Аттракция

Мадс взял папку со списком анализов, которые предстояло сдать Хью. Он не рассказал Брайану сегодня про контрацептивные препараты, решив отложить это до следующей встречи наедине. - Я последний раз ел в обед, и ты тоже не ужинал, насколько я помню. Зайдем в ресторан? - Может быть, возьмем на вынос какой-нибудь фаст-фуд? Я бы хотел сейчас съездить на побережье, - сказал Хью и неожиданно прижался плечом к его плечу, - тебе ведь там тоже нравится. - Мы приедем туда в лучшем случае через час-полтора, - Мадс посмотрел на небо, - ужинать в кромешной тьме в свете фар не так уж романтично. Лучше отправиться туда завтра днем, а сейчас проверим, что у нас тут. Здесь, в центральном районе все рестораны выглядели заманчиво, но Мадс, выбрав тот, в котором обедал однажды, сразу прикинул сумму среднего чека на двоих. Эйнарсон был абсолютно прав насчет возрастания расходов, абсолютно. Услуги психотерапевта стоили недешево, учитывая, что Хью, хоть и со скрипом, но согласился ходить к Брайану еще и индивидуально, а совместный сеанс вымотал Мадса настолько, что теперь ему требовался сеанс праздности, отдыха и хорошей еды. Если подсчитывать грубо, то подобные еженедельные траты съедали всю прибавку к зарплате, которую он получил. Что бы он делал без Эйнарсона? Жевал бы гамбургер на берегу залива в кромешной тьме. - О чем ты думаешь? - поинтересовался Хью, когда официант проводил их за столик на втором этаже. - Я до сих пор не могу до конца отойти от всего этого. Не вполне осознаю, что произошло, и даже не запомнил, как мы здесь оказались. - Какой ты впечатлительный, - усмехнулся Мадс, уселся свободнее и взял его ладонь, принялся рассматривать с любопытством. - Тебе понравилось? - Это было гораздо лучше, чем когда-либо, - улыбнулся Хью, прикрыл глаза, стиснул его пальцы своими, - по крайней мере, я не чувствовал себя беззащитной жертвой. - Ты не жертва, ты клиент. И я же сказал, что буду рядом. - Вот поэтому мне и не было страшно, - Хью шумно выдохнул, вновь прижался к нему плечом, тихо промурчал что-то неразборчиво ему на ухо, а потом шепнул отчетливо, - я знаю, что ты ревнивый и собственник. Сегодня меня это даже успокаивало. - Почему же ты отказывался идти? Я ведь в какой-то момент решил, что все бесполезно. - Потому что я боялся, что будет как с мамой! - Что было с мамой? - Ничего, - выдохнул Хью, - это еще хуже, чем ходить одному. Они на два голоса рассуждали обо мне и моих проблемах, какой я несчастненький и жалкий, как будто меня там не было. - А ты сидел тихонько в уголке? - По-разному, - уклончиво ответил Хью, выдернул пальцы резко, начал терзать салфетку, и Мадс вдруг вообразил себе это "по-разному": Хью слушает-слушает, а потом начинает орать в ответ, пытаясь прикончить себя подручными предметами, или вымещает свою злость на мебели. - Представляю, - хмыкнул Мадс и сгреб его за плечи, потянул на себя и обнял, - и как реагировал на тебя терапевт после этого? - Понятия не имею! - Вы не прорабатывали потом твои вспышки агрессии? - Нет! - зло выдохнул Хью, попытался было освободиться, но потом затих и сказал уже спокойнее, - я устраивал отвратительную сцену и больше всего желал умереть, мама извинялась, забирала меня домой, где мы продолжали ссориться, и я умолял больше никогда не водить меня к терапевту. Если они с отцом начинали настаивать, мне приходилось запираться в своей комнате и устраивать голодовку. Как показала практика, я в состоянии просидеть больше двух недель на воде. Но родителей обычно хватало на несколько дней, после этого все разговоры о терапевтах прекращались на пару месяцев. - А потом? - А потом папа находил какие-то разумные аргументы, приводил доводы, уговаривал меня. Я невольно уступал, соглашаясь быть хорошим... - Хью бесшумно облизнулся, - мне очень хотелось быть хорошим и адекватным сыном. Мы обращались к другому специалисту. Но рано или поздно все заканчивалось