Правильное решение

Совсем недавно Энакин жаждал услышать, как за ним захлопнутся ворота Храма. Ныне на их месте зияла уродливая дыра, щерилась ему в спину оплавленным металлом. Шаги клонов выбивали тяжелый, грозный ритм по каменным плитам террасы: бойцы Пятьсот первого легиона выстраивались вокруг павшей твердыни джедаев в оцепление — работая споро, четко и хладнокровно, будто выполняли рутинный захват сепаратисткой базы. Джедаи еще сопротивлялись: загнанные в угол, задавленные числом и огневой мощью, они стояли насмерть — за себя и товарищей, за свой дом и за все, что он для них олицетворял. Все напрасно, конечно: Энакин чувствовал, как Силу будоражит одна смерть за другой. Та ликовала, упивалась кровью, точно ненасытное чудовище, и приглашала разделить с ней это жуткое пиршество. Вот только он уже был сыт по горло. Кончилась эйфория битвы, растворилась — и теперь Энакин не испытывал ничего, кроме отвращения. И, пожалуй, слабого облегчения от того, что ему не пришлось самому браться за эту мерзкую, мясницкую работу — добивать обреченных. С этим клоны прекрасно справятся и без его участия. Энакин сделал глубокий вдох и чуть не закашлялся: витавший в воздухе дым драл горло и забивал легкие. В носу все еще стоял тошнотворный запах горелой плоти, и юноша не был уверен, что сумел бы избавиться от него даже на вершине Манарайского пика. Он думал о том, что нахлынуло на него в храмовой тюрьме, и не мог поверить, что с того момента прошло меньше часа. Энакин чувствовал себя выжатым досуха. Опустошенным. Безумно усталым. Хорошо еще, что не тошнило, как с обычного похмелья... да и то к горлу подкатывал склизкий ком, стоило оглянуться на почерневшие от копоти стены Храма. Это и есть Темная сторона? Тот самый запретный плод? Сомнительная же от него радость, если так. Зато Палпатин выглядел довольнее некуда. Он стоял за плечом Энакина и, сощурив глаза на яркое солнце, обозревал раскинувшийся у его ног город. Город, отныне принадлежавший ему одному. — Я благодарен тебе, мальчик мой. Теперь все будет так, как должно быть. Мягкий голос. Мягкий и мудрый взгляд серо-голубых глаз. Мягкая и доброжелательная улыбка. Но теперь Энакин знал, что таится под этой маской, и никогда не забудет. Палпатин был не просто беспринципным политиком. Не просто безжалостным тираном, на досуге развлекающимся запретными знаниями. Правитель Республики был чудовищем — намного более страшным, чем кровожадный зверь, в которого Энакина ненадолго превратила Тьма. И Энакин сам помог ему выйти на свободу. Он до боли стиснул зубы. Что сделано, то сделано, и сожалеть тут не о чем. Мерзостно до бессильного воя, когда предательство становится единственно правильным выходом, но он не выбирал время, в которое родиться — как не просил об этой клятой Избранности, в чем бы она ни заключалась. — Падме, — только и выдохнул Энакин. Пепел и дым горчили на языке. — Вы обещали ее мне. Палпатин обернулся к нему. Стиснул его плечо — скорее властно, чем покровительственно. — И ты ее получишь, живой и здоровой. Разве я хоть раз отказывался от своих обещаний? С губ рвалось язвительное "а как насчет тех, что вы давали сепаратистам?", но Энакин проглотил невысказанные слова. Что-то ему подсказывало, что умение держать язык за зубами придется теперь оттачивать вдвое усерднее, чем прежде. От бронированного спидера, припаркованного неподалеку, к ним направились трое Алых гвардейцев. Все в полном облачении и при оружии; глаза за визорами старомодных шлемов зорко высматривают опасность. — Капитан Джеред, ваше превосходительство, — склонил голову их командир. Задержал взгляд на Энакине, но вопросов задавать не стал. — Сепаратисты вторглись в систему Корусканта. В Сенате