Drunken Confession

– Тс-с, – Вик приложил указательный палец куда-то к щеке придерживающего его за талию Келлина и сам пьяно захихикал. – Сам ты тсссс, – с трудом справившись с заплетающимся языком, глубокомысленно ответил Куинн, буквально падая на кровать и роняя еще более пьяного друга рядом. – Родтели услшат, – невнятно предупредил Фуэнтес, одной ногой пытаясь стряхнуть кед с другой. – Ну услышт, ничего страшного, – Куинн, уже успешно справившийся с разуванием, сейчас пытался червяком выползти из невозможно узких черных джинсов, не отрывая своего нетрезвого тела от кровати. – Тебе ничго, а мне это… Втык втыкнут, – выдал он под аккомпанемент грохнувшихся где-то в другом конце комнаты кедов. Не утруждая себя последующим раздеванием, он закатился под одеяло, утаскивая за собой оставшегося в одних боксерах друга. – Пачму? – Келлин нахмурился, а потом принялся стягивать с угомонившегося было Вика футболку. – Разденься! Я не буду с тбой спать. Ты грязный, – ответил он на недоуменный взгляд друга, принимаясь за его джинсы. Фуэнтес, видимо слишком пьяный для сопротивления, просто вскинул бедра, помогая избавить себя от одежды, а потом снова замотался в одеяло на манер кокона, оставив друга раскрытым. – Птому чт мы пйные и несошервенно…. несоревшенно… несшенно… мелкие, вбщем, – он мило причмокнул губами и уткнулся носом в подушку, явно собираясь уже спать, но Келлин явно был не согласен с таким поворотом событий. Резко придвинувшись к Вику он потянул с него одеяло, заворачиваясь сам. Фуэнтес, явно тоже не желающий мерзнуть, отреагировал на это невнятным бормотанием и ладонью, закинутой Келлину на обнаженную спину, притягивая ближе, так, чтобы одеяла хватило на двоих. Тот завозился, привыкая к ощущению неожиданно теплой кожи, но быстро успокоился. Минут пять прошли в тишине. И Келлин даже успел впасть в какую-то пьяную полудрему. Ровно до тех пор, пока не почувствовал, как ладонь сползла немного ниже, а неожиданно гораздо более трезвый, чем казалось раньше, голос тихо позвал: – Келлс? – Куинн открыл глаза, встречаясь со взглядом внимательных карих глаз. – А ты когда-нибудь пробовал… с парнем? – Вик запнулся на последнем слове, поспешно убирая руку с чужого тела. Келлин смотрел на него широко распахнутыми глазами и не мог понять, говорит ли друг серьезно. Что он имеет в виду? Был ли у Келлина когда-нибудь с парнем… секс? Что-то еще в таком роде? С чего он взял? Как он вообще мог такое подумать? Как… как узнал? Нетрезвый мозг метался по черепной коробке загнанной птицей и все, на что хватило Келлина – это слабо и испуганно помотать головой. А через мгновение взгляд Вика снова стал расфокусированным и пьяным, и словно даже наваждение прошло – Куинн снова обрел способность мыслить более или менее разумно. И появилось четкое ощущение, что этого не было совсем: вернулась теплая рука куда-то чуть ниже спины, а Фуэнтес снова пьяно улыбнулся. А потом, прикрыв глаза, он быстро коснулся губами губ Келлина, оставив на них короткий поцелуй, и отстранился. – Спокойной ночи, Келлс, – шепнул он, засыпая.

