Каникулы с убийцей

Поттер до вечера просидел наверху, а потом и вовсе заснул. Макнейр, закончив дела, тоже поднялся к себе. Возвращаясь из душа, он по привычке остановился у двери Поттера и застыл: тот явно с кем-то разговаривал. Что за чёрт? Макнейр на волос приоткрыл дверь, прислушался. А, понятно. Уже не таясь, он шагнул в комнату. Свет ночника заливал кровать и лежащего на ней Поттера. Он убеждал, молил, обвинял, грозил… Кому-то в своём сне. Макнейр опёрся на спинку, наблюдая. Вот, значит, в чём причина заморенного вида – Поттер и впрямь болен. Только не телом. Реальность Макнейра была непоколебима, как древние шотландские горы, и так же прозрачна, как воздух их вершин. Он точно знал, кто он, зачем и что с этим делать. В детстве он думал, что все люди живут так же, живут осознанно. Оказалось наоборот: вместо того чтобы найти себя, они пытались наполнить пространство суетой и шумом, лишь бы не слышать голоса зовущей их пустоты. Она, эта пустота всегда настигает тех, кто идёт по чужому пути. И все норовили завалить свою жизнь хламом, привязывали её к ненужным вещам, другим людям, непонятным ценностям, придуманным на пустом месте такими же суетными испуганными человечками. Чем бесполезнее и мучительнее была привязка, тем сильнее за неё цеплялись. А ещё люди любили сгрести как можно больше всего в огромную шаткую башню и разрушить всё из-за минутного порыва злости, алчности, честолюбия или похоти; а потом ныли, ковырялись в обломках и неминуемо начинали строить другую – ещё более громоздкую и уродливую, норовя при этом переплюнуть соседа. И даже если удавалось, были недовольны, вечно жаловались и громоздили дальше. Люди мечтали получить ответы, не задавая при этом верных вопросов. — Не бери в голову, — говорил дед. – Не всем везёт, как тебе, а свой разум в чужую голову не вложишь. И не пытайся объяснять или доказывать, хуже будет. Я попытался с твоим отцом, сам видишь, чем закончилось. Пусть идут, куда хочется. Люди любят свои набитые шишки, уж ты мне поверь. И чем больше болит, тем больше любят. Боль позволяет им оправдать своё существование, даёт право считаться живыми. Хоть они никогда в этом не признаются, конечно. Так и повелось: Макнейр сидел на склоне горы, а остальные брели своими извилистыми тропами, плача и жалуясь, таща за собой груды камней – заблуждения, страхи, тени прошлого, пустые минутные страстишки… Поттер замолчал, скрежетнул зубами и задышал чаще. Его глаза быстро двигались под опущенными веками. Интересно, что он там видит, подумал Макнейр. Даже странно, сколько демонов таится в такой хилой с виду тушке. Вид мечущегося по кровати Поттера вызывал если не сочувствие, то уважение. Что бы ни раздирало его изнутри, он боролся – уж в этом-то Макнейр кое-что понимал. Вот только исход вполне мог быть не в пользу Поттера, и это тоже было ясно. Макнейр протянул руку, чтобы разбудить его, но передумал – чем это поможет? Он чуть приглушил ночник и шагнул к двери. За спиной раздался жалобный стон, но он не обернулся. * * * Наутро он застал Поттера у окна – тот стоял, устремив неподвижный взгляд куда-то вниз. — Здесь невысоко, тебе не хватит, — не удержался Макнейр. Реакции не последовало. Он пожал плечами и бросил ему на кровать выстиранную одежду. Переодеваться Поттеру не стоило. Вещи Макнейра хотя бы были в нормальном состоянии. В своих же обносках Поттер выглядел так, будто его на помойке нашли. Под глазами тёмными полукружьями проступили обычные после сотрясения синяки. В общем, видок был тот ещё. Кашей призрак Поттера явно брезговал. Макнейр смотрел-смотрел, а потом взял кастрюлю и вывалил остатки утопленной в масле овсянки в его тарелку, и без того почти полную. — Ешь. — Но я не хочу, — тусклый взгляд стал осмысленно-злобным. — Не мои проблемы, — равнодушно сказал Макнейр. Подумав, добавил: — И посуду помой. Поттер пробормотал что-то вроде «Стоило убегать от Дурслей». Под тяжёлым взглядом Макнейра он засыпал кашу сахаром и, давясь, принялся за еду. Посуду