скандалом. - И часто ты устраивал голодовки? - В том случае если мне что-то не нравилось. Но года два назад мы покончили с терапией и всем, что меня раздражало, и я жил хорошо. - Хорошо жил? - Нормально, - буркнул Хью, но не отстранился, совершенно не представляя, как сильно в этот момент Мадсу хотелось уткнуть его лицом в стол и хорошенько отшлепать, чтоб проревелся как следует и подумал о своем поведении. Картина, стоявшая перед глазами, была слишком яркой: страдалец Хью прячется от родителей, которые готовы пойти на все капризы ради несчастного зашуганного интроверта-сыночка. - Здорово ты родителями вертел. - Ты считаешь, что все это доставляло мне удовольствие? - Игра, - сказал Мадс, вплетая пальцы в его волосы, чуть стиснул и тут же ослабил хватку, коротко напомнив о том, кто он есть, - я много думал о тебе... Для тебя это как жестокая игра: вначале довести самого себя до истерики и потери контроля, взбесить ближних, долго и с чувством страдать от их безжалостности. А потом, конечно же, горячо рыдать в плечо, выпрашивая прощение. Не смотри на меня так. Ты и со мной в это играл. Хью не ответил, напряженно изучая гладкую поверхность стола, водил кончиками пальцев по ней, и неясно было, услышал он сказанное или нет. Мадс медленно обхватил его голову ладонями, чуть стиснул, тепло дыша ему в макушку. - Ты хороший, - прошептал Мадс хрипло, - в тебе есть адекватность. Ты сам в состоянии оценить, нормально ли ты себя ведешь, не дожидаясь скандала. - Спасибо, - пробормотал Хью, а потом добавил, - может, мы все же сделаем заказ? *** Дорогой дневник. Впервые в жизни я чувствую потребность продемонстрировать свои записи кому-либо. Иногда я жалею, что уничтожил часть своих записей, но с другой стороны, невозможно полностью поверить во врачебную этику, в ее родственность тайне исповеди. На прошлой неделе мне пришлось принять решение и согласиться на терапию. Это не было полностью моим решением, но поступком из принципа меньшего зла. Я понял, что Мадс очень хочет этого и понял, что должен уступить его желанию. Мне нравится звать его по имени, хотя я так редко делаю это внутри своей головы, и еще реже – вслух. Поначалу происходящее напомнило мне то, как мы ходили на терапию вместе с отцом. С отцом происходящее казалось почти что адекватным, вот только я каждый раз погружался в ужас при каждом упоминании о том, что мне следует когда-либо найти себе альфу, а отец, видя мои мучения, каждый раз стискивал зубы. Я не знаю, разочарован ли он в том, что я родился омегой, или же он просто страдал, чувствуя мой страх и боль, мы никогда не говорили с ним на эту тему. В отличие от матери, он всегда подчеркивал в том, что я должен быть собой, и если мне не хочется связывать свою жизнь с другим человеком – то я вовсе не обязан делать этого. Что быть омегой – не значит обязательно подчиняться. Мне всегда нравились его слова, я считал их правильными – в отличие от того, что я слышал от альф. В отличие от того, что я слышал… тогда. Раньше. Думаю, если бы не отец, то я рано или поздно провалился в эту бездну. Я бы согласился с тем, что я ничем не лучше шлюхи. И даже хуже, потому что шлюхам хотя бы платят, а я готов… Омерзительно. Я много читал про омег с тех пор. Мне казалось, что я смог объяснить себе, что это всего лишь строение организма, биологические механизмы, устроенные определенным образом. Я объяснил себе все… и я запутался еще больше, отрицая часть себя, отрицая то, что мне хочется ласки, я не хотел казаться себе шлюхой, но каждый раз, когда я чувствовал подступающий к горлу жар, подкрадывающееся к разуму безумие, я ненавидел себя. Иными словами, я ничего себе не объяснил. Плохо справился с задачей. В литературе нередко встречается описание внутренних голосов, и каждый раз я поражался тому, как сильно должно быть расстройство личности, чтоб слышать чужие речи у себя в голове. Топорные описания убеждали меня в