***

Любое утро, начавшееся не со звона будильника можно считать добрым. Аксиома. Вот только Келлину, проснувшемуся от дикой головной боли, почему-то так не казалось. Попытавшись застонать не слишком громко, он перевернулся на спину, утягивая за собой одеяло, а заодно и парня, по-детски зажавшего это одеяло в кулачках. Вик прошелестел что-то нечленораздельное, но глаз не открыл, перекатываясь лицом к Келлину и уткнувшись носом ему в плечо. Куинн выдохнул. Даже головная боль на мгновение отступила, когда он вспомнил то, что было ночью. Причем большая часть событий осталась за кадром. Он не вспоминал то, как они пили, празднуя день рождения старого общего друга, то, как пьяные возвращались домой, чуть ли не падая, цепляясь друг за друга и громко перешучиваясь, то, как тихо поднимались на второй этаж дома Фуэнтесов, боясь по ошибке завалиться в комнату Майки, младшего брата Вика… Перед глазами четко стояла только одна сцена – большие карие глаза прямо напротив его собственных, неожиданно совершенно трезвые, горячая ладонь, устроившаяся на обнаженной талии… И губы – тоже горячие, пухлые и неожиданно нежные для парня, – на его собственных губах. А может все это ему приснилось? И объятье, слишком интимное для просто дружеского, и поцелуй, и горящие в темноте карие глаза… и вопрос. Келлин залился краской. Мог ли Вик узнать? Или спрашивал об этом из каких-то своих целей? Из праздного любопытства? Хотел поделиться пьяной тайной? Что было бы, если бы Келлин не соврал и нашел в себе смелость хотя бы просто кивнуть? Вик бы возненавидел его? Или уже ненавидит, потому что как-то узнал обо всем раньше и теперь в курсе, что Келлин соврал? Как он мог узнать? На самом деле они были лучшими друзьями последние лет пять. Едва ли не с того момента, как Келлин переехал в Сан-Диего с матерью и сестрами. И знали они друг о друге все… Или почти все. Куинну так и не хватило смелости сказать о том, что произошло прошлым летом, когда его по традиции отправили к отцу, в Орландо. Он просто испугался отвращения в глазах лучшего друга, которое, как ему казалось, обязательно появилось бы там, узнай Вик о том, что Келлин отсосал парню. Он даже не мог сказать, как так получилось. Они были абсолютно трезвы и на самом деле просто гуляли, встретившись впервые за год. Келлин был рад видеть его. Мэтти. Когда-то у него действительно не было никого ближе. Там, во Флориде… словно в другой жизни. Келлин не знал, как обычная прогулка по парку со старым другом закончилась утром в одной постели. Он помнил горячие губы, скользящие по всему телу, как и горячий шепот, словно в бреду повторявший «не уезжай, я умру без тебя». Помнил признания в любви. А вот момент, когда он сам безропотно спустился ниже и, путаясь пальцами в коротких рыжих завитках, сомкнул губы на чужом члене, как-то совершенно выветрился из памяти. Он только почему-то слишком хорошо запомнил это ощущение тяжести на языке, терпкий, непривычный вкус, и пальцы, оттягивающие за волосы в преддверии оргазма. А еще он знал, что ему чертовски это понравилось. То, что случилось в Вегасе – остается в Вегасе. И пусть на самом деле в Неваде Келлин никогда не был, это сработало и с Орландо. У них был месяц вместе, месяц, наполненный прогулками по паркам и темным улицам, месяц поцелуев в укромных уголках и ласк, которые хотелось продлить чуть дольше, а потом Мэтти вернулся в свою частную школу, а Келлину пришло время вернуться в Сан-Диего. И, возможно, он скучал по этому месяцу… но никогда не признался бы в этом даже сам себе. Как никогда не смог бы рассказать об этом Вику. Пелена воспоминаний спала, когда Фуэнтес рядом снова умильно заворчал и, немного откатившись в сторону, открыл глаза. – С добрым утром, Келлс, – улыбнулся он, зевнув и сонно потянувшись. – С добрым, – гораздо менее бодро ответил ему Куинн, к которому снова вернулась головная боль вкупе с неприятном кислым привкусом во рту. Он хотел было удивиться, как Вику, бывшему ночью едва ли не в два раза пьянее его, удается быть бодрым и не мучиться похмельем, но не стал, боясь возвращаться к воспоминаниям этой ночи. И ее вопросам. – Аспирин? – понимающе спросил морщащегося друга Вик. – Аспирин, – обессиленно кивнул Келлин, падая головой обратно на подушку. Фуэнтес, как ни в чем не бывало, вспорхнул с кровати и, не думая даже о том, что стоило бы одеться, в одних плавках выскользнул за дверь, будто специально хлопнув ей о косяк. Куинн громко простонал, нырнув под одеяло с головой. – Хэй, Келлс, подъем! – провозгласил Вик, сдергивая с едва ли не успевшего