Холодные камни Арнора (7.3) //две помолвки//

... – Красавицы и умницы, – отвечал Аранарт, – пусть выходят за тех, кто влюбится в них. А мне хватит девушки с покладистым нравом, которая будет хотеть того же, чего и я: полной пещеры детей. Мальчишек. – С покладистым нравом, говоришь? – переспросил Голвег и отчего-то вздохнул. Аранарт вопросительно взглянул на него. – Да была одна такая… – разведчик говорил неуверенно, словно решая, отвечать или отказаться, – тоже вот покладистость главным достоинством считала. Только наоборот: в будущем муже. Вождь молчал. Он чувствовал, что старый товарищ приоткрывает дверь в какую-то очень дальнюю и сокровенную часть души, вроде запретного чулана в сказках… но он не героиня сказки, чтобы ломиться туда. Захочет Голвег рассказать – расскажет. Бывший разведчик снова вздохнул, словно спрашивая, говорить или нет. И начал – нехотя, словно это Аранарт настойчиво просил его. – Дело это давнее… очень давнее. Уже, наверное, из ее детей никого нет в живых, да. Кого не война, того болезнь забрала. Они же быстро умирают, оглянуться не успеешь… И опять вздохнул, поправил фитиль в плошке, хотя тот горел ровно. – Да рассказывай уже, – вождь понял, что надо брать дело в свои руки. – Тебе же хочется. Если что, я дам слово, что от меня никто ничего не узнает. Нерешительный Голвег – это было, по меньшей мере, странно. – Как далеко у тебя с ней зашло? – нахмурился Аранарт. – Далеко… дальше, чем ты думаешь, – старик чуть усмехнулся. – Не так, нет, не так. Но дальше. – Хватит играть в недомолвки. – Ладно, ты прав. В общем, был постоялый двор к югу от Ветреного Кряжа. Это тебе не «Гарцующий Пони», куда свои же заходят за пивом посидеть чаще, чем постояльцы приезжают. Это места глухие, остановятся хорошо если охотники… – Я представляю. – Так что послушать, куда они и зачем, это дело самое полезное. И свой человек в «Подстреленном Олене» был нам ну очень нужен. И вот еще до меня с хозяином договорились: он нам всё, что услышит, а мы ему за это… угадай? – Не знаю. Вряд ли в такой глуши нужно золото. Припасы? Но их тайно не подвезешь, разве вино… Нет, не знаю. – Постояльцев мы ему. Пару-тройку крепких парней. Чтобы спокойно было. Разбойной братии громить «Оленя» не с руки, кто их кормить будет, если сами разнесут, а всё же с охраной спокойнее. Так и жило у него всегда несколько. – Хм. Как много я узнаю… – заметил Аранарт. – Так тогда тебя дела разведки не интересовали. А сейчас уже не о чем говорить, не пережил «Олень» войны. Не нужен он теперь никому, ни им, ни нам. – Ты давай о ней рассказывай, хватит вилять. Как ее звали? – Звали… – разведчик посмотрел вдаль и чуть улыбнулся. – У нас ее звали Куничка. Востроглазая, юркая, – он смотрел в прошлое, и лицо его светлело, – красивая. И опасная. Он обернулся к Аранарту: – Ты же не знаешь, как это делается, куда вам, княжеской дружине, знать такие простые вещи! Тот ответил заинтересованным взглядом. – А делается это так, – наставительно сказал Голвег. – Заходишь ты, видишь нашу красавицу и брякнешь приятелю ли, или так, в сердцах, что, к примеру, в Тарбаде купцы последнюю совесть продали и за куньи шкурки половину прежней цены дают. Ну и она поймет, что наш, что к ней пришел. А ночью спустишься вниз тихонько, она ждет и уж решит, как вам поговорить тайком. – Буду знать, – кивнул Аранарт. – Отца ее у нас Лосем звали. Можно было и про лося говорить, почему нет… а только она росла, и мы всё больше про куниц. Да. Ну и я туда зачастил. Время было, считай, спокойным, а я что, я по делу, мне самому надо всё от Кунички услышать, а то другие не так поймут, да не так расслышат. Детские, конечно, хитрости. А она хорошеет год от года, мне всегда рада, расскажет столько, что после нее полкарты