Немного о неосторожных желаниях

Два сапога пара, да оба на левую ногу Поговорка

Ночь выдалась неспокойная. Снилось что-то размытое и тревожное. Тени, люди, очертания, напоминающие нечто очень близкое и знакомое, но, несмотря на все усилия, неузнаваемое и непонятное. Постоянно слышались голоса. Они то громыхали так, что хотелось закрыть уши, то становились неслышными и неразборчивыми. Кто-то что-то куда-то нёс, кто-то кричал, кто-то плакал, кто-то о чём-то просил… Тяжёлый сон. Как будто и не спала. Возможно, именно поэтому я даже обрадовалась, когда сквозь пелену сна чья-то рука начала трясти меня за плечо. Солнце било в глаза. Занавески, что ли, не закрыли? Обычно наглухо, и днём в комнате темно, а тут… Мама решила пораньше встать? Похоже. Я попробовала потянуться, но плечи свело болью. Затекли… Я уснула сидя. Наверное, читала. С телефоном же засыпаю как-то… Кто-то тормошил всё настойчивее. Точно не мама. И холодно кругом… Как будто не под одеялом. Я решилась открыть глаза, но тут же закрыла обратно. В памяти всплыли события минувшего дня. Владыка из портрета, догонялки с эльфами по пересечённой местности, сомнительное удовольствие сна на дереве… И окончательное осознание того, что это всё не бред толкинувшегося воображения. А когда-то я думала, что в Средиземье попасть — весело… Алька толкнула меня настойчивей. — Ты не спишь. Я не стала с ней спорить. — Нам надо идти, — подруга зашевелилась, видимо, развязывая свою верёвку. Я тихо застонала. Необходимость идти куда-то казалось невыносимой мукой. Однако делать было нечего. Я открыла глаза и стала искать на верёвке завязанный в темноте узел. Аля тем временем уже спускалась с нашего дерева. Налегке. — Ты мешок забыла. Подруга вяло огрызнулась в ответ про сложность спуска с дерева с лишним грузом и предложила мне самой опробовать это экзотическое удовольствие. Я глубоко вздохнула и просто скинула предмет нашего спора вниз. Мешок в полете слегка задел тихо выругавшуюся Алю и смачно шмякнулся о землю, грустно и музыкально звякнув своим содержимым. Только тут до меня дошло, какую глупость я сделала, и по спине прошёлся холодок. Аля гневно посмотрела на меня. — Ты с дуба рухнула?! — Ещё нет… — с трудом удалось придать голосу уверенность. Гитара, дорогая, хорошая, прости меня… — Ты могла меня убить! — Ну не убила же… — я сбросила вниз поддавшийся наконец моток верёвки, который, к счастью, в полёте ничего не задел и упал рядом с мешком, как ему и было положено. — Видишь, какая я меткая? — Ворошиловский стрелок на выезде… Аля спрыгнула на землю и залезла в мешок, чтобы проверить его содержимое на сохранность. — Гитара цела? — я осторожно, не смотря вниз, стала спускаться с дерева. От высоты закружилась голова. Мамочки мои… Кто ж нас дёрнул так высоко забираться-то, а?.. — Это единственное, что тебя беспокоит? — Ну да-а-а!.. Всё-таки случилось то, что должно было случиться ещё этой ночью, то, что было предсказано не раз и выходило следствием всех законов мироздания, начиная с законов логики и здравого смысла и заканчивая законом всемирного тяготения, открытым когда-то там Ньютоном… Я упала с дерева, больно приземлившись на филейную часть. Алина посмотрела на меня, как на последнюю идиотку, на что я ответила ей мрачным взглядом. — Твоя гитара в порядке, — Аля вытащила из мешка Гронд. — А это тебе зачем? — я, вздыхая и охая, встала на ноги. — Оленей сбивать? — Или эльфийских лазутчиков с кедров. — А это кедры?.. Снова взгляд, как на идиота. — Были ли хоть какие-то уроки в начальной школе, которые ты не прогуливала? — Ага, технология и рисование, — я подошла к мешку и вытащила свою гитару. — И музыка ещё. Алина молча вздохнула и закинула Гронд на плечо, по-английски уходя в рассвет. Я запустила руку в карман гитарного чехла, дабы вытащить орехи. Белковая пища, лучший завтрак для юного туриста… А Алина пусть там дуется сама с собой. Среди всякой мелочи пальцы нащупали что-то вытянутое и обтекаемое, явно пластикового происхождения и вдруг… …Поляну огласила песня-жизнеописание девушки в просто