вспыхнул бунт под предводительством магистра Винду и нескольких сенаторов. Мне было поручено обеспечивать вашу безопасность до тех пор, пока республиканские войска не возьмут ситуацию под контроль. Меньше минуты назад Энакину казалось, что внутри у него все пусто, выжжено, но от этих слов сердце подскочило к горлу, напоминая о себе. Пальцы сами собой сжались на рукояти меча. — То есть как — бунт?! — с присвистом сорвалось с его губ. — Среди сенаторов есть пострадавшие? Гвардеец кивнул: — Неизвестно, мастер Скайуокер. Магистр Винду напал на директора Айсарда, после чего в зале Сената завязался бой. Войска ССБ и гвардии руководят эвакуацией сенаторов и персонала, но жизни многих из них до сих пор остаются под угрозой. Ярость ударила в голову жаркой волной, и Сила с готовностью откликнулась на нее. Энакин и сам не осознал толком, что делает, а невидимая рука уже стиснула шею гвардейца и приподняла его над землей. Капитан захрипел, тщетно скребя по горлу бронированными пальцами. — Вы, — прошипел Энакин, — обязаны знать такие вещи. Вы обязаны отвечать за безопасность Сената. Вы обязаны защищать тех, кто выше вас! — Энакин, — Палпатин предостерегающе коснулся его плеча, но Энакин лишь усилил захват. В тот момент он готов был обрушить свой гнев и на самого Сидиуса: за его лживые обещания, за опасность, которой подвергалась сейчас Падме... за то, что он обманом вынудил его сотворить... Внезапно его голова взорвалась такой болью, что глаза на миг застила ярко-белая вспышка. Энакин стиснул зубы, лишь чудовищным усилием воли сдержав крик. Гвардеец тяжело рухнул на ноги и, хрипло хватая воздух, отшатнулся назад. А руки его уже смыкались на силовой пике... — Немедленно прекратить! — голос Палпатина, обычно мягкий и вкрадчивый, хлестнул не хуже кнута. — Мастер Скайоукер, я могу понять ваше состояние. Но прошу вас различать поле боя и мирный разговор. Ваши бывшие товарищи виновны в этом кошмаре, и карать здесь, кроме них, некого. "Держи себя в руках, мальчик, — змеиным шипением зазвучал в голове его шепот. Ледяной обруч со страшной силой сдавил виски. — Ты не смеешь прикасаться к моим слугам. Не смеешь вести себя, как дикое животное. Как бы благодарен я тебе ни был. Надеюсь, мне не придется повторять дважды". На лице Энакина заиграли желваки. Пальцы настоящей руки сжимались и разжимались — жаль, что лишь на воздухе, а не шее нового учителя. Но в одном он прав: слепая ярость здесь не поможет. — Приношу извинения, капитан Джеред, — процедил он. — День выдался... нервный. Гвардеец покосился на клубы черного дыма, поднимавшиеся над Храмом, и невесело хмыкнул: — Могу себе представить, мастер Скайуокер. "Нет. Не можешь". "— Вы обещали, что Падме будет гарантирована безопасность, — мысленно обратился Энакин к Сидиусу. — Так вот, как вы держите свои обещания, учитель? — Ты напрасно сомневаешься во мне, — отозвался Сидиус холодно. — Отчего ты решил, что я позволил бы Падме присутствовать на этом заседании? — Так она... — Ее полномочия сенатора были официально приостановлены еще неделю назад, по моей рекомендации и с согласия премьер-министра Набу. Я отдал распоряжения Арманду, чтобы он донес это до ее сведения... не раньше и не позже, чем требуется". Энакин отступил и склонил голову в знак молчаливой покорности. Однако краткое облегчение стремительно замещалось придушенной, тихой, но оттого не менее черной злобой. Падме в безопасности. Разумеется, это так: как смел он думать, что Палпатин даст ему возможность отказаться от служения? Позволит столь ценной заложнице выскользнуть из его рук? Дарт Сидиус и впрямь держал свои обещания — поскольку исполненное желание связывает по рукам и ногам куда крепче рабских цепей и