как на ладони, а потом до утра меня расспрашивать – про Форност, про нас. Ну я и рад. Аранарт кивнул. – В общем, что я там не только ради дела, и наши поняли, и ее отец… последним это понял я. И решаться надо – или жениться, или уж мечтами ее не манить, а только я всё никак… Он снова вздохнул. – Я заметил, – не без усмешки сказал вождь. – Жениться на ней – это в Форност ее везти. Нельзя же ей в тех краях за дунадана замуж, нельзя там полукровок родить. А везти в Форност – нашу Куничку потерять, не будет больше наших глаз и ушей. Так что тянул я, тянул… ну и дотянул. – И? – Умер Лось. Лихорадка свалила в неделю. А детей у него больше и нет. Всё хозяйство – ей. – Понятно, – мрачно кивнул Аранарт. Да, это было яснее ясного: никакая охрана не поможет, если нет мужчины. Был отец, теперь нужен муж. И чем скорее… – Примчался я тогда, всё бросил не помню на кого, примчался. Ну, у нее пока спокойно, наши там опять же. Она смотрит на меня, личико бледное, глазищи огромные… Аранарт взглянул на фитиль светильника: вот теперь его действительно надо поправить. Но поправлять не стал: лишнее движение собьет Голвега. Он кому-нибудь про свою Куничку рассказывал с тех пор? Сколько лет этой истории? Полвека? Больше? – И вот сидим мы с ней ночью, ей хоть и немного рассказать, но есть что, она говорит… говорит. Не поверишь: до сих пор помню слово в слово всё, что она тогда вызнала. Думаю ведь совсем о другом, а оно всё само запоминается, запоминается… Стол между нами, и такие волны жара от нас над тем столом ходят, что как он только ни задымился. Встать, сгрести ее в охапку и… – И увезти в Форност потом, – кивнул вождь. – А почему она сама не сделала первого шага? Она же, как я понимаю, была девушка решительная. – Почему… может, слушаться меня привыкла. Или чувствовала, что я между «да» и «нет» мечусь. Голвег помолчал и договорил: – Кончилось всё, что она рассказать могла. Она ждет. Я ей и говорю, что ей завтра вставать рано, и шла бы она спать. – И она послушалась?! – Послушалась, – эхом повторил старый воин. – И ты отказался от нее?! Но почему? Разведчик медленно кивнул. – Я тогда вышел в ночь, было холодно. И представил: вот мы вместе. Вот дети у нас. И… и мне уходить. А как уйти, когда сердце с ними? Наполовину жить – не могу, не про меня. Или уж у меня нет ничего, кроме моих забот разведки, или я о ней, о детях буду думать. А думать о лишнем в разведке нельзя, смерть это… добро если только твоя смерть. Аранарт не стал спорить. Дело прошлое, зачем возражать. Да и сколько среди разведчиков женатых – Голвег знает куда лучше него. – Думал я до утра и понял: нет. Люблю ее, огнем горю, но – не могу я жениться. Вождь снова промолчал. – Ну и сказал я ей утром: тебе замуж надо, и чем скорее, тем лучше. Найди себе мужа. – Как она за такое не угостила тебя самой тяжелой сковородой? – Сковородой?! Ты плохо представляешь мою Куничку! Она так на меня глянула, что тут не сковороды, тут вертела для мяса надо было бояться! Аранарт кивнул со всем уважением к характеру этой девушки. Поправил наконец фитиль. Голвег встал, принес кувшин браги, желудевый хлеб. Да, выпить было нелишним. – И дальше? – Дальше… Сменились наши у нее, добрались до нас. И я узнал, что моя Куничка вышла замуж. Голвег сделал изрядный глоток. – Злость тогда меня накрыла, слов нет. И ведь сам от нее отказался, и сам велел ей замуж выйти, а только как подумаю, что ночами какой-то хряк забирается на нее, на Куничку, которую я и поцеловать-то не посмел! Так черно было… не поверишь, в Войну легче. – Поверю. Вождь не стал спрашивать, отвлекают ли эти чувства от дел разведки меньше, чем совершенно недопустимые для следопыта мысли о семье. – Три года я так. В Форност ни шагу, к ней – тем более, наши