умопомрачительных штанах, искренне любящей всё искусство в целом и Ван Гога в частности и всей обуви на свете предпочитающая туфли Louboutin. Голос «Ленинграда» прорезал лесную тишь, спугнув с деревьев жалобно кричащих птиц. Я лихорадочными движениями вытащила телефон, тут же выскочивший из рук и подло затерявшийся в траве. — Ты идиотка? — рявкнула подскочившая ко мне с Грондом Аля. — Это не я, это всё он! — …В штана-а-ах! — голосил телефон. Под весёлую музыку и тихую ругань всё-таки получилось найти и обезвредить коварное устройство. Повисло напряжённое молчание. — Это что? — Алина с Грондом наперевес грозно нависла надо мной. — Будильник… — тихо пролепетала я, инстинктивно отклоняясь назад и пытаясь дрожащими пальцами поставить телефон на беззвучный. — Ты просыпаешься под «Лабутены»?.. — грозность подруги как рукой сняло. Алька явно делала над собой усилия, чтобы не расхохотаться. — А как же вечное «Вставай, с первыми лучами вставай»? Или твой любимый будильник с Масяней? А? — Сама-то под какую песню обычно встаёшь? — мрачно буркнула я. Подруга смешалась и, слегка покраснев, двинулась к краю полянки. — Догоняй. Я взвалила мешок на плечо и устремилась следом за Алей. Солнце медленно поднималось над верхушками деревьев, но в чаще всё ещё царил мрак. Тени играли на деревьях, будоража сонное воображение, рисующее то мистических преследователей, то великанов, то медведей с волками. Мы невольно прислушивались к каждому шороху, что, наверное, было зря: эльфов бы мы всё равно не услышали, и мы это даже понимали, но не могли перестать вслушиваться в звуки притихшего утреннего леса, и каждая хрустнувшая ветка или взлетевшая птица заставляли вздрогнуть и обернуться. Утренний холод забирался под тонкую футболку. А дома тепло... На трассах продают клубнику и черешню, в квартире, один на две комнаты и кухню, стоит страшно жужжащий вентилятор. Рыжик всегда начинает громко и гнусаво мяукать, выражая своё недовольство. Мама выгоняет кота из комнаты: он мешает ей работать. Но и за дверью слышно, как он ругается на слишком волнующее его устройство. Грудь защемило. Холодно, и хочется домой, в душную квартиру, к невыносимому вою кота и стакану спелой и сладкой черешни. И кроссовки у меня были не самые лучшие: слишком тонкая подошва. Любой камешек впивался в ногу, как будто я шла босиком. А если вдруг выпадала «счастливая» возможность удариться о корень, то это было практически равносильно удару мизинцем о тумбочку. На каждое моё проникновенное «Ой!» подруга оборачивалась, чуть нервными глазами оглядывая меня и снова устремляя взгляд вперёд. Но через какое-то время её терпение всё-таки сдало. — Ты можешь идти чуть тише? — прошипела Аля через плечо. — Ты и так нашумела на поляне… — Нет, блин, не могу! — зашипела я в ответ, заставив приличную леди в лице себя не бросаться грязными выражениями. — Ты знаешь, как сложно в кроссах по лесу рассекать? — Просто у тебя не кроссы, а гибрид кед и чешек. Как ты по нашим дорогам вообще в них ходила? — Да уж ходила как-то… Ой! — я снова наткнулась на какой-то корень. — Хорошо эльфам… Они с детства в лесу, сапоги удобные и с толстой подошвой, а не то что эти... Аля, предупреждая мои последующие рассуждения об эльфийской обуви, быстро ответила. — Да хорошо, найдём мы тебе эльфийские сапоги, снимем уж с кого-нибудь, не ной только. — Интересно, с кого? — осведомилась я. — Эльфы с неба не падают. Алька резко развернулась, чтобы ответить мне что-то очень ехидное, но тут раздался треск, крик, и огромное дерево, к которому подруга стояла ближе всего, шелестя вековой листвой, повалилось на землю. Мы в оцепенении уставились на предмет явного неодобрения Гринписа. — Что ты там про шум от меня говорила?.. — Заткнись. Откуда-то из-под дерева доносились охи и вздохи. Явно кого-то придавило. Мы не сговариваясь пошли на источник звука. Им оказался некий субъект с пепельными волосами и какого-то неопределённого серо-голубого цвета глазами. Черты лица были острые, птичьи. Пепельные волосы, собранные в два хвоста на уровне