снова уснуть Келлина одеяло. Казалось, трехминутный поход до кухни взбодрил его еще сильнее. – Я принес тебе аспирин, – он протянул другу кружку с шипящей в ней таблеткой, – а еще мама приготовила нам завтрак, блинчики, будешь? Куинн помотал головой, с трудом сдерживая рвотные позывы, вызванные горячим запахом сладких блинов, и едва ли не залпом выпил воду с лекарством. Вик усмехнулся. – А еще я сказал маме, – начал он, подхватив с тарелки блин и запихивая его в рот, – что у тебя болит голова, и ты пока полежишь тут. Нет, конечно, если ты хочешь, я могу отволочь твою тушку домой, – парень усмехнулся, прожевывая, и сделал глоток сока, стоящего на подносе с едой, – но мне кажется, твоя мать не сильно обрадуется и… – Ночью. Келлин прервал друга и запнулся. Он не знал, зачем вообще вспомнил об этом и что собирался сказать. Но ему казалось, что он обязан сказать хоть что-то. Молчать вдруг стало просто невозможно, и даже головная боль отошла на второй план, уступив место решительности и шальной мысли «будь, что будет». Вик молчал, ожидая продолжения. Он даже поднос отставил в сторону, казалось просто боясь уронить его содержимое трясущимися руками. – Ты не был пьян, – выдохнул Куинн. Это озарение действительно пришло только сейчас. Он не мучился сейчас с похмелья, потому что был трезв этой ночью. – Ты… спрашивал меня. И поцеловал. Вик опустил голову, завешиваясь длинными волосами. – Я, честно говоря, не знаю, как оправдываться… – пробормотал он. – Я хотел напиться. Для смелости, что ли. Но буквально в глотку ничего не лезло. Тогда, увидев, что ты уже много выпил, я решил, что могу притвориться тоже пьяным… И будь, что будет. Притворился… – он усмехнулся. – Я не думал, что мне хватит смелости. Спросил… Наверное, если бы ты сказал, что что-то было, мне просто было бы не так страшно. А я очень боялся, что ты ударишь меня. Или вскачешь и просто убежишь. Как был, посреди ночи… Я совсем не хотел этого, – он медленно покачал головой, отчего прядки, прикрывающие лицо, задрожали. – Прости меня, пожалуйста. Я пойму, если ты уйдешь сейчас, возненавидишь меня и никогда больше со мной не заговоришь. Я правда это пойму. Но мне очень хочется, чтобы ты остался. Чтобы был мне другом… То, что я поцеловал тебя… Прости! Я хотел этого так давно. Извращенец. И, возможно, я просто надеялся, что к утру ты все забудешь. Извини, что так вышло… Я не хочу тебя терять, – последнюю фразу он буквально прошептал, опустив голову еще ниже и словно ожидая своей кары. – Было, – пробормотал Келлин невпопад. Вик даже поднял голову, откидывая завешивающие лицо волосы за спину. – У меня с парнем раньше… было. И я очень боялся тебе об этом сказать, боялся, что ты меня возненавидишь… – То есть… у тебя кто-то есть? Парень? – неприкрытое удивление на лице Фуэнтеса оказалось неожиданной реакцией. Как и вопрос, который даже дошел до Келлина не сразу. – Нет! – воскликнул он неожиданно резко. – Боже, нет… Но был, – в этот раз настала очередь Куинна потупить взгляд. – И я очень боялся, что ты никогда даже не подойдешь ко мне из-за этого. И когда ты спросил… Я очень испугался, что ты узнал. Я до сих пор на самом деле боюсь, что ты… просто… – Келлин понял, что голос дрожит, а сам он неожиданно не может подобрать слов. – Ты с ума сошел, Келлс? – произнес широко распахнувший глаза Вик, понявший, что еще немного и по щекам друга потекут слезы, уже поблескивающие в уголках глаз. Он быстро сел перед ним на колени, с трудом удерживая равновесие на пружинном матрасе, и взял чужую ладонь в свои, согревая неожиданно прохладные подрагивающие пальцы. – Я никогда тебя не оставлю, – он решительно помотал головой из стороны в сторону. – Я всегда буду с тобой, пока ты сам не решишь уйти. И даже дольше. Потому что… Господи, Келлин… Я люблю тебя, – он пожал плечами и чуть грустно улыбнулся, большим пальцем стирая все-таки покатившуюся по чужой щеке слезинку. – И я пойму, если ты не испытываешь ко мне чего-то подобного… – продолжил он. – Но если ты дашь мне хотя бы шанс – я буду самым счастливым человеком на свете. – Вик, – почти беззвучно выдохнутое чужое имя – казалось все, на что был способен сейчас Куинн. – Прости меня, пожалуйста… Я ничего не знаю. Просто ничего. Разве что… Я хочу быть рядом с тобой. До конца своей жизни. И я хочу попробовать. А там – будь, что будет. – Я люблю тебя, Келлс, – повторил Фуэнтес, а Келлин, не выдержав, чуть подался вперед и приник губами к его губам, целуя почти невинно, ненастойчиво… Но обещая, что все будет хорошо. И что они действительно всегда будут вместе.