к ней бегали, как обычно, я о ней ни вопроса, они – ну, парни умные же, видели, как я у нее раньше пропадал, так они о ней ни слова, значит, всё с ней в порядке, а то бы сказали, и уж наверное не бьет ее этот мерзкий хряк, потому что если бы бил, то об этом бы узнали наши из охраны. И уж про это бы мне рассказали. Отломил кусок хлеба, но есть не стал. – Прошло три года, я подуспокоился слегка. Набрался смелости, пошел к ней сам. Прихожу. – И? – спросил Аранарт, тоже отламывая хлеб и тоже держа его в руке. – И вижу на месте Лося… Он сделал значительную паузу. – …парень молодой, белобрысый, вихрастый, морда широкая, глаза добрые, борода забыла как расти и вдобавок – ямочка на подбородке, детская такая. Аранарт принялся жевать хлеб, скрывая улыбку. Впрочем, надо ли ее скрывать? – Ага, ага, – кивнул Голвег. – И смотрю я вот на это… какой-такой хряк?! теленок теленком, и молоко мамкино на губах не обсохло! И вот к этому я ревновал?! С ума сходил, в черный холод меня бросало? Из-за этого?! Он тоже вспомнил, что хлеб отламывают затем, чтобы есть, а не затем, чтобы держать. – Он-то мое замешательство истолковал по-своему, подошел, поздоровался, начал объяснять, что прежний хозяин умер, а он, дескать, муж дочери его… – И ты раньше его никогда не видел? – А с чего бы? Это она округу знала, а, может, аж из Брыля себе этого теленка привезла. Она невеста богатая, женилась на ком захочет. – Гм. Девушки обычно замуж выходят. – Обычно, – подтвердил Голвег. –А Куничка женилась. – Ну ладно. – В общем, говорим мы с ним, а я всё жду Куничку. Выходит. Пацан лет двух за юбку держится, у нее уже по-новому живот этак округлился, не очень, но заметно. Похорошела – слов нет. И, кажется, куда против прежнего, а вот – светится вся изнутри. Я смотрю на нее, улыбаюсь, она меня увидела, ойкнула сперва, потом видит, что я от радости расплылся, как тесто по столу, и снова улыбается – мне уже. Аранарт тоже улыбнулся. – И вот смотрю я на нее, на Теленка ее и понимаю, что охрану отсюда можно убирать. Такой этот парень беззлобный, что кто бы ни пришел к нему – он любую ярость погасит. Где такого нашла – не знаю, и давно ли был он у нее на примете – думать не хочу, а только правильно я сделал, что ушел тогда, и дурак я был, что столько лет к страхам своим ревновал. – Но ты же не убрал охрану? – вождь сделал вид, что не услышал последней фразы. – Нет, конечно, о чем говорить. Налил им обоим брагу. Выпили. – Ну, сердечное я уладил, а пришел ведь по делу. Ночью спускаюсь. Ее еще нет, ждет, пока муж уснет или что. – А муж не знал? – Он всю жизнь не знал. Может, травками она его подпаивала, когда наши приходили, а только он так и не догадался. Аранарт покачал головой: не сомневался, а удивлялся. – Она мышкой выскочила, кивнула мне: дескать, за мной, ведет в кладовку. Раньше в зале сидели, но теперь, понятное дело, замужней нельзя, чтобы кто ее увидел. В кладовке два бочонка небольших так стоят удобно, сразу понятно: отлажено у нее это дело. Садимся. Начинает она говорить, всё по делу, ни словечка лишнего, словно я никуда не девался, словно не было этих трех лет. – Великолепная женщина! – с восхищением выдохнул вождь. – А то! – не без гордости кивнул Голвег. И продолжал: – И вот я слушаю, все запоминается, дело привычное, и при том смотрю, какой она стала. А она изменилась… сильно изменилась. Сидит… домашняя такая, пушистая… мы ее Куничкой за зубки и когти звали, а тут она – зверек мягкий; если погладить, то и не укусит. Левой рукой чрево свое прикрывает: не то защищает, не то обнимает, сама об этом не думает. И вот хорошо ей во всем этом… то ли птица на гнезде, то ли птенец в яйце. И рада она, что я снова рядом, и нет у нее уже ко мне ни любви, ни ненависти, а просто