Старые истории

Образ Умки – сказочно теплый, восторженно детский и по-доброму циничный – уже давно сложившийся в его голове из маленьких разноцветных кусочков в красивую тонкую мозаику с улыбающейся Юмелией на первом плане, в одно мгновение раскололся к черту, столкнувшись с острыми нарисованными скулами, красной помадой и приторным сигаретным дымом вокруг ее лица. – Что с тобой? Она и раньше так делала – ломала своими маленькими пухлыми пальчиками всю картинку, разрывая цепь цветных картонных кусочков, загребая их в ладони, и всегда смеялась. Параллели сами повесились на одиноко мигающей лампочке у него в голове. Умка меняется. – Ничего такого, знаешь ли. – запрокидывает голову, выдыхая новый шлейф густых молочных паров никотина. – И подбери свою челюсть с пола. Наивный Титаник все так же безнадежен против резко очерченного айсберга – застывшая, неподвижная, оцепеневшая, словно в коконе, льдистом и прочном, согревая себя, обхватывая руками – снежно-белыми, так что вены змеятся лиловыми речками, с тонкими зимними запястьями, – но не подпуская других – его! – слишком близко. – Я думал, у нас нет секретов. Думал-думал-думал. На то он и умный старший брат, с которого можно брать пример, не раздумывая долго над сроком годности всех его качеств: прямолинейность, честность, снисхождение – все то, что он вбивал ей в голову с самого детства, но видимо, зря. Разгребайте, господин Нечаев, сами свое творение на винтики и обломки новенького железа. – Это был секрет. Крутит своими мыслями/чувствами Умка, а выть от бессилия хочется Дею.

***

Юмелия запускает сигнальные ракеты в небо (прозрачное, что радужки кого-то страшно близкого, с карим пятнышком солнца около зрачка) и надеется, что вселенной нет до нее дела, и что стереотипы о шестнадцатилетних старшеклассницах обходят ее по какой-то неуловимо кривой траектории. Дей бьется, как выброшенная на сушу рыба со склеенными жабрами, в попытках угнаться за этими ракетами далеко-далеко, перехватить, спрятать в сердце вместе с сестрой, которая в этой своей "взрослости" кажется особенно уязвимой. (по) пытки, и только.

***

В приглушенном свете все, что он видит – ее лицо, синевато-бледное, освещенное тонкими не ярким светом от экрана мобильного. Голос Умки хрипит и ломает его так же наверняка. – Хочешь услышать кое-что неважное? Дей хочет, чтобы Умка перестала подражать Эффи Стонем*, говорить наоборот и выставлять вместо себя свое идиотское подростковое эго, которое выжимает весь кислород в их квартире и в его легких. – Валяй. Побелевшие от напряжения пальцы так сильно сжимают тетрадь (толстую, на кольцах, с белым глазурным голубем на голубой обложке), что смысл "неважно" превращается в чистой воды диагноз. – Запах мяты давно въелся в легкие вместе с пылью, тонким яблочно-прелым ложится упрямо вниз. На часах выступает по капелькам недовремя не понять - толи блажь, толи сердце и впрямь болит. По рисункам (как ты) не умею читать я души не умею так грубо и резко на место ставить так чтоб наверняка, до дрожи (неосторожно) ты же можешь (тебя запомнят) меня оставят. Ее голос замолкает, а руки бессильными ниточками опускаются на колени – тетрадка с глухим "бух" падает на ковер – с глубоким, пушистым ворсом, съедающим все лишние звуки. – Слишком серьезно для тебя. – и слишком откровенно для него. – Не ты, но близко к этому. Умка не слушает. Взгляд приклеился к его серо-зеленым глазам (родным до испуга). В них стеклянным удавом свернулось разочарование, а вырванные с корнем из горла слова любовно скользят по ребрам, согревая не хуже глинтвейна в промерзлой, хрустящей, как золотое яблоко, осени. Только этот октябрь для Умки уже прогнил от засахаренного сиропа (холодной водой прямо в голову). Яблоко, упавшее с мощной сероватой ветки, разбитое, мягкое, с кашицей внутри и с острым сладковатым запахом. Умка чувствует, и протягивает его Дею (на двоих, как всегда, как и все), но ему достается лишь коричневая половинка, истекающая соком. – Что? Дей не знает, что должен сделать тот самый правильный брат, каким он по сути обязан быть, опекая ее лучше, чем ангел-хранитель (когда как ее собственный застрелился с мрачным вздохом из револьвера). Но он уверен, что дело даже не в нем (совсем не в нем). – Не меняйся, ладно? – с грубоватой нежностью стирая красную помаду с ее губ, коротко просит он. Она зло вырывается из крепко сцепленных за ее спиной рук, так что кремовый свитер сползает на усыпанные рыжеватыми созвездиями родинок плечи. Дей больше не смотрит, потому что видит теперь-наконец-то-опять. Умка влюбляется, и наверное, неудачно. (нечаянно)