***
Вода была чуть горьковатой, невкусной, но оказалась поистине живительной, как-то примиряющей с невыносимой реальностью. Таким же стал и рассказ Мей. Вопросы, конечно, были все равно, и немало; многое так и осталось диким и непредставимым, но кое-то все-таки стало более понятным. Пусть в него все равно упрямо не верилось — вопреки всем клятвам и свидетельствам. Мулан многое знала о войне со слов отца, пострадавшего как раз в переломный ее момент — когда гунны были отброшены из северных пределов и началось строительство Великой Стены. К его немалому стыду, из-за раны поучаствовать во второй, победоносной части войны не довелось, и Фа Зу находил утешение в походных байках, пересказанных любопытной младшей вопреки недовольству матери — а та и рада была слушать, слушать и запоминать. И втайне гордиться, чувствуя принадлежность к благородному сословию воинов — пусть и косвенно, через родню. Мулан всегда подозревала, что знает мир чуть-чуть шире и глубже, чем положено ей по рангу, и это было ее запретной радостью, тайной гордостью. Как оказалось, довольно однобокой и куцей… Мир Мулан — как и всего Китая — делился на две неравных половины: Семи Царств, объединенных во имя порядка и гармонии Императором, и враждебных варварских племен, сильнейшим из которых были гунны. Абсолютно разные, эти две силы противостояли друг другу со времен сотворения мира. И разделение касалось не только извечных противников, но и всего сущего на Небесах и под ними. Свет и тьма, порядок и хаос, земледельцы и кочевники, добро и зло — извечный дуализм мира был предопределен свыше, как и их роли в людской жизни. О чем-то меж несхожих полюсов, о самой возможности зыбкой границы черного и белого Мулан не то чтобы не задумывалась — даже не предполагала, что она существует. А она таки существовала, вопреки всем представлениям и знаниям о ней. Волей богов и судьбы Мей оказалась как раз на такой границе: слишком ж близко к окраине Китая и вражеским землям располагалась их деревня. Мулан в ужасе затаила дыхание… но, по словам женщины, набеги и резня случались далеко не всякий год. Более того — несколько раз гунны наведывались в деревню с совершенно мирными намерениями: обменять часть стада на иные, более полезные им вещи. И вели себя порой даже сдержаннее подгулявших соотечественников. Гунны и мир… Мулан долго и тщетно пыталась себе такое представить, но так и не смогла. Разве что за Великой Стеной, под защитой надежных мечей и ракет объединенного войска Поднебесной… — Тогда не было ни того, ни другого… — с улыбкой напомнила ей Мей. Но неизбежное однажды произошло, и во время очередного столкновения, как раз незадолго до закладки Стены, поселение — и весь мир Мей — снесло, как цунами, битвой гигантов… снесло, чтобы, как щепку, вынести ее по ту сторону разума и жизни, во враждебный мир, где у нее, казалось, не было ни шанса. Уцелел ли хоть кто-нибудь из ее близких и односельчан? На вопрос Мулан Мей лишь грустно пожала плечами. Все эти годы — а минуло уже более десятка лет — она отчаянно надеялась на это, моля всех известных ей богов, и китайских, и местных. Но услышал ли ее хоть кто-то, она так и не узнала. Увы, Мулан тоже нечего было ей поведать. Она стыдливо промолчала, что не задумывалась о пограничных деревнях и их жителях до одного недавнего памятного момента. Момента, и сейчас больно сжимавшего сердце. До него война была для нее лишь чередой сражений, побед и отвоеванных земель, редко-редко — судьбой отдельных воинов-сослуживцев отца. Такая война была ей известна и понятна; но, как оказалось, была и иная. Огромная. Страшная. Странная… На последнее слово мальчишки удивленно округлили глаза; подняла брови и Мей. Мулан же не знала, как объяснить более понятно — но менее жестоко. Случившееся в деревне у перевала Тянь-Шао было ужасающим… но при этом вполне понятным, вписывалось в ее картину мира, где гунны — зло, несущее лишь смерть и разрушения. Все это было вполне в их дикой, кровожадной натуре. Такими их сотворили боги — ради им одним известной цели. Изредка, по собственной прихоти, варвары могли грабить захваченные города