помыл качественно. После полудня на небо набежали тучи, резко похолодало. Макнейр вышел на крыльцо, принюхался к воздуху и понял: это надолго. Осень в августе – обычное в горах дело. Он забросил Поттеру в комнату свой старый свитер и вернулся в гостиную, чтобы растопить камин. Дрова занялись мгновенно; вскоре пламя весело гудело в очищенной от сажи трубе. Макнейр уселся прямо на вытертый ковёр, привалившись спиной к креслу. Он мог сидеть так часами – щурясь на огонь, нежась в волнах ласкового жара. Хорошо. На лестнице раздались лёгкие шаги. Макнейр приоткрыл один глаз. Поттер. На тепло пришёл. По обычаю тот постоял немного в дверях, потом забрался в соседнее кресло с ногами, натянув пожалованный свитер на колени. За окнами по-прежнему шумел ветер, в камине уютно потрескивали поленья, но что-то неуловимо изменилось. Поттер сидел тихо, не отсвечивал, и всё же его присутствие ощущалось, вызывало странное, почти позабытое чувство — любопытство. За прошедшие годы Макнейр утратил способность удивляться людям и интересоваться их делами. А теперь вот захотелось. Он устроился поудобнее и, не глядя на Поттера, спросил как бы между делом: — С чего ты решил нырнуть в Темзу? Макнейр не ожидал внятного ответа. Едва ли он рассчитывал и на честный ответ. И чего он точно не ждал, так это того, что Поттер уставится в каминное пламя и вывалит историю всей своей жизни. Хотя рассказывал он, скорее, самому себе: запинался, умолкал, будто обдумывал что-то, принимался рассуждать вслух. Макнейр уяснил, что Поттер рано остался сиротой, что ему не повезло с родственниками (ну это и так было понятно), а потом перестал вслушиваться – почему-то хриплое бормотание вновь настроило его на умиротворённый лад. Он даже задрёмывал время от времени, пока Поттер изливал камину душу. Один раз, правда, среагировал: на упоминание парня с лицом Лорда в затылке проворчал «Вот дрянь». Дальше было ещё веселее. Макнейр прикинул размеры василиска и подумал, что на четвёртом-пятом курсе он бы с ним тоже справился. Но на втором? Впору было заподозрить Поттера во вранье, но усталый равнодушный тон доказывал, что он не рисуется и не хвастает, а просто пересказывает события. За окном темнело, а Поттер всё говорил и говорил. Макнейр подкинул дров в камин и пересел поближе, чтобы лучше слышать. События третьего курса сводились к какому-то Сириусу. Поттер постоянно запинался на этом имени, словно ему было больно его произносить. А когда он стал рассказывать про хагридовского гиппогрифа, то вспомнил, что не один: умолк и испуганно уставился на Макнейра. Тот сначала не понял, почему; ему было глубоко и искренне плевать и на агрессивных тварей, и на клюнутых ими мальчишек. Но Поттер, похоже, был уверен, что он спит и видит, как бы обезглавить побольше гиппогрифов, и ждал реакции. — Чёртов Дамблдор, — буркнул Макнейр, чтобы что-то сказать. — Он тут ни при чём, — вскинулся Поттер. – Просто у нас оказался хроноворот… — Дамблдор всегда при чём, — убеждённо сказал Макнейр безо всякой злости. Ему не было дела до противостояния директора и Лорда, до всевозможных интриг и мышиной возни – его это просто не касалось. Зато Поттер явно угодил в эпицентр. Слушать про Турнир было ещё занятнее. — Так это не ты её бросил? — Что? — Бумажку в кубок? — Скажи ещё, что не знаешь, — фыркнул Поттер. — Откуда? Поттер с минуту сверлил его недоверчивым взглядом, но рассказ продолжил. До сих пор Макнейр не знал, как Лорду удалось возродиться, Кругу он не докладывался. Когда Поттер дошёл до этого места, то замолчал намертво. Макнейр подождал немного и спросил: — Так это амосов сын был? — Что? – Поттер вздрогнул, словно просыпаясь. – Кто? — Парень, которого Крыса порешил? — Да, — Поттер натянул полу свитера до самых ступней и криво усмехнулся. — Кажется, мистер Диггори теперь меня ненавидит. — За что? – удивился Макнейр. — Седрик умер из-за меня, — пробормотал Поттер, уткнувшись носом в растянутый воротник. В понимании Макнейра эта фраза была настолько