раз я здесь, то и я в ее гнезде, что ли… – И ты обо всем этом думал, запоминая, что она говорит?! Разведчикам выдают запасную голову? Или запасные уши?! – Тебе запасной язык выдали, – хмыкнул Голвег. – Думал… думал я это потом, по пути. А тогда чувствовал. Вот в той кладовке меня и отпустило. Понял я, что правильно всё решил, что она счастлива и не было бы ей так тепло со мной. Аранарт не стал спорить. – Засобирался я уходить: лучше сейчас, затемно. При всех с ней прощаться не хочу, уйти не прощаясь – не могу. Она шаль накинула, вышла проводить меня. Положил я ей тогда руку на живот, она не отстранилась, не испугалась, поняла, что и для меня прошлое ушло. Говорю ей: «Легких родов». А она мне, как обычно: «Легкой дороги». Он замолчал. Аранарт молчал тоже. – Дальше? – ответил Голвег на невысказанный вопрос. – Дальше по привычному пошло. Когда могу – сам выберусь, нет – кто из наших придет. Придумали мы с ней… глупость, конечно, но нам обоим нравилось это… я ей мужа Теленком-то назвал, она веселилась очень: вроде как мы и его в дело взяли. А потом, если наш брат придет не просто, а с весточкой от меня, то слово будет уже не «куница», а «теленок». Глупость, баловство… – он всеми силами старался скрыть улыбку. Не вышло. Вождь разлил обоим остатки браги. – Сынок ее старший рано в дело вошел. Она сразу, как меня в первый день увидала, так ему и говорит: покажи, мол, гостю свои игрушки, понравится ему с тобой играть. Ну, я сразу и понял. – Не с двух же лет? – усмехнулся Аранарт, пригубливая. – С пяти. – Однако. – Игра это такая, ее саму так Лось учил: поди принеси гостям еды, запомни, про что они говорят, мне перескажи. Потом сложнее: услышишь название места – получишь цацку или там вкусное что. Ну а годам к десяти объяснить, что же это за игра… – …и какова в ней ставка. – Не скажи, – покачал головой Голвег, – не рисковали. Так, пару раз Куничке не нравилось, как смотрят. То ли и впрямь подозревали, то ли что… так ведь наши недаром там жили. Один раз обошлось дракой… ну и навернулся тот хмырь об угол стола, эх. И никто не виноват, отнесли в лес да и закопали. А другой раз… в общем, ушел он восвояси, и никто его с тех пор и не видел. – Страшный зверь была твоя Куничка. – Аранарт, ты куниц никогда не видел?! Куница как куница, белку съест, хвостом беличьим с усов грязь смахнет! А у крысы кровь из гора выпьет, а есть такое побрезгует. – Но ты-то о ней рассказываешь… – Я о любви рассказываю, не о деле. А если о деле… так когда ты отряд под самый Ветреный гонял, так это скорее всего Куничке и спасибо было. А в последние годы перед войной – Бобру. – Сын? – Он самый. Зубами – в мать, домовитостью – в отца. Бобер и есть. – А она что же? – Умерла. В зимний ливень попала, холодный… как наши поняли, что ей совсем плохо, послали за мной. Я тогда уже сколько лет не ходил к ней, совсем стало опасно там дунаданам появляться… тут помчался, думаю, как же мне с ней суметь увидеться… не пришлось хитрить. К свежему холмику добежал. Аранарт понимающе вздохнул. – И вот думаю я, – Голвег говорил, глядя в огонь, – вот поженись мы, кем бы она была в Форносте? Да, никто не посмотрел бы, что она не наших кровей, ее бы уважали – моя жена. Но ведь и только. Так – о ней каждый серьезный разведчик знал, «от Кунички» – значит, верь, как бы странно ни звучало. Любила она ведь это дело, как я люблю, как все мы. Лось – тот да, тот ради охраны для нас старался. А Куничка нет… И отнял бы я у нее вот всё это?! Вождь не ответил. Он не брался решать за эту рудаурскую женщину, что ей лучше, что хуже, но одно видел ясно: если даже спустя четыре десятка лет после ее смерти Голвег так убежденно доказывает, что правильно отказался от брака, значит он до сих пор жалеет о своем выборе.