и поселки, угонять рабов… Но… освобождать их? Вводить в круг семьи, позволяя называть детей именами вражеского народа? Тем более — в круг семьи, приближенной к местному вождю?! Все это просто не могло существовать — как летающие камни, как бескрылые птицы и поющие змеи. Не могло, не имело права быть как дикое и совершенно неестественное, как противное самой воле богов! Но была Мей — наложница дальнего родича местного вождя, и ее сыновья, причисляющие себя к его роду. Гарох не поленился даже сбегать в юрту и принести в знак доказательства кинжал с родовыми знаками. Был такой и у Чанга… до одной неудачной охоты, где спас его жизнь, но сломался о толстую шкуру зверя. Мальчишка с гордостью продемонстрировал шрамы чуть ниже ключицы — доказательства его храбрости, и вслух понадеялся однажды заслужить новый. Мулан же оставалось потрясенно мотать головой. Форменный дикарь… с китайским именем и предками, о которых, вопреки всему, парнишка помнил. И гордился — хотя и чуть менее, чем здешними. Ну, правильно — сравнится ли вождь с какими-то там крестьянами! Последнее также стало немалым открытием для Мулан. Вражеское, дикое и хаотичное, племя гуннов все равно упорно рисовалось ей по знакомому образу и подобию. И вождь в нем мог быть только один — как Император в сердце Империи, как верховное божество на небесах — его истинный прародитель. Да даже в стае зверей вожаком может быть лишь один, сильнейший. Здесь же… у этих неразумных, забывших о законах мироздания, каждое малое племя вел свой вождь, и верховный, единый избирался лишь на время войны. Неудивительно, что в итоге они проиграли! Даже дракону не выжить со множеством голов. Все это, забывшись, она возмущенно высказала вслух — и с негодованием отметила, что мальчишки уставились на нее… точно, как на двухголовую. И безумную к тому же. Шумно выдохнув, Мулан напомнила себе, что перед ней все же маленькие дикари. Что взять с невежественного народа? Одной матери явно недостаточно, чтобы сделать из этих зверенышей людей. Несмотря на самое благородное имя. — Держи, — не самые добрые мысли ее прервало что-то плотное и твердое, ткнувшееся в ладонь. Скосив глаза, Мулан рассмотрела изрядный ломоть подсохшей лепешки. Потом подняла взгляд на Гароха, который ей его и сунул. — Кажется, ты слишком долго голодал — и ослабло не только твое тело, но и ум, — с ухмылкой пояснил тот. — Вот и несешь всякую дичь. На вот, подкрепись немного. Заслужил. — Точно, — подхватил Чанг. — Ты мелкий даже для вейна, маленький Пинг, — с удовольствием повторил он слова матери. — Мало чести в победе над таким. Стиснув в кулаке лепешку, Мулан вскочила с места. Доброе вроде бы намерение слишком уж напоминало издевку. Хотя… вот кому бы смеяться! — А ты и не победил, — бросила она вызывающе. — Или хочешь повторить для верности? — Повторить? — с недоумением повторила Мей. — Так это вы друг друга так извозили? Осекшись, Мулан невольно втянула голову в плечи. Это ж надо было так подставиться! Пусть Мей родом из Поднебесной, пусть ее негодники сами многократно напросились на взбучку — но они-то ее дети. Родичи вождя к тому же. А она — в их глазах — всего лишь мелкий наглый раб, посмевший поднять руку на господина. И сейчас ее… Девушка подобралась, равно готовая и бежать, и отбиваться, пусть даже это ухудшит ее участь. Она уже устала бояться. Оба сорванца, вопреки ожиданиям, тревожно переглянулись, не спеша подтверждать обвинение. Чанг почесал рассаженную о землю щеку. — Чего языки проглотили? — с подозрением уставилась на них Мей. И снова повернулась к Мулан: — Кто твой господин? — Гос-сподин шаман, — заикаясь, пробормотала она, уже жалея, что не сообразила соврать. Чего ждать от разгневанной матери, она хотя бы примерно знала. Шаман же… тут представлялось нечто вовсе жуткое и невыразимое. К тому же Мулан ни разу не видела его в гневе, но знала, что злить таких людей опаснее всего. — Значит, точно вы, — Мей выразительно уперла руки в бока. — Господин шаман мирный человек, мухи не обидит. Так значит, это он тебя так отделал? — она угрожающе нависла над Чангом. Тот нехотя хмуро кивнул. Мулан