обмана. — Ваше превосходительство, на улицах сейчас небезопасно, — вновь напомнил о себе гвардеец. — С вашего позволения, мы сопроводим вас до ваших апартаментов. Палпатин кивнул — с той самой доброжелательной снисходительностью господина к слуге, которая так раздражала Энакина в манерах его клики. — Разумеется, капитан. Энакин, еще раз благодарю вас за помощь. Не сомневайтесь: Республика не забудет вашу преданность... как не забуду и я. Ожидайте звонка в скором времени. "Отдохни, Энакин. Проведай супругу, пока есть время. Нам с тобой предстоит еще много, очень много работы..." Энакин почтительно склонил голову. — Служу Республике, ваше превосходительство. Хриплый смех Дарта Сидиуса — настоящий, какой он никогда не позволял себе на публике, — был самым подходящим ответом на его слова. "Да ты шутник, мальчик мой". Энакин промолчал. Только обернулся через плечо на горящий Храм. Да уж, шутка у него вышла на славу. Нескоро еще галактика отсмеется над ней. * * * Очередной выстрел опалил рукав плаща и обжег кожу под ним. Мейс хрипло закашлялся, поперхнувшись вдохом; из прокушенной губы потекла кровь. Отвлекшись, он едва не упустил удар сенатского гвардейца — лишь в последний момент поймал клинком и отвел в сторону наконечник силовой пики, метивший ему в грудь. Гвардеец на какой-то миг потерял равновесие, неосторожно открыв бок, и тут же пал, сраженный ответным выпадом. Это был последний — из тех, что подобрались к нему на расстояние удара. Еще десятки клонов и бойцов ССБ целились в него с технических мостков, открытых переходов между ложами и покинутых платформ, мелькали в толпе синие плащи новых гвардейцев. Каждая секунда промедления могла стать для Мейса последней, каждая ошибка грозила обернуться гибелью. Тело слушалось все хуже: нечеловеческие усилия приходилось прикладывать для того, чтобы с должной скоростью реагировать на предостережения Силы и инстинктов; каждый блок и удар отзывались ноющей болью в руке. Световой меч больше не ощущался ее продолжением: верное оружие вдруг стало чуждым и тяжелым, словно неуклюжая гаммореанская секира. Тьма дает немалую силу, и нет лучшей подпитки для нее, чем гнев и боль. Но порой боли бывает слишком много. Прижавшись спиной к стене, отделявшей очередную ложу от остального амфитеатра, Мейс перевел дух. Глубокий вдох отозвался резкой болью в груди и обжигающей, почти нестерпимой — в боку. Остатки робы и обожженная плоть спеклись там в тошнотворное обугленное месиво. С обеих рук, казалось, заживо сдирали кожу: несколько выстрелов прошли по касательной, лишь чудом не оставив магистра калекой. Мейс не знал, скольких сразил в этом бою. Но твердо знал, что сразил недостаточно: на место одного павшего солдата тут же вставал другой, и конца им не было. Надо смотреть правде в глаза: если он задержится в Сенате, его сомнут. Задавят числом — банально и грязно, зато наверняка. Айсард слишком высоко ценит свою поганую шкуру, чтобы оставлять противнику шанс на победу... или хотя бы выживание. За дверью уже слышались торопливые шаги, звучали приглушенные команды. До нового боя оставались считанные секунды. Тяжело дыша, Мейс перехватил рукоять меча. Усталые, сведенные судорогой пальцы слушались хуже устаревшего протеза. Боль мешала дышать, от чудовищной усталости подгибались ноги. Но бывало и хуже. Сила по-прежнему была с ним — безграничная, презиравшая ограничения слабого человеческого тела. И была цель, достойная того, чтобы выжить. Он выберется отсюда. Как бы ни было тяжело. Сколько бы шавок Айсард ни бросил против него, он выберется. А после — превратит Альянс в силу, перед которой содрогнется военная машина бывшей Республики. Стиснув зубы, магистр уверенно шагнул за