том, что уж я-то нормален, пока я не говорю с собой на два разных голоса. Как это начинается? Это вовсе не посторонний человек, который отдает тебе приказы. Это ты сам. Поначалу это всего лишь твое собственное желание: вставай, хватит валяться. Надо почистить зубы. Пора бы здесь прибраться. Эти шорты чересчур откровенные, в них ты похож на… не думай об этом. Просто не думай. Вчера у нас был секс. Я стоял на четвереньках и чувствовал, как дрожат мои руки, бессильно и напряженно. Удовольствие, разлившееся по телу в предвкушении оргазма, сделало мое тело слабым и безвольным, и я мог лишь тихо всхлипывать, чувствуя горячее хриплое дыхание над самым ухом, мурашки бежали по плечам, и я втягивал голову в плечи, стараясь справиться с этим. Каждое движение было почти как оргазм, и я не знал, когда все это кончится, мечтая об этом и одновременно желая, чтоб это длилось вечно. Я чувствовал пальцы, впившиеся в волосы, чувствовал, как Мадс удерживает меня на месте, стараясь войти еще глубже с каждым рывком… не помню, как я именно достиг оргазма, что было дальше, потому что это слишком хорошо, я просто дышу счастьем, осознанием того, что мы существуем. Я знаю только лишь, что каждый раз, когда мне удается высвободиться из его хватки, весь мир впивается в меня ржавыми крючками. С каждой секундой я забываю, каково это – быть счастливым, потому что дышать становится невыносимо больно, и хочется вернуть все обратно. Я понимаю, что это неправильно, что я не должен мечтать о сексе, потому что это против всех моих принципов, я не должен так думать, не должен, не должен, не думай, перестань, перестань, уйди подальше, подыши, вот так, просто успокойся. Все в порядке. Просто не думай. Выброси свои мысли, выброси тех, кто всплывает в твоей памяти, прогони, убей, уничтожь… не думай. Вчера я лежал один в своей чистой, почти что стерильной кровати и уговаривал себя не думать. Выбросить. Уничтожить все, что мешает, что направляет мысли не по тому пути, все, что тянет в пропасть. А потом я осознал о том, что говорю сам с собой, что сам себе отдаю приказы, и мне стало невероятно страшно. Вероятно, страшнее было лишь осознание смерти, каждый раз, когда я погружаюсь в эти мысли, темные воды смыкаются над моей головой. Я вернулся в комнату Мадса. Он уже спал, раскинувшись свободно, и я побоялся его будить, но я не мог остаться один в такую минуту. Что я сделал? Я лег с ним, чувствуя, как он успокаивает меня, молча и незаметно. Его ровное сердцебиение, его дыхание. Даже душ не до конца смыл с него остатки моего запаха и его собственного: запаха довольного, сытого альфы. Вот что я сделал. Я дремал рядом с ним, слушал его дыхание и слышал мои голоса в моей же голове, которые уговаривают меня не думать о плохом. *** Вместо обещанной вечеринки дома пришлось устроить пикник на свежем воздухе. Несмотря на то, что вода уже стала чересчур холодной для купания, воздух был не по-осеннему теплым, а сосны – по-прежнему зелеными, отчего казалось, что со свадьбы прошло совсем немного времени. Сегодня Хью не привлекал к себе внимания, но и не выглядел таким чуждым его друзьям, как раньше: принял участие в болтовне, потом по просьбе открыл и разлил вино по бокалам, взял себе один и прислонился к теплому сосновому стволу, чешуйки коры запутались в волосах. - Не скучаешь? – поинтересовался Мадс, оказавшись рядом через пару минут. - Одиночество в толпе, - усмехнулся тот, медленно, по глоточку цедя вино. - Чувствуешь себя одиноким? - Уже нет. Мадс ухмыльнулся в ответ и незаметно увлек его в сторону, вниз по склону, туда, где порыжевшая листва подлеска еще крепко держалась на ветках. Вскоре музыка и разговоры стихли, только лес гудел, и волны с шумом, отчетливо давая понять, что ничего больше не существует, и цивилизация просто растворилась где-то вдали. Одиночество в толпе. Раньше Мадс редко так делал, предпочитая быть в центре внимания, но