Wiatr we wlosach

Всё было из рук вон плохо, невероятно ужасно и нестерпимо горько. Подумать только, - нас со всех сторон окружали враги! Кто виноват в этом? Не знаю, да и стоит ли сейчас о таком задумываться?.. Альбинос-тевтонец, небось, смеётся, узнав, что мы нажили себе неприятелей в лице слишком странного и немного пугающего Ивана Брагинского, а также чокнутой семейки скандинавов. А спать, зная, что в любой момент на южные территории может пожаловать хитрый турок, просто невозможно. Даже Лукашевич уже несколько ночей напролёт не смыкал глаз, что на него совершенно не похоже. И нельзя без жалости смотреть на его исхудавшее лицо с кругами под глазами, которые день ото дня становятся всё темнее и больше... *** Сигизмунд размял пальцы и вновь строго посмотрел на нас. Польша нервно кусал и так уже порядком истерзанные губы, я внимательно изучал свои сапоги. Сейм недовольно гудел. Конечно, мы должны хоть что-нибудь сказать, но... Что? - ..И, таким образом, у него будет гораздо больше ста тысяч воинов. Сколько можем противопоставить этой лавине мы? Десять? Двадцать? Что ж, Турция только насмешливо размозжит им всем головы! Эй, вы меня вообще слушаете?! - Король стукнул кулаком по столу. Я вздрогнул, очнувшись от своих мыслей, весьма невесёлых, к слову. Польша только ещё сильнее прикусил губу. - Тридцать, - едва слышно пробормотал он, - у нас есть тридцать тысяч человек. Тридцать тысяч едва живых, ужасно уставших от постоянной войны мужчин. Тридцать тысяч отчаявшихся и ослабевших. Тридцать тысяч ходячих трупов. И если хотя бы один из них переживёт предстоящую нам битву, это можно будет счесть настоящим чудом... - Сейм решил, что нам срочно необходимо найти союзника. - С какой стороны? - Наконец подал голос я. - Вокруг нас одни враги! Брагинский стремится прибрать к рукам восточную часть территорий, турок вот-вот отхватит весь юг, а Вы сами навязали нам бесполезную войну со Швецией! - Враг нашего врага - наш друг! - Изрёк король Сигизмунд с очень серьёзным видом. - Но... Неужели... Нет! - Что тебе не нравится, Польша? Ты можешь предложить вариант получше, а? - Нет. Только она не согласится. Ни за что. Я же знаю. О ком они?.. В глазах короля пляшут огоньки. Он почти взбесился, когда я напомнил ему о шведах. Не мудрено, ведь сам виноват в том, что теперь мы, как выражается Феликс, огребаем со всех сторон! Но мне ужасно хочется узнать, кого в союзники навязывает монарх. Кто же так не устраивает Польшу?.. *** Девушка широким шагом пересекла зал и свободно устроилась в дорогом кресле. Наверное, её можно было назвать красивой, хоть эта красота и была дикой, необузданной, но такой необычной!.. Большие голубые глаза, неровная светлая чёлка и длинная тугая коса за спиной. Стройная, с весьма соблазнительными формами, она держалась очень гордо. Лихо сдвинула на затылок чёрно-красную казацкую шапку, отряхнула от пыли шаровары... И тут меня осенило! Гетманщина... Это была именно она, та самая бесстрашная девушка, которая не слишком ладила с нами. Впрочем, её отношения с Турцией были едва ли лучше... - Йой, пан Феликс, с чего бы я должна помочь вам? - Недобро ухмыльнулась она, закинув ногу на ногу. - У тебя потрясающий опыт в общении с мусульманами, знаешь ли... - Ну и? - Она насмешливо изогнула бровь. - Я и сама смогу прогнать Садыка со своих земель. Не вижу смысла заключать с вами союз. Вы противны мне. Тотально, как сказал бы ты, пан шляхтич. Мне совершенно не нравилось, что она так нагло себя вела. Да кто она такая, чтобы говорить в таком тоне?! И, честно говоря, меня начинало злить, что она так пренебрежительно и даже с долей презрения обращается к Феликсу. Хм, с чего бы это?.. - Всё предельно просто! Садык воюет с нами, а ты воюешь с ним. И если мы не объединимся, то будем ещё и друг с другом воевать, тогда силы обеих сторон истощатся, и Турция задавит нас всех одним пальцем! Кажется, я почти выкрикнул всё это. Во всяком случае, две пары глаз - пронзительно-голубые и искушающе-зелёные - тут же уставились на меня. Казачка, казалось, наконец заметила, что в зале был ещё кто-то. - Ой-ой, зачем же так кричать, - покачала головой Гетманщина, цокнув языком, - я, кажется, отродясь на слух не жаловалась. Хотя о клятом ляхе не могу сказать того же. - Это... - Начал было Феликс, нервно теребя свою мантию и обеспокоенно поглядывая на меня. - Я Литва. Вторая часть Речи Посполитой, знаешь ли. Я старался говорить как можно спокойнее, но голос всё равно подрагивал от волнения. Что ж, пусть. *** Утро выдалось прохладным и пасмурным, то есть совсем противным и отбивающим всякое желание просыпаться. Тем не менее в голове было совсем пусто, так что пришлось открыть глаза. Вначале я тупо смотрел в окно, потом наконец встал и направился к умывальнику. Где-то в висках стучалась мысль о том, что что-то не так. Стучалась, отзываясь тупой головной болью. Ничего, это скоро пройдёт, стоит только окончательно отогнать сон. Причесавшись и поправив на себе одежду, я обернулся, чтобы проверить, не забыл ли заправить постель. И наконец понял! Что-то действительно было не так - чего-то не хватало. Кого-то. Феликса не было в покоях. Обычно он спит гораздо дольше... Странно... *** Переругиваясь, Феликс