Пожалуйста, не сгорай

Он щурился неодобрительно, этот чумной бобби. Вымораживал, кареглазый, Коннора, да только вымораживать было больше нечего. Он даже не пытался вести себя прилично или что-то отрицать, лежал себе в ледяной луже, представляя её формалином, и смотрел за плечо нависающему над ним полицейскому. Тому надоело, в конце концов, и он просто ушёл. Четвёртое декабря тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого. После смерти Лины Коннор стал чересчур внимательно следить за временем. Его оказалось много. Последних наставлений сестры Коннор не выслушал, больше занятый своими собственными чувствами. На похоронах Джейк избила его так сильно, что пришлось вызывать скорую. Скорая не приехала — из-за густого тумана в Лондоне было приостановлено любое движение, и до больницы Коннора дотащили Джейк и пара угрюмых прохожих. В лечебнице Коннор пролежал дня два-три, потом сбежал. В начале пятьдесят третьего дальние родственники Лины забрали её дом, и Коннор поселился на улице. Джейк часто приводила его к себе домой, и физически этому грубому провождению он противиться не мог. Когда она засыпала, Коннор выбирался из квартиры и уходил, каждый раз в новую сторону. Рано или поздно Джейк находила его в Эбни, кормила насильно и уводила с собой. Когда она завела привычку прятать ключи от квартиры, чтобы он не мог оттуда выбраться, Коннор завел привычку вылазить в окно с третьего этажа. В июне пятьдесят третьего скончался от воспаления лёгких отец Джейк, и ей пришлось устроиться на работу в закусочную. В начале пятьдесят четвёртого — точная дата выпала из памяти Коннора — Джейк перевели на ночную смену, и она чудом смогла поступить в университет Сент-Джордж. В тот самый университет, куда некогда мечтала попасть Лина. Как говорила сама Джейк — и причём совершенно серьёзно, поступление в Сент-Джордж спасло ей жизнь и неоднократно. Ей диагностировали ранний атеросклероз сосудов головного мозга и нижних конечностей. Она отказалась от принятия варфарина, перейдя на аспирин, различные статины и антагонисты кальция. Однажды Коннор стал свидетелем того, как она вливает в себя мёд напополам с оливковым маслом, запивая это чаем на экстракте гинкго билоба. Раньше это могло бы рассмешить, позабавить его. Сейчас он не видел в этом ничего особенного, да и не хотел видеть. И вот он лежал в луже. И вот он смотрел в небо. Левая его половина была затянута белой пеленой, как и воспалившийся от грязи глаз Коннора, про который Джейк ничего не знала. Сколько там дней он уже свободен? Свободен от чего? Это не имело значения. Ничто не имело значения. Коннор был уверен, что в ближайшее время его не станет. Нет смысла тратить те крохи времени, что у него остались, на осмысленную деятельность. Зачем делать что-то, если результатов он уже не увидит? Десятьтринадцатьдвенеделимесяцпятьнедель. Коннор следил за временем, но вяло, равнодушно. Осталась пустая привычка, не полезная и не вредная. За ней просто ничего не стояло. А вот полицейский стоял. Маячил в радиусе слепоты Коннора, сильно с левой стороны. Его присутствие было ощутимо, оно заставляло чувствовать эхо раздражения и стыда. От последнего чувства Коннор легко избавился, а первое, давно прожегшее все уровни подсознания, полному искоренению не поддавалось.  — Разрешите мне под-дохнуть с честью, мистер, — пробормотал Коннор. — Доведите меня до состояния, в котором мне придётся удалить вас насильно. Заставьте меня подняться и по капле выдавить ваши глаза. Заставьте, принудите, обяжите меня. Только вы не заставите. Если я не способен встать ради я… меня… трэш, себя самого, зачем мне ради вас подниматься?  — Англия следит за тобой, мальчик. Коннор чуть повернул голову. Раньше на подобное заявление он ответил бы захлёбывающимся смехом, вызывающим острую боль в сухом горле, и таким же острым: «А сдался я, собственно, Англии?». Сейчас он мимолётно отметил несвоевременность высказывания этого человека. Впрочем, уже через секунду мысль улетела от него, и Коннор ничего не сказал.  — Ты бездомный сирота, — утвердительно кивнул бобби — как там его? Коннор мог бы вспомнить имя, наверное. Но он не стал вспоминать. — У тебя вообще кто-нибудь есть, Коннор? Друг, который мог бы отвести тебя в больницу?  — А вы что всё вяжете. Взяли бы и отвел-ли.  — Сам ты не пойдёшь. Я слаб. Не могу отнести тебя, — полицейский коротко рубил фразы, будто сомневаясь в способности Коннора вникнуть в них. — Я хотел позвать других, но боюсь отходить далеко.  — Я вал-ляюсь в этом вот уже довольно давно. Тащите хоть М-милна с его медведем.  — Это обещание, Коннор?  — Муха не птица, а тоже л-летает! С чем его делают, как выпекают этот кот-тлетный, котлетный пирог? Рыба свистеть не умеет, я — тоже! Конфетный, конфетный, конфетный пирог, — наугад выдал Коннор. Старик молчал. Коннор не обращал на него внимания. В его сознании шагало прошлое — высокие, полуистлевшие, в белых перчатках на тонких руках духи. Из лиц их глядели события, образы, книги. Медноволосый парень обращал к нему глаза детства. Человекоподобный волк скалился смертями, тысячами смертей реальных и несуществующих. Девочка с фиолетово-синюшным телом и кровоподтёками на обнажённых плечах плакала под парящим в пустоте столом, прижимая к груди выцветший красный зонтик. Краска с него растекалась в разные стороны суматошно, неровно, пульсируя и темнея. Безликий священник обугливал руки о серебряный крест. В руинах серого дома вырастали призрачно-белые цветы и колыхались на призрачном ветру, ломались от беспорядочных прикосновений призрачных рук, съёживались от призрачного палевого огня. Коннор тонул, хотя сознание его было горячим и сухим — сухим, как его тело, волосы-губы-руки, и только в глазах собиралось что-то мутное, чуть влажное, что не было слезами. Для выражения эмоций нужны эмоции как минимум — их не было. Существовала только иссушенная оболочка с взрывами ярких образов, перестроенных и додуманных мыслей в поражённом мозгу. Старик пропал. Неощутимая масса со странным именем «Коннор», гонимая неким инстинктом, встала. С вполне ощутимым трудом она, еле-еле перебирая ногами в закоченевших штанах, побрела в сторону Эбни. Каждый шаг словно прибавлял ей значимости и возвращал в настоящее, но любая заминка грозила стать последней и вечной. В очередной раз замерев, Коннор вдруг с силой затряс головой. Из носа тут же густо потекла кровь, и он запрокинул голову, рукой стирая красное с подбородка и губ. В нём вспыхнула злость на своё нелепое положение. Кровь текла, заливаясь в рот, Коннор сглатывал, кашлял и не мог остановить её. Во рту стало солоным-солоно и горько — он прекрасно помнил и ненавидел этот вкус. Прекрасный отрезвитель.  — Блэди слэт, — пробормотал Коннор и убрал руку от носа. Дальше он пошёл быстрее, пытаясь отдалиться от себя самого. Как будто то место, где он оставил красное пятно, могло пойти за ним. Фред сидел на собственном надгробии и болтал ногами. Завидев Коннора, он не только не пошёл ему навстречу, но ещё и поморщился, как будто увидел что-то неприятное. — Что, морда в крови? — с намёком на прежнюю угрюмость поинтересовался Коннор. Фред кивнул, смотря куда-то вдаль.  — Когда уснул он под холмом в лощине Лугнагалл…  — Я не хочу слышать этого!  — … он мог познать бы наконец спокойствие могилы — теперь, когда земля его навеки поглотила, над мертвой плотью вознеся сырой, холодный вал, — отстранённо продолжал брат, — когда б не черви, что вились вокруг его костей… Коннор сел на тонко-белый слой снега рядом с забором. Откинул голову назад. Мелкие капли декабрьского дождя стекали по его лицу. Фред давно не говорил ничего осмысленного. Наверное, как и он сам. Поначалу возвращение брата Коннору казалось счастьем, исступлённой эйфорией. Время текло. Он осознал хрупкость своего счастья — стоило надавить на иллюзорное стекло, выстроенное из воспоминаний, и всё разрушилось. Коннору нечего было сказать Фреду, и он молчал. Фред мог говорить, но ему нечего было сказать Коннору. Материальность лежала между ними границей-пологом: один по одну сторону, другой — по другую. Слова сыпались от одного к другому, но в них не было смысла. Коннора тянуло в Эбни, как и раньше, но он стал отслеживать опустошённость, которая появлялась после разговоров с братом. Когда он не навещал Фреда неделями, тот становился почти невидимым, и голос его поначалу достигал сознания Коннора весьма отдалённо. Когда Коннор учащал свои визиты, Фред становился почти осязаемым, его голос приобретал чёткость и приятность, как при жизни. Кажется, это мучало его. Отпустить Фреда, не приходить в Эбни никогда, позволив упасть непроницаемому пологу между миром мёртвых и живых было бы правильным решением. Но Коннор колебался — всё ещё колебался, не в силах его принять.  — Я хочу исправить всё, Фред! Вернуться на семь лет назад, сделать так, чтобы мы никогда не разлучались. Мы бы уехали к Лине до того, как отец заразил тебя, поселились бы с ней. Я был бы тихим, молчаливым, помогал бы ей, терпел её запах, терпел хозяйственное мыло, плесень, лимоны… Нет! Нет, я бы изменил и это! Я бы устроился на работу ещё в десять лет. Я знаю одного старика… Он был бы рад, если бы я помог ему с работой по дому… Он заплатил бы достаточно, чтобы я смог купить Лине новое платье, шерстяное, тёплое, тёплое с подкладкой пальто, хорошие перчатки, лекарства, лекарства и для тебя, Фред! Я бы работал, не жалел себя, только чтобы все вы были живы, — он задохнулся, восхищаясь такой возможностью. Тут же, быстро помотав головой, он продолжил громче:  — Пусть это только мечта. Может, я бы и не смог. Нет, я смог бы! Чтобы мне не кидали в лицо сходство с матерью-шлюхой, подохшей в грязи из-за долгов, с пьяным отцом, за ошибки которого расплатился ты… Фред… Я бы смог? Коннор замолк, ожидая ответа.  — В лохмотьях, в шелках, яростно колотя друг друга и скрежеща зубами, они проносятся на лошадях оскаленных, руки худые воздев к небесам, словно стараясь что-то схватить в ускользающей мгле; и опьяненный их бешенством, я уже сам кричу: «Возмездье убийцам Жака Моле!», — прошептал Фред, дрожа, словно не осознавая смысла сказанных слов. Через призрачные его волосы просвечивали серебристые глаза. Трясущимися пальцами брат комкал бледно-красный шарф. Точно такой же, но в десятки раз более яркий, Коннор потерял год… два назад?  — Я бы смог, — яростно повторил Коннор. — Сейчас уже ничего не исправишь. Вас нет. У него болели обветренные уши. Из левого глаза вытекало что-то жидкое, немедленно замерзая и стягивая кожу. Кровь, должно быть, размазалась по лицу и стекала сейчас бледно-розовым от дождя потоком вниз — Коннор чувствовал, как она течёт по шее. За исключением лёгкого головокружения, сознание его сейчас было более ясным, чем в последние несколько недель. Мысли о том, что могло бы быть, словно вернули его в прошлое. Что могло бы быть… Коннор посмотрел на дрожащего Фреда. Подумал о могилке Лины, которую навещал всего дважды, боясь, что может обречь и её, привязаться к мёртвой больше, чем любить воспоминания о живой.  — Я бы смог, но этого не будет, не будет никогда. Господи, никогда больше не будет! Вас не существует здесь таких, каких я л-любил… Коннор резко встал и замер. Перед ним предстало вполне очевидное решение проблемы, такое простое, что он засмеялся не желчно, а почти счастливо.  — Да, да, вот что я могу сделать сейчас! Фред молчал. Мысли в голове Коннора проступали быстро-быстро, как болезненные высыпания. Мышьяк? Нет, дело во времени. Времени нет. Верёвка и мыло? Так нет ни верёвки, ни мыла, ни дома. Исключительно домашний способ самоубийства, — яростно подумал Коннор. Нож? Он был. Коннор дрожащими, как у Фреда, пальцами полез в карман куртки и достал его — обыкновенный стальной нож, тонкий, плоский и ржавый. Грязный. Коннор начал вытирать его о собственные брюки, но остановился.  — Да какого чёрта, — он вытянул руку с ножом перед собой, неудобно перехватывая его. Безразлично, сколько грязи окажется на нём в итоге. Даже сейчас её было более чем достаточно. Куда ударить? Свободной левой рукой Коннор хаотично ощупывал себя, словно не веря в собственную телесность. Пальцы разодрали пакетик, по ветру полетела бурая трава. Мутным взглядом Коннор проследил её полёт через Фреда; оттёр с глаза гной — он сочился обильнее, не успевал замерзать. Быстрее-быстрее-быстрее. В бок? В глаз? Быстрее! В сердце? Коннор помедлил, вспоминая, где находится сердце. Прямо сейчас или… Нет, прямо сейчас. Не дав себе возможности задуматься или остановиться, он ударил. Рука дрогнула и скользнула по вымокшей куртке. Нож с трудом вошёл под жёсткое выступающее ребро. Всхлипнув, Коннор надавил сильнее.  — Что ты делаешь, братик? Голос Фреда звучал теперь чётко. Коннор попробовал улыбнуться: скоро они с братом станут ещё ближе. Ему всё же не хватило мужества. Коннор почувствовал острую боль и медленно вытащил нож. Мир становился всё выше, дальше и выше, — кажется, Коннор больше не стоял на ногах, — кружился, но не уплывал. Напротив, Коннору словно выпала возможность в последние минуты видеть его в пронзительной чистоте. Фред упал перед ним на колени.  — Что ты сделал? Теперь в его голосе появился страх. Фред осторожно положил руку на бок брата, и Коннор дёрнулся. Холодно. Больно и холодно. Сознание всё ещё сохраняло ясность, и Коннор чувствовал себя самого: иссушенная кожа, по всему телу — стаявший снег и кровь, судорожно сжимающиеся лёгкие и зябкость этих призрачных рук. Ему хотелось отрезать всё это от себя, отрубить как больное и гниющее в себе самом.  — Я б-был плохим, Фред. Всё во мне было неправильно. Я стану правильным теперь.  — Ты теперь станешь мёртвым, — оборвал его Фред. — Вставай! Поднимайся! Коннор почувствовал, как немеет кожа. Это брат старался поднять его. На руках Фреда отпечаталась тёмная кровь Коннора, медленно выцветающая до серого цвета. Отстранённо улыбаясь, Коннор подумал — он не понимает…  — Ненормальный, — скороговоркой выговорил Фред. — Ради Аарона, Орлеанской девы, Господи, Давида и Каина, не нужно, Коннор. Прекращай! Проваливай! Отсюда! Прямо сейчас!  — Я хотел, чтобы ты мной гордился.  — Так этого ты хотел? — высоким голосом переспросил Фред. — Я ненавижу тебя, Коннор! Его лицо, обычно спокойное, искажалось, темнело. — Почему у меня такой глупый брат? За гранью ничего нет, Коннор. Всё, за что ты себя осуждаешь, останется с тобой навсегда! Твоё мелкое, ничтожное сознание будет болтаться в полной пустоте, если ты не выберешь другой путь, — Фред повышал голос, стараясь, чтобы он звучал ровно. Теперь он убеждал. — Но ты не сможешь выбрать его сейчас. Ты так уверен в собственном бессилии и порочности, что сам перекроешь себе сотни дорог выбора. Коннор снова хотел улыбнуться, но не смог. Лёгкие схватил спазм, и ему пришлось открыть рот, часто-часто дыша. Холод Фреда, видимо, убрал боль, но не последствия раны. Может, Коннору и не было больно — но он умирал.  — Пока ещё есть время, Коннор, пожалуйста, уходи отсюда, — прошептал Фред. Коннор смотрел на него и думал, насколько всё станет проще теперь. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. В голове проявилось помутнение — кровь вытекала из него неровно, толчками — он чувствовал, как это происходит, всё осознавая. Фред всё ещё касался его, и перед глазами пестрило от серого, чёрного и красного на нём. Коннор поднял взгляд выше — он всегда избегал человеческих глаз, но в этих посеребренных не было ничего человеческого, даже слёз. Внутри него что-то натянулось до предела, откликнулось далёким эхом. Коннор почувствовал всплеск сильных эмоций — что-то тёмное, щемящее, чужое. Это потекло внутри него, зашевелилось в нём. Коннор отвёл взгляд, и горькое ощущение ослабло. Усилилась боль.  — Я чувствую тебя и их. Они собираются вокруг, посмотри, ведь ты уже можешь увидеть! — Фред сорвался на крик. — Слышишь меня? Уходи! Я всё равно не отдам тебя им. Я тебя не отдам.  — Кому? — едва слышно выдохнул Коннор, смаргивая слёзы на глазах. Всё происходит не так, как должно быть. Почему же ему кажется, что он забыл о чём-то, что-то не исправил? Всё равно, — попытался он успокоить своё пробуждающееся нервное сознание, — теперь уже всё равно. Всё останется позади. И всё же глухая тьма перестала казаться ему уютным убежищем. Он заколебался, начал соображать быстрее, чем когда-либо: он ещё мог спасти себя, но был ли в этом смысл? Никакого. Он никому не нужен, кроме Джейк, а Джейк потерпит. Ей будет даже лучше без него, она станет второй, другой Линой — замечательным врачом, свободным от отягощающих обстоятельств в виде больного прибитого существа. Она не может вечно жертвовать другими ради одного Коннора. Коннор прикрыл глаза, судорожно вдохнул ледяной воздух и с силой вытолкнул его из себя. Слова Фреда утрачивали свою значимость. С неожиданно возникшим раздражением Коннору подумалось — неужели брат не понимает, что частично он делает это ради него?  — Отходов кусок! — его тела коснулись горячие руки, обнимая. — Живо прекратил! Коннор застонал, когда его с силой встряхнули, выталкивая из тела ещё один сгусток крови.  — Ничего подобного не видела, — быстро бормотала Джейк, лихорадочно ощупывая его. — Кровь застывает в теле раньше, чем попадает наружу. Какого чёрта ты жив до сих пор? Если это тромбообразование, тебе уже не помочь… Коннор открыл глаза. Фреда не было, как и его могилы — ни холмика, ни надгробия, ни покосившийся решётки. Джейк перебирала вещи в своём рюкзаке; светлые волосы в хвостике болезненно напомнили ему о Лине. Взгляд Коннора блуждал, цепляясь за любую деталь, за каждый кусочек жизни. Линялые перчатки Джейк валялись рядом. Небо качалось, штормовое, свинцово-серое, словно грязный фильтр сигареты.  — Зачем ты это задумал, придурок, гад, — не прекращая ругаться, Джейк пыталась удержать его жизнь внутри.  — Держись, братик.  — Фред? — бессвязно уточнил Коннор.  — Бред, — сердито оборвала его Джейк. — Будь добр, заткнись и не мешай мне, маленький кусок дряни. Сдохнешь — пойдёшь на опыты. «Рад принести тебе пользу посмертно», — хотелось сказать Коннору, но длинные слова расползлись, как и любые попытки умереть без позора. Он подохнет, как и жил — до отвращения мелочно, бессмысленно, гадко. Мысли обрывались на краю сознания. Его медленно забирала пустота, и он благодарно падал в неё, чтобы не слышать криков Джейк, призывающей его вернуться обратно, не видеть укоряющих глаз Лины, надуманных им самим.  — Ну что, ты рад? — спокойно поинтересовался Фред. — Ты этого добивался? Коннор открыл глаза. Пустота окружила его молочно-белым морем, по которому шагал его брат. Коннор осторожно приподнялся, нелепо взмахнув руками в загустевшем воздухе, и спросил:  — Что случилось, Фред? Фред посмотрел на него снизу вверх. В этой мутноте он казался очень маленьким по сравнению с Коннором, почерневшие брюки торчали из-под угольного плаща. В бровях и волосах брата запутался серый пепел.  — Мы вспыхнули одновременно, и оба зажгли себя, — Фред теребил алый шарф Коннора. Это был абсолютно точно его шарф, Коннор не сомневался. Почувствовав взгляд брата, Фред холодно улыбнулся:  — Можно оставить его себе, как напоминание о том пламени?  — Одного шарфа не хватит, — начал Коннор и замолчал. Это не то место, куда ему хотелось попасть. Он продолжал чувствовать и сожаление, и раскаяние, и ненависть к самому себе, и даже боль в ребрах и голове. Кровь капала из носа, но не пачкала одежды, а испарялась бледно-алым дымком. Это пугало. Ему нужно было вернуться и попробовать начать сначала. Но такого шанса уже не было. Страх нарастал. Коннор помотал головой, и жизнь встала перед ним на своё место.  — Можно? — настойчиво переспросил Фред. Коннор кивнул и открыл рот, чтобы задать вопрос, но губы раскрылись, и язык беспомощно проворочался во рту.  — Тебе пора, — Фред обнял его, и на этот раз его руки были горячими. — Ты ведь хочешь вернуться, мой маленький брат?  — Я хочу вернуться, — беззвучно ответил Коннор, и Фред толкнул его. Коннор открыл глаза, встретившись с внимательными серыми глазами Лины. Сморгнув кровь, гной и слёзы, он разглядел багровые полосы под этими глазами, фиолетовые тёмные круги, впавшие скулы и иссушенные губы Джейк, наскоро поцеловавшие его в висок.  — Спасибо. Боже, Джейк, большое тебе спасибо. Я всё исправлю. Всё, всё исправлю, — он чувствовал облегчение и мутный проблеск счастья внутри. Всё ещё можно исправить. Всё поправимо. Дышать было сложно из-за тугой повязки на рёбрах, но Коннор чувствовал, что впервые дышит в полную силу. Холодный декабрьский воздух проходил сквозь него, проясняя сознание.  — Конечно. А сейчас в больницу. Ты пойдёшь на поправку наконец, — Джейк запахнула на нём куртку и помогла подняться. Коннор встал.  — Я говорил что-нибудь?  — Ты постоянно твердил что-то про своего брата Фреда, — Джейк подхватила свой рюкзак и слабо улыбнулась Коннору. В этой удивлённой улыбке читались облегчение и усталость. — Но ведь у тебя никогда не было брата. Коннор долго молчал, изучая небо и покачиваясь. Наконец он повернул голову к пустому холмику, слабо присыпанному снегом. На безупречно белом Коннор заметил красное и зелёное. Среди кожистых побуревших листьев брусники горели бордовые ягоды.  — Он сгорел, — просто ответил Коннор. — А я нет.