бессмысленной, что он решил – послышалось. — Ладно, дальше что было? Про пятый год Поттер рассказывал, тщательно подбирая слова. Он явно избегал упоминать о пророчестве. Макнейра всё подмывало сказать, что пророчество его волнует не больше, чем прошлогодний снег, но он смолчал. Всё равно не поверит. А Поттер опять заговорил о Сириусе. Макнейр поднапрягся и вспомнил пожухлого красавчика, смутно похожего на Беллатрикс. Её брат, кажется. Или кузен? Лихо она его за Арку спровадила, по-родственному. Тем временем голос Поттера стал ещё тише, перешёл на шёпот. — Что ты там шелестишь, я не слышу, — недовольно сказал Макнейр, придвигаясь ещё ближе. Но Поттер не ответил. Он смотрел на огонь странным застывшим взглядом и шевелил губами. — Если б не я, он бы жил, — разобрал Макнейр. – Он бы не умер… — Все умирают. Поттер посмотрел так, словно прикидывал, продолжать ли разговор. — Ты не понимаешь, — сказал он наконец. — Сириус был моим крёстным. Моей семьёй. Он пошёл в Министерство за мной и… — С крёстными такое тоже случается. — Почему он, почему именно он, — забормотал Поттер, бессильно уткнувшись лицом в колени. — Почему… — Вот все так. Поттер поднял голову. — Что? — Все спрашивают, почему умер. И никто – почему жил. А ответ один: жизнь случилась – живёшь, смерть случилась – помираешь, — Макнейр развёл руками, не зная, как ещё объяснить столь элементарную вещь. – И что ты всё заладил «я, я». Есть смерть, она приходит разными путями, и ты тут уж точно не… — Как у тебя всё просто, — перебил Поттер и нехорошо прищурился. Теперь он опять напоминал взъерошенного зверька, готового в любой миг цапнуть за палец. По мнению Макнейра, это было лучше, чем терзаться попусту. — А у тебя — сложно, — в тон ответил он. – Напомни, кстати, кто из нас пытался утопиться? Поттер вскочил с кресла. Запутался в свитере, чуть не упал, но тут же выпрямился, прожигая Макнейра злым взглядом. Он явно собирался наговорить лишнего. «А я ведь с ним спорю, — с удивлением осознал тот. – Спорю с Поттером». Макнейр встал, ловко ухватил его за воротник (Поттер подавился гневным клёкотом) и подтолкнул к выходу. — Идём. — Куда? — На кухню. Тебе – чистить картошку. * * * После ужина Макнейр вышел посидеть на крыльце. Обычно дома его не тянуло курить, но в этот раз купленная в Лондоне пачка пришлась кстати. Однако привычное умиротворение не наступило даже после порции никотина. Покой был нарушен. Почему? Макнейр не привык к самокопанию. Окончательно замёрзнув, он просто выбросил недокуренную сигарету и вернулся в дом. Поттер уже спал и, судя по звукам, опять видел кошмары. Макнейр приостановился у его двери. Вечером он нагрузил Поттера работой по дому, чтобы дурь из головы повыветрилась. Кажется, не помогло. Макнейр вошёл в комнату и сразу же понял, что на этот раз сон у Поттера был приятный. В тихих коротких стонах слышалась не мука, а… Макнейр подошёл к кровати. Ну точно: стоило немножко окрепнуть и подкормиться, тело напомнило о себе. Он помнил этот поганый возраст – вечный стояк не к месту и сны, конечно. В мягком свете ночника Макнейр разглядел порозовевшие щёки Поттера, чёрную прядку, прилипшую ко лбу, капельки пота над верхней губой. Сам не зная зачем, он взял одеяло за уголок и медленно стянул его. В ноздри ударил жаркий запах чужого возбуждения – не тяжёлый мускусный, присущий зрелым мужчинам, но более тонкий и неизбежно волнующий. «Надо было дать ему пижаму», — отстранённо подумал Макнейр, садясь рядом. А рука уже сама тянулась к небольшому аккуратному члену, поблёскивающему от смазки, – накрыть, погладить, заставить отзывчивое молодое тело выгнуться, прося ласки. Макнейр сжал пальцы, ощущая нежность гладкой кожицы и пульсацию крови под ней. Он наклонился и накрыл пересохшие губы Поттера своими, заглушив его вскрик, и почувствовал ответное движение языка и горячие капли на ладони… Поттер открыл глаза. Несколько секунд они таращились друг на друга с одинаковым изумлением; потом Макнейр встал и торопливо вышел.