и Ольга пили чай и поочерёдно тыкали пальцами в карту. Естественно, эта самая карта грозилась быть продырявленной, к тому же, она вся была заляпана тем-таки чаем. - Засаду мы устроим здесь, а встречать будем во-о-он там. Я уверен, он придёт оттуда. - Дурень, ты слишком плохо его знаешь! Всякий раз косоглазые выныривают именно здесь, там уже всё костями усыпано после наших встреч. - Здесь нет места для разгона кавалерии, глупая ты женщина! - Что? Клятый лях, оскорблять меня смеешь?! Казачка в один миг выхватила из ножен саблю и замахнулась ею. Немного помедлила, задумалась. И.. убрала оружие, виновато проворчав: - Извини. Действительно места нет. Хотя всё равно некому там разгоняться, ха-ха! Мои соколики в своё время здорово ваших псов погоняли... И она довольно смеётся, вспоминая свои победы. Но Феликс... Почему на его лице тоже появилась улыбка? Неужели ему смешно от того, что она сказала? Обидно. Теперь, когда мы заключили союз с казаками, он много времени проводит с нею, обсуждая детали предстоящей войны. Конечно, я понимаю, им хорошо знакомы те территории, но... Мне всё чаще кажется, что меня самого не существует. Что я ничего не значу. Что я не нужен. Он больше не просит рассказать сказку, не будит среди ночи, умоляя обнять и защитить, не смеётся надо мной и моими словами. Изредка одарит улыбкой и снова скроется, спеша на встречу с Ольгой. Никогда не думал, что мне будет так больно. Даже тогда, когда сломал руку и всё равно пытался отражать смертоносные удары двуручного меча закованного в сталь рыцаря. Скажите мне, боги, почему он смеётся? Почему он смеётся над тем, как проигрывал бои этой дикой своенравной девице? Разве ему так забавно понимать собственную слабость? Он ведь действительно очень слаб теперь. Да и я, честно говоря, ничуть не лучше. Вчера едва не уронил его, потерявшего сознание, по пути до кровати... *** Тридцать тысяч смертников ожидали своей участи. Тридцать тысяч отчаянных и отчаявшихся. Тридцать тысяч обречённых несчастных бойцов. Тридцать тысяч худых измученных коней по колено утопали в высокой густой траве. А на горизонте чёрной тучей без конца и края вырисовывалось войско неприятеля. Довольно скалился Садык, вероятно, уже празднуя лёгкую победу. Смеялся над тем, что мы решились встретиться с ним на поле битвы. - Вся ваша прекрасная земелька скоро станет частью Османской империи, - ворковал он, - а с нею все ваши жёны, дочери и младенцы. Все ваши умелые юноши и болтливые старики. Все ваши прозрачные реки и густые леса. Всё-всё будет моим! Я едва сдержался, чтобы не сболтнуть лишнего и бросил обеспокоенный взгляд на Польшу. Тот непременно ответил бы турку какой-нибудь колкостью, если бы не пытался всеми силами не свалиться с лошади. Он ежеминутно закрывал глаза и, казалось, пытался так хоть немного вздремнуть. - Ладно, мальчишки, я с вами немного заболтался. Вон, янычаре уже стосковались по своим ятаганам, да и каждый второй татарин недобрые взгляды в нашу сторону бросает... Не надумали сдаться, птенчики? Сдаться, чтобы влачить жалкое существование? Быть гребцами и грязными рабами, к которым относятся даже хуже, чем к бешеным и паршивым собакам? - Нет. - Упрямо ответили мы. Как ни странно, хором. - Ну, тогда придётся вам сложить свои неразумные головушки в этой степи. - С наигранной жалостью произнёс Садык. И чёрная лавина двинулась на наше хлипкое воинство. Тридцать тысяч обречённых ударили пятками в бока мучительно заржавших коней. Тридцать тысяч будущих трупов рвались в своё будущее. И тут из-за холмов послышался заливистый свист, загремела шутливая песня, зафыркали холёные вороные кони, заулюлюкали чубатые молодцы... Гетманщина пришла на помощь! И Садык, морщась, как от зубной боли, повернул назад. *** Казаки ловко провожали остатки вражеской армии в родные края. Я осмотрелся по сторонам, пытаясь оценить масштабы катастрофы. Из тридцати тысяч отчаянных в живых осталась едва ли половина... Правда, и неприятеля они здорово потрепали! Ну, трепала в основном Ольга со своими лихими рубаками, а посполитые прятались за их спинами. Так или иначе, битва и война были выиграны. Сердце неприятно кольнуло, и я стал искать глазами Польшу. Он лежал среди ковыля, а его рыжий жеребец, тревожно фыркая и тряся гривой, топтался неподалёку. Я бросился к нему, вспомнив какого-то татарина с раскосыми глазами и кривым кинжалом, что-то выкрикивавшего в адрес Феликса. Лицо и грудь залиты кровью, пшеничные волосы слиплись и приобрели неприятный ржавый оттенок. Хотя рана, хвала всем богам, оказалась пустяковой. У поляка был немного рассечён лоб и исполосована кожа около левого уха. Конечно же, как и всегда при ранах на голове, было невероятно много крови... Наконец его глаза медленно открылись. Всё такие же яркие. Живые. Родные. Любимые. Стоп! Какие ещё любимые?! Феликс просто мой друг, мой единственный лучший друг, и ничего более! Но сейчас не время думать о подобной ерунде, ведь потеря крови - страшная вещь. Не задумываясь, я скинул с себя все латы и оторвал кусок полотна от своей немного грязной рубахи. Присел возле Польши, положил его голову себе на колени и принялся трясущимися руками аккуратно, пусть и неумело, пытаться перебинтовать ему лоб.