сейчас ему хотелось сузить круг своих зрителей до одного человека. - Что вы делали на этой неделе? – спросил Мадс, присел на теплое, облитое солнцем бревно и поманил к себе Хью, - я хочу знать, чем ты занимаешься на своей терапии. - Играли в дартс. - Зачем? - Понятия не имею. По всей очевидности, это имеет отношение к выходу агрессии. Я рад, что Брайан не заставляет меня бить стекла и делать что-нибудь более разрушительное. - Почему? - Потому что я бы не стал этого делать, - Хью подошел к нему вплотную, протянул руку и коснулся его груди, - я ненавижу себя, когда проявляю агрессию. - Так странно… - пробормотал Мадс, не вполне понимая, как одно связано с другим, и зачем требовать от Хью выплеска агрессии, если это причиняет ему боль, но психотерапия в принципе была малоочевидным предметом. Поэтому вместо разговоров Мадс просто накрыл его пальцы своими и потянул за руку, вынуждая сесть к себе на колени. - Вы говорили обо мне? - Нет. Мы не так много говорим о конкретно мне или моей жизни. Мы просто разговариваем… чаще всего о книгах. - Думаю, это то, что тебе нравится. - Да. Иногда я хочу написать о том, что чувствую, дать Брайану почитать это, но он сказал, что я не должен заставлять себя. Хью не договорил, зажмурил глаза и чуть приоткрыл рот, приник к его губам и медленно, осторожно поцеловал, дыхание его сбилось и стало неровным и рваным. Он слишком старался, чтобы не показаться неловким, потому был им, но эта неловкость ничуть не мешала, они были наедине, и никто со стороны не должен был оценивать, достаточно ли хорошо Хью справляется. - Послушай, - сглотнул вдруг Хью, ерзая у Мадса на коленях, обвил рукой его плечи, - когда ты говорил, что хочешь объявить меня недееспособным… - Прости, в тот момент я был слишком зол на тебя. Это последнее, что я бы стал делать. - Но все же… - Хью глубоко вздохнул, - что, если Брайан признает, что ты был прав? Что, если он точно определит, что я не слишком нормален? Что, если тебе придется оформлять опекунство? - Не придется. - Ты определишь меня в лечебницу, отправишь к родителям или станешь заботиться сам? - К чему ты клонишь? – Мадс нахмурился, не вполне довольный возвращением к тяжелой теме. - Если ты хочешь знать, я не хочу с тобой расставаться. Я уже говорил это. - Почему? - Потому что ты мой. - В переводе с твоего языка… - Хью чуть прикусил губу, но продолжил, - это обозначает, что ты меня любишь… или что ты просто внимательно относишься ко всему, что считаешь своим? - Первое, - выбрал Мадс, хотя еще ни разу всерьез не задумывался над этим вопросом. Он никогда не говорил никому эти слова, кроме родственников, но речь шла совершенно об ином. Он не любил романтический треп, предпочитая сводить все отношения к сексу, но с Хью речь, несомненно, шла о чем-то большем. Мадс не был уверен, говорит ли он правду. Но сказать об этом вслух он почему-то не мог. Не хотел ощутить прохладный порыв ветра вместо ласковых прикосновений, или же не хотел увидеть разочарование на лице Хью. Быть может, и то, и другое. Тот ничего не сказал в ответ, опустив взгляд, будто тоже боялся увидеть подтверждение тому, что слова есть всего лишь слова. Не стал больше спрашивать и допытываться, будто и этот вопрос стоил немало. - Знаешь, - сглотнул вдруг Хью, прижавшись к нему вплотную, - вчера днем, когда я был один, я думал о том, что тебе выдадут опекунство, и я потеряю гражданские права. - И что же? - Я представил себе, как ты запираешь меня в комнате, пристегивая наручниками к кровати. Что я никуда не могу уйти, даже закрыться в ванной, и мне приходится выполнять твои требования, стараться быть хорошим омегой для тебя. - Ты так это описываешь… - Я подумал, как ужасно и невыносимо это будет. И я… испытал оргазм, хотя ты запретил мне это делать. Мне было очень плохо… и очень хорошо одновременно. Как ты думаешь? – Хью вдруг поднял на него прозрачный, светлый взгляд, - это нормально?