L'amour est un medicament contre l'immortalite

Париж, Франция, 1956 г.

— Джерард, милый, спускайся к нам! Твой завтрак стынет, — звонкий голос матери на фоне дзинькающих тарелок раздается этажом ниже через приоткрытую в комнату дверь. — Да, матушка, уже иду! — тонкие музыкальные пальцы проворно орудуют в петлице, застегивая последнюю пуговицу на кипельно-белой свежевыстиранной рубашке, которая едва уловимо источает аромат прованских трав. — И разбуди Майки заодно, этот увалень опаздывает в консерваторию! — долетело до юноши напоследок от отца. — Хорошо, папа! — закатив глаза к потолку с витиеватым старинным орнаментом, брюнет лишь тихо и устало вздохнул. И почему именно ему каждый раз выпадает участь будить эту сонную тетерю? Накинув вельветовый пиджак оттенков горького шоколада себе на плечи, незнакомец сделал шаг вперед к раритетному трюмо с золотым напылением — их личной фамильной реликвии. Замерев буквально в нескольких метрах от отражающей поверхности, молодой человек молча наблюдал за тем, как игривые утренние лучи робко и несмело касаются дорогого венецианского стекла. Стайки солнечных зайчиков пробегались по лежащим на зеркале кисточкам разной толщины и размеров, а также прокрадывались в открытые баночки с разноцветной гуашью, отчего их содержимое переливалось подобно маленьким кристалликам. В спальне царил легкий беспорядок в виде смятой незаправленной постели и множества альбомных листов, разбросанных на полу возле мольберта. К счастью, это все не создавало впечатления разбушевавшегося урагана — лишь небольшого творческого беспорядка. В воздухе витал характерный терпкий запах краски и бумаги. Привычным и отточенным жестом Джерард проводит внутренней стороной ладони по плавно выпирающим линиям скул. Нежное и юное лицо художника походило на безукоризненную работу скульптора, изваявшего совершенство из холодного неприступного мрамора, но вложившего в него частичку своей теплой души. Аполлонская стать и изящная грация Диониса в одном флаконе. И все это под единым названием — Джерард Уэй. Как не пытался, Джерард, увы, не мог найти точного и веского объяснения тому, отчего так получилось, что одним самым обыкновенным, на первый взгляд, утром он вдруг резко перестал взрослеть. В то время как его сверстники были тридцатилетними мужчинами с выдающейся щетиной и кое-где уже залегающими морщинами, юноша выглядел так, будто ему все еще восемнадцать. Позже выяснилось, что это результат нарушения правильной работы гена, отвечающего за регенерацию: у Джерарда он просто-напросто работал с удвоенной частотой. Родители возили его за границу, записываясь на прием к самым солидным и квалифицированным докторам, в надежде, что хотя бы за пределами Франции они смогут раскрыть «секрет вечной молодости» своего драгоценного мальчика. Но медицина была бессильна. Никто не знал толком ни названия, ни тем более лекарства от странной неизведанной болезни. И Джерарду пришлось лишь одно — смириться. Смириться с тем, что он не такой, как все, смириться с тем, что у него никогда не будет семьи и что самые близкие и родные ему люди рано или поздно оставят его в щемящем душу одиночестве. Художник давно успокоился на этот счет, но только лишь внешне. Ведь внутренне он по-прежнему боялся окружавшей его неизвестности, которая словно тайна, покрытая мраком, воцарилась на его хрупких юношеских плечах. Последний раз критично взглянув на свое отражение, художник небрежно повязал легкий батистовый платок и, выйдя из комнаты, попутно направился к спальне брата. Разбудив последнего трехкратным стуком в дверь и криком «с добрым утром, соня!», Уэй поспешил вниз на кухню. Опаздывать на работу ему категорически не хотелось, даже если эта работа не носила нормированного графика и заключалась лишь в посиделках на скамейке местного парка. Спускаясь по крутой белокаменной лестнице с сумкой на плече, уже на серединной ступеньке Джерард ощущал витающий в воздухе кофейный аромат. Матушка всегда вставала пораньше, чтобы порадовать любимого сыночка чудесным сваренным напитком. Среди изысканного тонкого аромата мокко можно было различить пряный запах свежеиспеченного хлеба и коричной палочки. Любимые банановые тосты художника. Миссис Уэй знала толк в еде. С завидной ловкостью расправившись с завтраком и кратко чмокнув мистера и миссис Уэй, дабы не медлить больше ни секунды, брюнет пустился бегом на уже ставший ему родным Монмартр. Минуя узкие улочки и величественные