Бежит Койот Брэдли

　　Койот не знает всего на свете. Конечно, он может рассказать историю обо всём, чем только махнёшь перед его глазами, о чём попросишь — или не попросишь, просто так, на зло — но будет ли это правдой, решать тебе. 　　Койот и правда — два старых врага. Так себе врага — не то чтобы настоящих, но и не то чтобы совсем игрушечных. Койот считает, что правда иногда бывает слишком скучной, а та в отместку вытворяет такие кульбиты, что и самой невероятной выдумке не снилось. Правда врёт напропалую, когда её спрашивают, сколько её в старых сказках. Койот, глядя на неё, не может удержаться от смеха. Он знает: правда и ложь — не сёстры, и даже не близнецы, а единая надоедливая сущность. Вроде Януса. 　　Истину с давних времён прятали под слоем неправды. Мораль в сказках топили так глубоко, что и не увидишь сразу, особенно под всё нарастающими подробностями и небывалостями. Тут тебе и семимильные сапоги, и исполненные желания, и летающие по небу ковры, и никогда не пустеющие циновки с едой, и ослиные шкуры, спасающие от безумного короля. Всё, о чём только можно мечтать. 　　— Содранные шкуры имеют привычку прирастать к своим убийцам, — произносит Койот как бы невзначай, присаживаясь на край сцены в каком-то клубе. — Потому не удивляйтесь, что однажды вы проснётесь с чужой кожей поверх своей, которая будет чесаться нещадно и проситься на волю. 　　Волк отхлёбывает из кружки пива — тёмного, как иные души — и закатывает глаза. Он старается не думать о шрамах на своей коже, но они вдруг напоминают о себе зудом. Вполне терпимым, но тот, что под правым локтем, Волк всё-таки легонько скребёт когтями. 　　Койот продолжает говорить. Это закономерный процесс: разрастающаяся толпа вокруг него. Даже если вы подумали, что вон тот смуглый малый с закатанными рукавами старой рубашки явно сумасшедший, через пару минут вы обнаружите себя сидящим на крае стула и внимательно слушающим. 　　— Скорее всего, вы даже не вспомните — или не узнаете — чья кожа прожигает вашу. В этом, знаете ли, заключается чудовищная ирония. Но ведь и вы, скорее всего, ироничное чудовище. 　　По толпе прокатывается волна удивлённых смешков. Сова грациозно скользит по деревянной лавке и ставит рядом с кружкой Волка высокий бокал с разноцветным зонтиком и ядовито-синей жидкостью. 　　— Он опять за своё? — протягивает она, хватает ртом жёлтую изогнутую трубочку и делает глоток. 　　Волк бормочет что-то неразборчивое в пиво и прячет косматую голову, поднимая плечи. 　　Слова Койота льются дальше — рекой старого доброго вина, смешанного с токсичными отходами. 　　— В одиноком замке в лесу жило чудовище. Давно там жило. Над ним тяготело проклятие — ну да вам знакома эта история. В саду его росли розы, по замку парили невидимые слуги, а двери всегда были открыты для заблудившихся в чаще — особенно хорошеньких дам. 　　Позади Волка кто-то одобрительно фыркнул в свой напиток. Волк опустил взгляд и почесал шрам на левом запястье. 　　— И однажды на пороге появился совсем не тот, кого здесь ждали. 　　Волк попытался сделаться совсем незаметным — Сова, не отрывая взгляда от вошедшего во вкус Койота, положила руку на плечо брата. 　　— Однажды в заколдованный замок вошло чудовище в шкуре человека. Если его удивили услужливые невидимки, он ничего этого не выдал. Если его восхитили раскиданные по коридорам сокровища, никто не увидел блеска в его глазах. Он шёл осторожно, то глядя под ноги, то задирая голову, в любой момент ожидая нападения. Совсем недавно его загоняли разъярённые жители деревни. Они нашли его, знаменитого на всю округу охотника, вырезавшего узоры на тонкой коже их дочерей. 　　Всё вокруг давно потонуло в тишине, и больше всех — сам Койот. Он всегда нырял в истории с головой, не заботясь, выплывет или утонет. Всякое было возможно. — Человека от монстра отделяет не один шаг и даже не один выстрел — но иногда это один стежок изогнутой иглы, в которую продет вместо нити русый волос. «Убивший дракона сам становится драконом», — это монстру в человеческой шкуре было известно. Как бы пригодились ему изогнутые когти — лучше любого охотничьего ножа; и громоподобный рёв — ужасней любого крика; и мощные лапы — гораздо быстрее его ног. И они замерли друг напротив друга — древнее заклятье против кровавого безумия. Койот замолк, едва ли на мгновение, и поймал глазами взгляд Волка. А потом продолжил. 　　— И они сражались. 　　У Волка — Скалы, Дуэйна, Вепуата*, как ни назови — тоже были особые отношения с правдой. Он вырывал её из глоток врагов, бережно извлекал из последнего дыхания и развеивал по ветру, чтобы правда живых не досталась миру мёртвых. И так уж повелось, что о зверях сказки рассказывали чаще всего, и правда плескалась в них, как рыбка в бурном море. 　　— Есть проклятия, которые не снять без посторонней помощи. Есть проклятия, которые можешь разрушить только ты сам. Иные проклятия сходят, как отмершая кожа, и рассыпаются в прах, стоит лишь поступить правильно. 　　— Но есть истории, — прогремел Волк на весь бар, выпрямляя спину и поднимая кружку, в которой пива оставалось на пару могучих глотков. — в которых чудовища не избавляются от проклятия. 　　— А охотники получают по заслугам. *** 　　— В следующий раз расскажи обо мне, — просит Сова, обвивая свою руку-крыло вокруг шеи Койота и опаляя её синим алкогольным дыханием. — И обо всех моих одиннадцати сёстрах и о брате тоже. И о крапиве, конечно. 　　Волк молчит. Шкура его, украшенная шрамами, и проклятиями, и сказками, почти перестала зудеть. __________________________________________________________ *Вепуат или Упуаут, (др.-егип. «Открывающий пути»), — бог войны в древнеегипетской мифологии. Упуаут был богом-волком, проводником умерших в Дуате, загробном мире.