Бежит Койот Брэдли

У Койота в карманах припрятано много всякой всячины. Жевательные резинки всех вкусов и расцветок, любой марки, которую только можно выдумать: спроси, и он протянет тебе ту самую, единственную, из детства, что покупал за несколько мелких монеток. Её было трудно разжевать, да и вкус быстро сменялся с божественного на резиновый, но какая разница, если от одного только запаха можно вернуться в счастливое, залитое солнцем детство? И скрепки. Cкрепки, стёрки, точилки в форме китов и машинок, все те, что ты потерял или позаимствовал, или просто видел однажды в витрине магазина. Карандаши c мягким грифелем, чтобы рисовать на последних страницах тетрадей. С твёрдым, чтобы накалывать на стержень волчьи ягоды и пугать ими девчонок или проститься с жизнью — тут уж как получится. А ещё истории. Какие захочешь, какие выдумал сам, какие никогда не слышал, какие ещё не родились или никогда так и не появились на свет. Истории из темноты, истории, которые пели космические киты в те далёкие годы, когда лающий смех раскатывался по Вселенной, подобно грому. Теперь он звучит в любой сказке, в любой песне, а если прислушаться - и в любом сне. Сны в карманах у Койота тоже помещаются. Вообще, чего только туда не влезает. Однажды Койот выудил из джинсов кадиллак. При свидетелях, конечно, потому что он любил показывать фокусы. И людей тоже любил. Для них он доставал из своих карманов самые драгоценные вещи, какие только мог найти: плюшевого кота Эмили Роэлл, с погнутыми усами, потёртым мехом, но сияющими, всё ещё светящими игрушечной жизнью глазами-пуговицами; старые пластинки Фредди Колдвелла, поцарапанные нестрижеными когтями его бабушки, единственная о ней память; старые кроссовки Саши Барушниковой, в которых она пробежала множество марафонов, а по ощущениям — весь путь от своей первой родины до второй, по суше, океану и льдам. Койот много пьёт, ест и смеётся. Его дорога никогда не заканчивается, и память о нём растворялась в каждой деревне, каждом городе и каждом доме, куда он заходил: заползала в стены и таилась там до следующего его прихода. Койота помнила земля - ещё с того времени, как она поднималась из огня под звуки смеха, от которого тряслись звёзды. Говорят, несколько всё-таки упало на землю. Говорят, одну из них Койот схватил за хвост, и потому одна рука у него теперь белая — как молоко, в контраст его смуглой коже, коже, которая впитала в себя землю. Говорят, Койот — это прозвище, а настоящее имя у него то, которое он достаёт из кармана при знакомстве — Брэдли. Много чего говорят о Койоте. А ещё больше говорит он сам. У него есть сказки для каждого времени суток, каждого часа, каждого встреченного путника, каждой неловкой ситуации. У него в карманах — все истории на свете, об африканских джазовых пауках и добродушных славянских медведях, о смерти, которую носит на крыльях Сова, и о другом смерти, которую носит в пасти Волк. Он щедро делится словами с теми, кто согласен впитывать мудрость, а с каждым днём таких всё больше и больше, хотя прежде казалось, что все сказки однажды умрут, потому что некому будет их слушать. Вот и сейчас Койот сидит на лавочке, закинув ногу на ногу, улыбается, как Джокер, и рассказывает о могилах и мафии случайным прохожим, и те смеются, и сами не понимают почему. Они не замечают, что за левым плечом Брэдли, в тени, стоит, облокотившись на спинку лавочки, рыжеволосый Джек и тоже слушает. Только совсем не улыбается. Можно подумать, что Джек — тоже Койот. Его кожа светлее, и волосы как пламя, но ведь дело не во внешнем виде, это известно каждому дураку под жёлтым солнцем. У Джека тявкающий смех, с которым он расстаётся неохотно, словно его улыбки — это деньги, и при чём немалые. С каждым днём он становится всё мрачнее и мрачнее, всё дальше уходит в тень, всё больше погружается в себя и одновременно с тем совсем перестаёт быть собой. Прежний Джек посмеялся бы над Джеком нынешним. Джек мог быть Койотом, если бы не был Лисом. Джек мог быть создателем Вселенной, если бы не был самой Жизнью. Койот встречает таких же, как он, не реже раза в год, но с Лисом их дороги разошлись давным-давно, после того, как уронили солнце на кровожадное чудовище. С Койотом не стоит связываться — тут же получишь нагоняй от мира. Но работать с Койотом вместе — значит, побеждать. История окончена, прохожие утирают слёзы, цветные, масляные, звериные и солёные — они и не заметили, когда вдруг начали плакать — и уходят вперёд по жёлтой кирпичной дороге, оставляя лавочку, и Брэдли, и одинокий фонарь, и маковое поле, и незаметного Джека позади. — Далеко пойдут, — ухмыляется Брэдли, вытягивая вверх руки, и задевая наклонившегося вперёд Джека. Проклятия срываются с губ Койота легче, чем благословения. В этом они с Лисом похожи. — Кто бы знал, что однажды я буду учить тебя жизни, старый друг, — усмешки у Койота добрые, а в ярких глазах плещется жалость. Он бы никогда не подумал, что