ключиц, ниспадали на грудь, что придавало лицу нечто индейское. Аккуратных заострённых ушек из-под волос было не видно, но в принадлежности придавленного лазутчика к прекрасному народу сомневаться не приходилось. Одет нолдо был в тёмную кожаную куртку поверх тонкой рубашки со шнуровкой на груди. На нём были также болотного цвета штаны и высокие сапоги, окаймлённые поверху золотистыми цветами. На поясе красовался кинжал с золочёной пятиконечной звездой на эфесе, по позолоченным же ножнам шла узорная гравировка с россыпью красных каменьев. Кинжал этот, пожалуй, являлся единственным украшением эльфа. Конечно, было бы странно, если бы он с ног до головы обвешался золотом и алмазами, собираясь в разведку, но рядом с таким вызывающе простым нарядом кинжал казался лишним, чуждым, как если бы его стащили у какого-нибудь короля или лорда и попытались выдать за кухонный нож. Пока мы с интересом осматривали нашего «пленника», тот сделал несколько попыток вытащить ноги из-под упавших на них тяжёлых веток, но получилось у него только сесть, и потому он просто устало смотрел на виновников своего положения, то есть нас. Алина же невозмутимо подошла к нему и сняла с него сапоги, не обращая внимания на вытянувшееся лицо и огромные серо-голубые глаза. — Вот тебе удобные эльфийские сапоги, — Аля с голливудской улыбкой протянула мне упомянутую обувь. — Почти с неба упали! Носи, пользуйся. — Ну спасибо… — я задумчиво осмотрела предложенную мне вещь. — А ты не думаешь, что мой тридцать восьмой в них просто утонет? — А ты надень, попробуй, — подруга оперлась на Гронд, насмешливо глядя на меня. Я фыркнула и, даже не попытавшись найти удобную для сидения поверхность и покачиваясь на одной ноге аки белая берёзка под окном Есенина, стала переобуваться. Как и следовало ожидать, сапоги оказались велики мне размеров на пять, а по длине и вовсе доставали чуть не до колен. Более высокая Алина тоже решила померить их, но результаты были немногим лучше. После взаимных упрёков и переругиваний обувь решено было вернуть хозяину. Сам хозяин, как оказалось, спор наш почти не слушал и смеялся над нами самым бессовестным образом, вытирая выступающие слёзы. Мы мрачно посмотрели на него. — Ну и что ты ржёшь?.. — не выдержала я. То ли в Средиземье не сравнивают слишком вызывающие смеющихся людей с лошадьми, и эльф не понял, что обращаются к нему, то ли у нолдорских лазутчиков не принято было разговаривать с такими невежливыми врагами, которые сравнивают этих эльфийских лазутчиков с непарнокопытными, но смеяться противный нолдо не прекратил. В этот момент мы были очень похожи на прислужниц Врага: страшные мешки под глазами в которых собрались все кошмары гламурных блондинок, очень злые и сонные лица с пожирающими заживо бедного эльфа глазами, несоразмерно большой молот в руках Алины и как будто наполненный заколдованными светлячками с кладбища мешок у меня. Но нолдо это, похоже, не впечатляло, и когда он устремлял глаза на нас, на него накатывал новый приступ смеха. Мы поняли, что тормошить этого дивного представителя дивного же народа смысла никакого не имеет, и поэтому нам осталось лишь грозно нависнуть над ним и подождать, пока он успокоится. Через какое-то время это всё-таки произошло, и мы стали взирать друг на друга в немом молчании. Нарушила его Алина: — Как тебя зовут? Эльф грустно улыбнулся. — Миримон. — А что это значит? — вклинилась я. Алька грозно посмотрела на меня, мол: «Не мешай вести переговоры». Нолдо только усмехнулся краем губ. — На нашем языке это означает «свободный». Снова повисло молчание. Неловкое. Наконец подруга решила перейти к более продуктивным действиям. — А теперь мы будем тебя допрашивать, — торжественно произнесла она. Нолдо только флегматично пожал плечами. — Спрашивайте. Смогу — отвечу. Мы недоверчиво покосились на Миримона. — Вот так просто? — спросила Алька. — А почему нет? — эльф приподнял брови. — Это мало вам поможет, но, возможно, хотя бы немного прояснит то, что происходит. — И ты даже не соврёшь? — я прищурила глаза. — Даже