Things you said when you were crying

– Я... я не хочу вспоминать, Стиви. Это причиняет чересчур много боли. За это время случилось столько дерьма, и это... это слишком – словно у меня сейчас взорвется голова, – и это ужасно, Стиви. Столько крови. И много чего другого. Столько вещей, которые я... нет, не могу, не могу сказать. Я не могу. Всё это... слишком. Это убьёт меня, чёрт возьми, я не могу жить с осознанием того, что я сделал. – Что они с тобой сделали, Баки. Не ты, – отрезает Стив. Он пытается дотронуться до здоровой руки Баки, но тот, вздрогнув, его отталкивает. – Неужели ты не понимаешь? Во мне нет ничего хорошего. Я лишь… выгляжу как твой друг. Но я не он. И уже никогда не стану им вновь. Я – проклятое отражение в кривом зеркале. Ты ищешь не того, кто тебе нужен. Настоящий Баки Барнс уже давно должен быть предан земле. Он заслуживает похорон. А я... а я не заслуживаю. И если я умру, не позволяй этому значить хоть что-то. Потому что это, Стиви, не будет значить ровным счетом ничего. Я умирал уже тысячу раз, но меня всегда возвращали обратно. Я потерял так чертовски много, что не могу... я не могу... ты не знаешь, что это такое. Чтобы ты знал: женщины и дети, Стиви. Невинные люди. Сопутствующие потери – я убивал людей на тот случай, если они каким-то образом могли меня заметить. Если. Не потому, что замечали. А на всякий случай. Думаешь, мне стоило бороться усерднее? Клянусь, я пытался. Но поначалу меня держали в камере, моя рука гнила, отчего стояла ужасная вонь, и не было ничего, чем можно было хоть как-то вытереть гной и кровь, не говоря о перевязке: они содрали с меня одежду, а затем, когда решили, что уже достаточно меня сломали, – забрали и рассудок. Я думал, что ты придешь; я думал, ты найдешь меня. Я знал, что это глупо, потому что пережить такое падение не смог бы никто. А я помню, как падал. Говорят, что это похоже на полет – но все далеко не так. Это просто падение. Ожидание. Вот что это такое. Ожидание боли, ожидание соприкосновения с землей, которая поймает – и раздавит как букашку под твоим собственным весом. Падение – это ожидание. Такое ощущение, словно я в пожизненном ожидании. Словно я по-прежнему падаю. А может, я никогда и не переставал. Стиви, что, если я все еще там? Что, если я все еще у них? Откуда мне знать, что всё происходящее – реально? Как разобраться? Быть может, все это одна большая уловка. Может, я вел себя плохо. Может, это наказание. Прекратите это, пожалуйста. Остановитесь. Не втягивайте в это Стива. Пожалуйста. Прошу. Он мертв. Оставьте его. Причиняйте боль мне. Но только не ему, не Стиви. Помогите мне. Пожалуйста. Я не могу больше. Невыносимо больно. Пусть это будет лишь сном. Самым худшим сном из всех. Пусть это будет сном. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста... Баки съеживается, металлическими пальцами скребя деревянные половицы, скрипящие и трескающиеся от каждого прикосновения. Стив притягивает Баки, лицо которого распухло и покраснело от слез, к своей груди. Он постоянно шмыгает носом, а от пота волосы прилипли к щекам, но Стива это не волнует. Он держит Баки, словно ребенка, обеими руками обнимая его за плечи так, что лицо Баки плотно прижимается к нему. Баки слышит сердцебиение Стива, равномерный стук – единственную на данный момент вещь, за которую можно зацепиться. – Баки. Все это реально. Уверяю тебя. Я... не знаю, как могу тебе это доказать. Но обещаю, что найду способ. Потому что мы все еще здесь. Ты и я. Ты выжил. И продолжишь жить дальше. Потому что ты храбрый, ты это ты. Ты так отчаянно сражался, черт побери. И я просто хочу попросить тебя бороться и дальше. Но на этот раз не для кого-то другого – для себя. Когда я очнулся, то подумал, что потерял все. А потом увидел тебя. Баки. Ты – то единственное хорошее, что произошло со мной за такой долгий период времени. Ты всегда был рядом, знаешь? И ты рядом до сих пор. Поэтому мне нужно, чтобы ты был смелым, потому что я понятия не имею, как же мне оставаться смелым без тебя. Помнишь драки, из которых ты меня вытаскивал, когда мы еще были детьми? Думаешь, стал бы я ввязываться в даже половину из них, если бы не знал, что ты всегда рядом, чтобы выручить? Баки невольно улыбается. – Стал бы, черт возьми. Ты всегда был глупым терьером, Стиви, считающим себя ротвейлером. Я не смог бы остановить тебя, даже если бы хотел. Это ты – тот, кто сделал меня храбрым. Ты был тем последним, что они вырезали из меня. И это произошло намного позже момента, когда я позабыл даже собственное имя. Голубые глаза – самые голубые из всех, что я видел, – и волосы, светлые как солнце. И обещание. Я даже не понимал, что оно значит, – но повторял его, как молитву. «До самого конца» – это последнее, что они мне оставили. Не прознали об этих словах. А может, просто не смогли от них избавиться. Но я думаю, что в конце концов у них все же получилось. И это была последняя часть меня. Последняя часть тебя. Но в какой-то момент, там, ты был моим Евангелием. Даже когда я не знал, кому молился. – Бак, мы еще не достигли конца, уверяю. Чтобы ты знал: абсолютного конца не бывает; продолжение есть всегда. Вовеки веков. По крайней мере, я понимаю это именно так. Я больше никогда не позволю им причинить тебе боль. Я больше никогда не позволю кому-либо причинить тебе боль. Я… я всё исправлю. Хочу помочь тебе, Бак. Позволь мне это сделать. Баки расслабляется, всей тяжестью своего тела наваливаясь на грудь Стива. – Хорошо, – мягко соглашается он. – Хорошо. Просто... я просто чертовски устал, Стиви. – Все хорошо, Бак, – Стив запускает пальцы в спутавшиеся волосы Баки, чувствуя его дрожь от прикосновения. – Теперь все наладится.