сможет кого-то жалеть. Джек не отвечает. Джек теперь никогда и никому не отвечает. — Эй, — Брэдли подскакивает с места, хватает Лиса за руку и тянет за собой. — А ведь дорога-то эта особенная, грех не пройтись! Её построила одна царица, которая очень хотела найти то, что когда-то потеряла... Голос Брэдли разбивается об угрюмое безразличие: Джек смотрит вниз, переставляя ноги так, словно никогда их раньше не видел. Все лисы носят в себе кусочек настоящей жизни, а Джек — Тот Самый Лис, Первый лис, который краем глаза видел, как Вселенная расстилается рулонами от звука лающего смеха Койота. Джек носил когда-то Жизнь на кончике хвоста, и все боги хотели его догнать, но терялись в кукурузных лабиринтах или теряли дыхание. Койот был самым упорным. Однажды он почти схватился зубами за лисий хвост, но тот дёрнулся, и Койот сломал себе парочку зубов и одно целое самомнение. Ох, как они потом смеялись на пару, и из их совместного смеха, с лаем и тявканьем, с визгом и хрипами, рождались удивительные вещи. Теперь Джек больше не носит на хвосте Жизнь: она по капле уходит из него, потому что всё меньше людей живут по-настоящему. Брэдли старается не представлять тот миг, когда Лис лишится последней капли Жизни, и за ним прилетит Сова, которая клялась когда-то не трогать богов и героев и оставлять их своему брату, Волку. Да только в Лисе тогда не останется уже ничего героического, или божественного, или особенного — вообще ничего, только оболочка, только мусор, а мусор нужно убирать. Боги не умирают, даже если в них никто не верит. Но они могут умереть, если перестанут верить в самих себя. Брэдли старается этого не представлять, но иногда просыпается от шума крыльев, и ему кажется, что они — совиные. Хорошая фантазия тоже может быть проклятием. Следующий поворот кирпичной дороги встречает их маленькой кафешкой с длинным названием, почти стёршимся от времени. Койот усмехается — он знает это место. Втягивает за собой рыжего Лиса, усаживает за столик у окна, откуда открывается прекрасный вид на соборы Византии, а сам исчезает за барной стойкой, чтобы через минуту появиться оттуда с гитарой. Он кидает в Лиса маракасами, и тот ловит, скорее по привычке, чем по хотению. С гладкой поверхности на Джека смотрят улыбающиеся фестивальные черепа и собственное отражение. Он моргает и больше не видит там лиса — только бледного человека с приглаженными рыжими волосами и уставшим взглядом. — Катрина, дорогая! Калавер! Сегодня можно даже с кленовым сиропом! Из боковой двери появляется женщина, лица которой просто так не разглядеть. Взгляд упорно не хочет подниматься выше её шеи, хотя Джек очень старается. На столе появляются противни с вафлями и печеньем, покрытым глазурью и кувшин с кленовым сиропом. Брэдли ненавидит его и заодно ещё и канадский флаг, но ради Лиса он полюбит что угодно. Джек всегда отличался специфичным вкусом к жизни. Когда Брэдли начинает наигрывать какую-то знакомую мелодию — словно из другой жизни, немного дёрганную и в то же время певучую, Катрина шелестит юбками и начинает петь. Джек смотрит в свою тарелку, а потом — на лицо владелицы кафе, и не может найти отличий между изукрашенными черепами. Даже в глазах одинаковый огонёк: только один — из глазури. Ему вдруг кажется, что они окружены народом, хотя всего секунду назад никого здесь не было. Где-то под потолком жужжат пчёлы, где-то далеко ликует толпа. Койот перебирает струны своей светлой рукой, Катрина поёт о могилах, смерти и обо всём том, что ей так близко. Лис чувствует, как у него дёргаются уши. Он кладёт маракасы на стол, берётся за кувшин и выливает почти половину на ухмыляющиеся калаверы. Джек вдруг задумывается о том, как именно Катрина поет, чем она поёт, если там только кости и внутренний огонь. А потом понимает, что это неважно. Джек не трогает маракасы, но ест вафли, слизывает с них сироп и хрустит калаверами в такт песне, сам того не замечая. К тому моменту, когда Катрина заканчивает петь, рыжий с белым хвостом обвивается вокруг ножки стула. Смерть, которая никому не грозит, поправляет юбки, улыбается и произносит: — Добро пожаловать в мир живых. Они выскакивают из кафе под вечер, когда стая волков разливает по небу кровь, а воздух перестаёт гореть. — Ты не расплатился, — произносит вдруг Джек тихо-тихо, когда они бредут по дороге, из которой то тут, то там торчат цветущие кактусы. Брэдли не позволяет себе думать о том, что ему могло это послышаться. Его губы сами растягиваются в улыбке. — Койоты платят музыкой и сказками. Разве ты забыл? Брэдли вспоминает, как сам недавно думал, что люди перестанут рассказывать сказки, и тогда он зачахнет и уже не сможет путешествовать по бензоколонкам. Это были глупые мысли. Сказки не умирают. И настоящая жизнь тоже не умрёт. Никогда не умрёт. У Койота в кармане — обрывок солнечной цепи, которую они с Лисом перекусили когда-то, чтобы победить чудовище. Эту историю он рассказывает чаще всего.