чуть-чуть? Эльф усмехнулся. — Мне незачем вам врать. Меня кольнуло нехорошее предчувствие. Незачем скрывать только то, на что предполагаемый противник на сто процентов не сможет повлиять. — Ну хорошо… — протянула Алина. — Тогда проясни, что же происходит такого, что информация об этом нам никак не поможет. Эльф белозубо улыбнулся. — Представьтесь сначала, — Миримон склонил голову набок. — Моё имя вы знаете, а с кем я говорю? Мы переглянулись. — Алина, — подруга оперлась на Гронд. — Анджела, — мрачно буркнула я. Нолдо поморщился и попытался за мной произнести моё имя, но звук «ʤ» оказался для него чересчур сложным. От слишком оригинального звучания мои ушки готовы были засохнуть, свернуться трубочкой и отвалиться: у Миримона получалось что-то среднее между жужжанием пчелы и немецкой бранью. Сжалившись над эльфом и собственным слухом, я упростила ему задачу: — Анжела. Или Ангела. Так тоже правильно. — Лучше Ангела, — эльф виновато улыбнулся. — Не каждый из нас сможет произнести иначе. — В квенья нету звука «ж»? — удивилась я. — Да, нет. Получается очень некрасиво. Я могу произносить только потому, что хорошо знаю талиск, — эльф прикрыл глаза. — Не откажутся ли юные девы поднять это дерево? Я совсем не чувствую ног… — Ага, чтобы ты сбежал? — фыркнула я. — Нет уж. Эльф улыбнулся. — Не сбегу. Могу поклясться, — Миримон немного скривился не то от боли, не то от этого слова. — Вам ли не знать, как хорошо нолдор держат клятвы… — Да уж… — буркнула я. Это мы действительно знали слишком хорошо. Алина вздохнула и, привалив Гронд к ближайшему дереву, подошла к Миримону. — Оружие, — на недоумённый взгляд эльфа подруга пояснила: — На всякий случай. Во избежание. Миримон понимающе усмехнулся и, отстегнув с пояса кинжал, протянул его Але. Та передала его мне. Я стала с энтузиазмом разглядывать оружие. Вблизи кинжал оказался ещё интереснее и красивее. Каждая деталь была прорисована с поражающей чёткостью и огромным количеством маленьких деталей, завитушек. Где-то было чуть подкрашено, где-то удачно падал свет и цветы казались настоящими, и маленькие-маленькие похожие на рубины камешки как алая роса лежали на золотых лепестках… Аля тем временем приподняла придавившую эльфа ветку, позволяя тому забрать свои ноги и встать, блаженно потягиваясь. Под пристальным взглядом моей подруги Миримон отошёл чуть в сторону и сел прямо на землю, придвинув колено к груди. — Ну, что ж, — эльф улыбнулся. — Присаживайтесь. Теперь поговорим. Мы, переглянувшись, сели напротив Миримона. Я представила, что будет с моими джинсами и мысленно взвыла. Мама бы убила… Снова повисло молчание. Эльф выжидающе смотрел на нас, мы не знали, как начать разговор. В конце концов я, как младшая, полностью переложила обязанность ведения переговоров на плечи Альки и вернулась к рассматриванию ножен. Я вертела его в руках, вела пальцами по гравированным линиям и гладкой золочёной звезде, подковыривала красные камешки. Я не могла понять, кто способен сделать такое чудо. И способен ли на это вообще кто-то, пусть даже не человек. Казалось, что это работа Куруфина или даже самого Феанаро… — Достань его уже. Я подняла недоумённый взгляд на Миримона. Тот улыбался. — Ты же хочешь. Достань. — А можно?.. — глупо спросила я. — Конечно. Только не порежься. Я быстро вынула кинжал из ножен и ахнула. Золотая вязь узоров тянулась по кинжалу до его середины. Сталь была отполирована настолько, что могла бы служить хорошим зеркалом, а лезвие казалось идеально отточенным. Я подняла восхищённый взгляд на нолдо. — Миримон, кто его сделал? — Мой брат ещё в Валиноре. — Твой брат кузнец? Миримон кивнул. — Ему далеко было до Феанаро с сыновьями. Даже этот кинжал неидеален, хотя и очень красив. Он был создан в дни спокойствия и мира и слишком тяжел для серьёзного боя. Это больше память. — Твой брат погиб? — спросила Алина. — В Дагор-нуин-Гилиад, Битве под Звёздами. — Прости, — тихо произнесла я, возвращая оружие в ножны. Дагор-нуин-Гилиад — самая первая битва, если не считать резню в Альквалондэ. Как наяву перед глазами