созерцает пустоту. Я тихонько подошел, осторожно дотронулся до его руки, приподнялся на цыпочки и впился в его губы поцелуем. Я просто насиловал, трахал его рот своим языком, только бы мой снежный принц оттаял. Очнись, сука, очнись же, любовь моя, посмотри на меня, что-то подобное я шептал и думал в тот момент. Парень наклонил голову и отвернулся. Он просто разревелся как девчонка, его слезы стали последней каплей, они прорвали плотину. Я рыдал и целовал его, целовал и рыдал, слизывал солёные дорожки. А потом вышли его родители. Но мне было срать. Я впихнул в руки своему малышу листы с нотами и снова поцеловал. Пита схватили и усадили в машину, а я только и смог, что развернуться и убежать. И они уехали. Уехали навсегда. Больше не возвращаясь. А я остался в этом треклятом городе, купил гитару, бухал с Джи и Фрэнком, один раз даже нюхал порошочек. Без Пита жизнь покатилась к ебеням, я стал дном. Красивым правда, за внешностью я следил, но дном. Короткие дни, бессонные ночи, сигаретный пепел, как серые будни, или это наоборот. Джи качал головой, Фро говорил, чтобы я взял себя в руки. Но я плевал на всё и на всех. Я же не хотел ничего менять, я обнимался с серостью и апатией, мне было хорошо. Бутылка вискаря, пачка "Мальборо лайтс" стали мне незаменимыми друзьями. И, наверное, я бы в конце концов закончил тем, что спился бы и связавшись с плохой компанией, сдох где-нибудь под забором, но... Но однажды мне пришла открытка от солнца по имени Пит, и я решил, что сам спою ему то, что тогда написал. Мной вновь овладело желание жить. Появилась цель. И я знал, что достигну её, как бы то ни было.***
Через три дня на пороге дома номер 27 послышались хриплые простуженные вопли парня в шляпе с гитарой. — Открывай, засранец радужный, любовь моя вечная! Никуда ты от меня не денешься!