Wiatr we wlosach

Тихих ночей не существует. Идеально чистую и звенящую тишину всегда что-то нарушает: чьи-то вопли, чьи-то стоны, чьё-то пение, какой-то грохот, стук, плеск... А здесь и вовсе не бывало тихо. За окном каждую ночь выводили свой монотонный напев сверчки, издалека им вторили печальной трелью маленькие соловьи, а под боком всегда сладко сопел ужасно капризный поляк. Скрипели половицы под башмаками слуг, шелестели шторы на окнах, откуда-то со стороны пастбищ доносилось лошадиное фырканье... Здесь было ужасно трудно засыпать, особенно для меня, привыкшего к относительной тишине и ночному покою. Но я полюбил эти ночи, сумел полюбить. *** День был слишком насыщенный, да и, говорят, тевтонцы снова собрались пожаловать к нам в гости. Неудивительно, что я так устал! Даже Феликс, обычно такой неугомонный, сразу же провалился в сон, а мне, словно по злой шутке какого-то бога, снова пришлось встретиться с бессонницей. И вот уже глаза нестерпимо болят после двух часов непрерывной игры в гляделки с дальней стеной. Закрываю их, медленно поворачиваюсь на бок, поправляю одеяло, от которого почему-то жарко. Наконец всё плывёт, и я мысленно рисую себе бирюзово-серые узоры - цвет скорых снов. Усталость берёт своё, я перестаю чувствовать руки и ноги, и, кажется, понемногу проваливаюсь в сон, такой долгожданный, желанный и, надеюсь, длительный. Ощущаю цепкие объятия Морфея, чуть улыбаюсь и.. И тут же понимаю, что что-то пошло не так. Ведь древнегреческий бог сна никак не может трясти меня за плечо. А в следующую секунду он обретает ещё и голос, такой знакомый, чуть шипящий и почему-то взволнованный. - Лит, ты спишь? Проснись, пожалуйста, просыпайся! Теперь-то всё ясно. Никто, кроме одного излишне зеленоглазого и шаловливого блондина, не зовёт меня так. С глухим стоном открываю глаза, поворачиваюсь к нему, попутно пытаясь убрать мешающее слишком тёплое одеяло. - Твоими стараниями уже не сплю... - Это, типа, хорошо. Не могу видеть, но знаю, что сейчас он закусил губу. Несколько секунд длится молчание, и я уж собираюсь вновь попытаться уснуть, но величайший любитель пони всех пород и мастей вновь подаёт голос: - Обними меня, Лит. Мне страшный сон приснился, тотально страшный. Радуюсь, что в ночной темноте невозможно заметить румянец, и осторожно прижимаю Польшу к себе. Он же, уткнувшись лицом мне в грудь, едва ощутимо вздрагивает. - Знаешь, мне приснилось, типа пришёл этот... С красными глазами. И забрал меня. А ты ничего не мог сделать, потому что ты сломал ногу, упав с лошади. И ты просто смотрел, как этот утырок тащит меня за собой, и даже не сказал ничего! А мне было так плохо, - поляк всхлипывает, вцепившись в меня мёртвой хваткой, - так тотально плохо и страшно!.. Я инстинктивно начинаю гладить его по голове и спине, пытаясь успокоить. Видимо, мои попытки оказываются неудачными, потому как ощущаю на ночной рубашке влагу, и хрупкие плечи блондина мелко вздрагивают. - Защити меня, Лит. - Сквозь слёзы шепчет он. - Обещаю, что всегда буду защищать. *** Понимаю, что до утра уже не смогу поспать, зато обнимающий меня всеми конечностями Феликс уже вполне умиротворённо и удивительно сладко посапывает. Теперь ему, наверное, снятся радужные единороги, вожаки табунов розовых пони, и он сам, их великий укротитель и первый друг. Он привык приказывать, а ещё привык, что любой его каприз тут же стараются исполнить. Но в такие моменты, когда его что-то пугает, затрагивая струны души, он всего лишь просит. Просит обнять. Просит спеть. Просит помочь. И я, кажется, едва ли не растекаюсь растаявшей бесформенной массой у его ног, готовый даже шагнуть в пламя, если он попросит о таком. О, знал бы ты, мой дорогой Феликс, как я люблю такие ночи! И знал бы ты, как я прошу всех богов, которых знаю, даже твоего, чтобы тебе время от времени снились кошмары, и ты в страхе просыпался и жался ко мне, а я мог бы обнимать тебя, сколько захочу, и шептать ласковые слова...