поплыли видения. Представился огонь факелов и речи на площади Тириона. Как толпа слышала страшную клятву, как скрестилось восемь мечей, и блики от огня сверкали на идеально отточенной стали. И из гущи народа послышался самый первый голос: «Aiya Fёanaro!» — юноша, на вид чуть старше меня. И уже хор голосов понёс этот клич вперёд, до Альквалондэ и Арамана, и ни стоны умирающих, ни проклятие Намо, ни страшная буря — плач Уинен — не могли заглушить его. Уже никогда. И только один голос не вторил им всем. Молчал печальный эльф со смоляными спадающими на грудь хвостами. Его брат. И тот, кто первым кричал в толпе, так и не увидел ни великой мечты, за которой шёл, ни самого первого восхода солнца. Я моргнула пару раз. В носу защипало. Миримон только грустно улыбнулся. — Я не скорблю о нём. Он уже давно в Амане. Валар милосердны даже к отступникам, а мой брат… Не успел ещё взять на душу тот камень, который несём все мы. Мы помолчали. Отсутствующий взгляд Алины был устремлён куда-то в землю. Конечно, она, скорее всего, не помнит эту битву: названия без регулярного повторения стираются из памяти очень быстро. Только если ты сорвался, то уже нет разницы, в начале пути или в самом конце. Молчали мы долго. Через какое-то время я не выдержала и неожиданно для самой себя выпалила: — А можно уши потрогать? Я почувствовала, как прилила к щекам кровь. Эльф рассмеялся и откинул хвосты назад. Подруга прожигала меня взглядом, но я, не обращая на неё ровно никакого внимания, с радостным визгом придвинулась поближе к Миримону. Меня переполнял восторг. Как оказалось, эльфийские уши мало чем отличаются от человеческих. Просто хрящ более изогнутый, острый, и когда трогаешь, палец не ложится на него, как на человеческое ухо, а утыкается в кончик. Если дёрнуть за него, то ухо забавно колеблется. Человеческое ухо тоже так колеблется, но это нормально и прывычно, а эльфийское — забавное. Алина какое-то время смотрела на творящееся безобразие, явно пытаясь казаться уравновешенным и взрослым человеком, но через какое-то время сама сдалась и подсела к эльфу с другой стороны. Миримон стойко переносил любые издевательства и только смеялся над нами, отвечая на уточняющие вопросы об эльфийской анатомии и культуре. Как выяснилось, эльфы серег не носят, и вообще никак свои уши не украшают. Не принято портить тело, hroa; Враг, если что, справится с этим лучше них. А Илуватар создал изначально своих детей совершенными, и что-то менять является вопиющим кощунством. Это только люди страдают хроническим комплексом неполноценности, пытаясь проколоть себе хоть что-нибудь и прицепить какую-нибудь новую необычную штуку. Дурачились мы не от врождённого легкомыслия, хотя это тоже наверняка присутствовало. Сознательно ли, подсознательно, но мы оттягивали момент, когда наконец узнаем, что происходит. Тогда придётся думать, принимать решение, как быть, что делать, и стоит ли что-то делать вообще. Мы были к этому не готовы. Как бы ни храбрились, как бы не хотели казаться оптимистами в собственных глазах, липкая паутина страха уже прочно оплела сердца, и любая возможность бегства, даже кратковременного, была для нас желаннее неизбежных раздумий о нашей дальнейшей судьбе. Миримон, наверное, тоже это понимал. Он отвечал на все вопросы, непрерывно сыпавшиеся на него с двух сторон, даже на самые глупые, которые мне стыдно приводить здесь. А сам смотрел на нас снисходительно и чуть-чуть грустно. Так смотрят взрослые на ребёнка, когда знают чуть-чуть больше, знают слишком хорошо, что случится с ним, но не могут помочь, объяснит, даже дать совет. Да, мы были детьми. Не врагами. Когда в нас проснулась совесть, уши нолдо уже были пунцовыми. Мы потупились, отпустили нашу несчастную жертву и отсели чуть дальше. Снова повисло молчание. Больше оттягивать неизбежное было нельзя, и Аля спросила: — Так что, ты говорил, должно прояснить нам ситуацию? Нолдо усмехнулся краем губ. — Король открыл на вас охоту. Вас взяли в кольцо, и оно сужается, — Миримон прикрыл глаза. — Вы не уйдёте из этого леса.