затаила дыхание… — Мое ж ты позорище! — та неожиданно оттолкнула от себя сына, выразительно всплеснула руками. — А еще надеешься заслужить лук! Да тебе кинжала и то много. Мальчишка-то вдвое меньше тебя! Девушка удивленно заморгала. То есть как? У них дома строгое деление на сословия делали подобное невозможным. Она хорошо помнила, как высекли плетьми девушку-служанку, осмелившуюся примерить хозяйское платье. Всего лишь платье, не касаясь самой госпожи. А за осквернение персоны принца или же принцессы можно было и вовсе без руки остаться. Здесь же… Мулан невольно посочувствовала Чангу: недавний забияка выглядел до того подавленным и пристыженным — вот-вот заплачет. — Он почти победил, — вступилась она за него неожиданно даже для самой себя. По изумленно вытаращенным глазам всех троих (Чанг даже рот открыл) девушка поняла, что и они от нее такого не ждали. Нахмурилась. Глупое, порывистое действие, более достойное дикаря, чем жителя Поднебесной. Но менять ничего не хотелось. — Я же все-таки служил в армии, — застенчиво улыбнувшись, пояснила она. — Там нас учили всяким… штучкам. Как раз чтобы победить любого врага. — Да ладно! Научишь? — моментально оживился мальчишка — и сейчас, оживленно-восторженный, он ничем не отличался от китайских сверстников. Ну, разве что чуточку почумазее. — Посмотрим, — уклончиво отозвалась Мулан. Нашла взглядом посудину. Наверняка ее уже потерял «хозяин», да и вообще пора честь знать. Слишком многое — и многие — требовало осмысления, наедине с собой. Пусть так, как дома, это и не удастся. Дом… Неожиданно Мулан люто позавидовала обоим сорванцам. Кто бы они ни были по крови, дом свой они знают здесь и хотя бы этим счастливы. — Может, однажды сможете увидеть сами, — туманно пообещала она. Но, кажется, поняли ее совершенно по-разному. И если Гарох с Чангом восторженно переглянулись, предвкушая будущий урок, то Мей лишь печально покачала головой. — Они забудут о тебе, так же, как и не вспоминают меня, — тихо проговорила она. И это стало последней каплей, переполнившей чашу ее терпения, вины и страхов, невольно озвучив страшнейший из них. То, о чем не отваживалась думать — и не могла не гадать она сама. Мулан сжала кулаки, стиснула зубы. Позабытая лепешка шлепнулась наземь. — Нет! Неправда! Ты ничего не знаешь! — крикнула она, наплевав на голос, на то, как выглядит — буквально на все. Забыла бы и про сосуд, не споткнись о него по пути. Подхватила на бегу и бросилась прочь. — Пинг! Погоди! — но кто и что кричал в ответ, Мулан уже не слушала. Прочь, скорее прочь от этих ужасных людей, уже не соотечественников, но еще и не врагов. Как можно дальше от них — и разбуженных сомнений. Только этого они и стоят.***
Обратный путь она нашла неожиданно быстро, словно ведомая внутренним компасом. А может, она бессознательно запомнила дорогу до единственного убежища? Мулан не знала — и не хотела гадать. Обрывки звуков и голосов долетали до нее невнятными отголосками, резкими, рваными, отчего казалось: гонятся. И она не останавливалась. Уже почти у самого шатра, разглядев его меж соседних, Мулан вспомнила, что так и не принесла воды. Но возвращаться прямо сейчас не было ни сил, ни желания. Все до капельки выпила неожиданная встреча. Все-таки не стоило поддаваться искушению, теперь же оставалось лишь расплачиваться за него. Опасливо озираясь, прячась в тени чужих юрт, Мулан подкралась к шатру шамана. Она не могла поручиться наверняка, но кажется, воинов в стойбище добавилось. И оно стало еще опаснее и неуютнее. Девушка уже не думала о грядущем наказании, лишь бы скорее укрыться от чужого враждебного мира хотя бы за тонкой войлочной стенкой. Да и к шаману вряд ли кто сунется без приглашения. Бегом преодолев последние несколько шагов, она юркнула за откидной полог, ухитрившись протиснуться в щель меж ним и стеной. На ощупь, не глядя пристроила где-то в углу сосуд, чтобы не натолкнуться самой же. Прищурилась, привыкая с неяркому свету очага… и как только глаза немного освоились с полусветом, со сдавленным возгласом отпрянула назад, к выходу. Она ошиблась. Снова. Убежище оказалось ловушкой.