дверь. Преследователей, ожидавших увидеть раненую, загнанную жертву, он встретил торжествующим оскалом — за миг до того, как обрушить на них волну Силы, сбивающую с ног и дробящую хрупкие кости. Мейс выживет и уничтожит наследие Дарта Сидиуса. Чего бы ему это ни стоило. * * * Жизнь в столице замерла. Все еще надрывалась сирена, оповещая о сепаратистской атаке каждого, кто еще не слышал, и действуя на нервы всем, кто слышал уже не впервые. Пожалуй, только по ней и можно было определить, что Корускант подвергается опасности: на чистом небе — ни единой вспышки или зловещего силуэта; единственные войска на улицах — республиканские. Зато в таких количествах, что немудрено было принять их за захватническую армию. Патрульные нехорошо косились на человека в джедайском плаще, перешептывались между собой и бубнили что-то в комлинки, но пропускали его через блокпосты без лишних вопросов . Новости распространяются быстро — вот и о том, что Энакин Скайуокер предал Орден джедаев, уже знала каждая служивая собака. Кто-то даже попытался поприветствовать его, но Энакину хватило одного взгляда, чтобы дружелюбный вояка поперхнулся словами. Он не знал, куда идет. Брел, не разбирая дороги, — лишь бы подальше от Храма. Комлинк на его руке пиликал оповещением — пришел адрес явочной квартиры, где держали Падме, — но Энакин не спешил на встречу с любимой. Что он ей скажет? Как объяснит, что продал себя и ее в услужение Палпатину? Как расскажет о цене, которую пришлось заплатить? С объяснениями у него всегда было неважно, но здесь и оратор получше растерял бы слова. Дойдя до первой попавшейся скамейки, Энакин тяжело опустился на нее. Уронил голову на ладони, зарылся пальцами в волосы. Он сделал правильный выбор. Единственно возможный выбор. Тогда почему ему так погано, будто он только что совершил худшую ошибку в жизни? И, черт бы побрал ткань, из которой шьют джедайские одеяния, Энакин все еще чувствовал запах дыма. Въелся намертво. Как образ горящего Храма — в память. Энакин давно хотел уйти из Ордена. Но и в страшном сне не мог представить, что уйдет так. * * * Оби-Ван думал, что видение подготовило его ко всему. Но только своими глазами увидев горящий Храм и заполненную клонами площадь, он понял, как сильно ошибался. Последняя надежда на то, что он неверно истолковал знамения Силы, рухнула, а вместе с ней — вера в лучшего друга, за которую Оби-Ван цеплялся до последнего. Энакин бы не смог. Энакин бы этого не сделал. Энакин бы не предал. Глупые слова, а все равно вертятся на губах — последняя, отчаянная попытка отринуть очевидную правду. Он бы и рад не верить глазам. Назвать это сном, бредом... но во сне или бреду не болят стесанные о шершавую стену ладони, и дым не царапает горло. Не доносится через Силу эхо чужих смертей, от которого невозможно закрыться. Оби-Ван понимал, что нет никакого смысла стоять здесь, дожидаясь патруля, но не мог сдвинуться с места. Заставить себя оторвать взгляд от погибающего Храма оказалось непосильной задачей. Ведь уйти — значит, принять. Шагнуть навстречу миру, в котором состоялось торжество Дарта Сидиуса и больше не было Энакина Скайуокера. А Оби-Вану отчаянно не хотелось уходить с перепутья, где еще можно позволить себе наивное "не верю". Случись солдатам Палпатина в тот момент проходить мимо, они смогли бы похвалиться перед командирами знатной добычей: джедай, сдавшийся без сопротивления. Но переулок был пуст, и у Оби-Вана оказалось достаточно времени, чтобы заново склеить разлетевшийся на кусочки мир. Он не знал, сколько простоял так. Просто в какой-то миг у него получилось отвести взгляд. А потом — отвернуться и сделать первый шаг навстречу будущему, где ничего уже не будет так, как прежде.