арки, проходя мимо витрин свадебных салонов и неоновых вывесок кабаре, которые еще с ночи завлекали в свою обитель неискушенных посетителей с толстыми кошельками, Джерард наконец-то дошел до витиеватой оградки, опутанной зеленым плющом. Уютный тихий скверик на Монмартре стал для Уэя вторым домом с того самого момента, как парнишка открыл в себе талант к рисованию и понял, что его стоит направить в нужное русло. Именно поэтому молодое дарование приходило сюда каждое солнечное утро, раскладывая кисточки, палитру и мастихин (1) на потрескавшемся асфальте, и ставило деревянный этюдник (2) с мольбертом напротив. За те три с половиной часа, что художник пребывал в раскидистой тени цветущего ясеня, он уже успел написать пару работ, за которые ему, как оказалось, весьма щедрые люди вручили сто пятьдесят франков. И вот сейчас, в данный момент, юноша терпеливо и увлеченно заканчивал очередной портрет миловидной особы в малиновой фетровой шляпке с букетом алых тюльпанов в руках. Расстегнув пиджак на все пуговицы и время от времени промокая хлопковым платком выступающие на лбу от стараний капельки пота, Джерард с присущим ему энтузиазмом наносил заключительные штрихи на, казалось бы, идеальный портрет незнакомки. Клиентка же в свою очередь как бы вторила исполнительному молчанию Уэя и лишь приветливо улыбалась карминовыми губами, наблюдая за тем, как парень высунул кончик языка от усердия. — Ваш портрет очарователен, il mio amico (3), — сладкозвучно пропела незнакомка, стыдливо прикрывая рот ладошкой в бархатной перчатке. — Право, мои глаза не заслужили быть настолько красивыми! — Не преуменьшайте всю прелесть очей ваших, мадам, — улыбнулся в ответ брюнет, споласкивая кисть и палитру. — Ваши глаза поистине прекраснее всех, что мне довелось изображать на холсте. — И все-таки, — незнакомка склонилась над сумочкой и спустя пару мгновений извлекла из нее внушительную пачку банкнот. — Я заплачу вам сто франков за ваше мастерство. — Сто франков?! — Уэй подумал, что ослышался при упоминании столь баснословной суммы. — Вы непомерно цените меня. Слишком много для такого неопытного и небогатого художника, как я. — О поверьте, mio caro (4), вы еще разбогатеете! И не только в плане денег. — Я-я не понимаю… — Дайте мне вашу руку и сами все узнаете. Боязливо, с некоторой неуверенностью и сомнением Джерард все же протянул ладонь незнакомке, задавая вопрос, который с опаской слетел у него с языка, не успевая задержаться: — Вы гадалка? — Немного, — ответила женщина спустя минуты молчания. — Я предпочитаю называться прорицательницей. Гадалка звучит слишком дико и по-шарлатански, не находите? Брюнетка забавно усмехнулась, все также прикрываясь ладошкой, после чего продолжила: — Ваше сердце тоскует, mio caro, я вижу это по вашей линии сердца. Вы одиноки и закрыты в собственном мире. Плод любви для вас запретен, il mio artista (5). Но появится человек, который даст вам его вкусить. Прекрасный человек… само собрание доброты и невинности на этом свете. Я вижу это. Его аура окрашена в оттенки листвы отцветшего орешника. Много листвы, — ее голос был загадочен и нежен, словно паутина, все сильнее опутывающая Джерарда. — Но как я встречу его? Как узнаю, что это тот самый человек? — художник непонимающе мотал головой, будто происходящее с ним было сном, который он так отчаянно пытался прогнать. — Придет время и вы сами почувствуете, как оковы вечности спадут с вашего сердца. Слова незнакомки. подобно ледяной воде из ушата, заставили Уэя широко распахнуть глаза и шокировано уставиться на женщину перед ним. — Как вы… — прорицательница оборвала речь юноши на полуслове: — Если вам когда-нибудь посчастливится оказаться в Портофино, — стоя вполоборота к Уэю, таинственная дама в шляпке бросила ему напоследок, — непременно посетите кедровую рощу. В осеннее время она особенно прекрасна, il mio amico. Последняя фраза, произнесенная гадалкой, не осталась для Джерарда незамеченной. Подняв взгляд в надежде получить ответ хотя бы на еще один вопрос, художник лишь непонимающе захлопал длинными черными ресницами. Незнакомка исчезла словно призрак, будто ее изначально здесь и не было. Утомленный полуденным солнцем, Джерард уже было решил, что просто перегрелся на солнце, а все происходившее с ним — не более чем фантасмагорический сон, спровоцированный майской духотой. Лишь портрет брюнетки с карминовой улыбкой, мирно шелестящий на мольберте, заставлял юношу увериться об обратном.