Глазами четверых

Если судить беспристрастно, то я – падший человек, наркоман, дрянь у Бога на сапогах, как сказал бы мой друг Глеб, философско-лингвистический мастер и вечный «человек породы сенбернар» для меня. Но беспристрастно я уже не могу. Именно потому что наркоман. И мне надо любить себя, единственного, холить и беречь и доставать дозу с регулярностью два раза в день, даже если это будет в ущерб моим «товарищам по творческому союзу», как нам сказали на одном из гнусных худсоветов. Хотя, если говорить честно, бросить я пока ещё могу. Просто не хочу. Потому что смысла не вижу. Зачем? И зачем все заботы о здоровье, и молитвы, и йога – когда тебя переполняет космическая радость и душа сама устремляется к вечному блаженству?! В любой тот момент – вечному, хотя оно каждый раз всё короче и короче… Скорее бы доиграть этот концерт… Мы стоим с Самойловыми на одной линии (а Саня, бедняга, сзади: сцена тут такая, клином), и я вижу, что Вадим хмурится. Постороннему глазу это даже не заподозрить, но мы-то уже привыкли друг к другу! Я и сам слышу, что играю плохо, но мне наплевать. Скорее бы вернуться в гостиницу, и это возвращение с лихвой перекроет все неприятности. Очень жарко, хотя июнь только начался. А может, здесь, во Владимире, всегда так, не то что на родном Урале. Как только Вадим и Глеб в чёрных рубашках терпят? И Саня, труженик, надрывающийся за своими барабанами… Вадим, уже не таясь, стирает пот со лба. Тоже, организаторы называются – если устраивали концерт группы под открытым небом, могли хотя бы тент какой-нибудь натянуть. И для нас, и для зрителей, будь они неладны, эти свистяще-вопящие фанаты. Чёрт, даже в глазах темнеет… «Вечная любовь»… Я очень люблю эту песню, Глеб тоже. Поэтому я собираюсь с силами и ухожу вглубь музыки. Видимо, это сразу улавливается, или уж Старший Брат такой чуткий, но он сразу перестаёт быть напряжённым. В небо уносятся горькие жалобы Траурных колоколов… Плачут монахи, рыдают монахи – Они потеряли любовь! Во Владимире много церквей, это очень красивый город. Одна из них находится совсем недалеко от площадки, где мы выступаем. А может быть, это зрительно так кажется – потому что и она на возвышении, вся ярко-белая, солнечная, и мы на возвышении. И получается, что свою песню Глеб поёт именно ей. Но где её найти, вечную любовь, Святое знамя дураков?! Голос Глеба будит тишину этой церкви. И если бы не непонятное, всё сильнее накатывающее тягостное раздражение, я бы, наверное, посмеялся бы про себя такому сочетанию. Но в голосе Глеба звучит что-то совершенно незнакомое, звонкое до беды, готовое вот-вот прорваться. Я машинально оборачиваюсь на него, Вадик тоже. А Глеб, похоже, ничего не видит вокруг себя – он не отрываясь смотрит на церковь, сквозь церковь, и глаза у него становятся глубокими и тёмными, как от боли. Я испытываю острую жалость к нему, как взрослый к заболевшему ребёнку. Зачем он написал песню, которая заставляет его так мучиться? Взгляд у Глеба остаётся сухим, и всё же внутри него я вижу слёзы. Странный человек Глебушка… Господи, как мне плохо! Когда же он закончится, этот долбаный концерт! После концерта я сразу ушёл, не стал дожидаться разбора полётов. То есть попросту сбежал. Глебу всё равно сейчас ни до чего дела нет, ему надо отдышаться, в себя прийти. А что скажет Вадик, я и так знаю. Я пришёл в номер (маленький и не очень удобный, зато на одного), сразу включил электрочайник, чтобы хоть как-то простерилизовать шприцы. В дверь постучали. Молоденькая девушка, то ли горничная гостиницы, то ли что-то в этом роде, спросила, где Вадим Самойлов, и попросила у меня автограф. Едва она ушла, заявился паренёк лет восемнадцати и, переминаясь, сказал, что очень любит нашу группу. Караул! Фанаты уже и до гостиницы добрались! Что же будет дальше? Но парень смотрел на меня так умоляюще и с таким восхищением (как я когда-то на «Наутилус»), что мне пришлось пригласить его к себе и несколько минут разубеждать его в нашем божественном происхождении... Напоследок я отдал ему прихваченный с собой из Свердловска наш альбом «Свет». Нисколько не преувеличиваю, он ушёл совершенно счастливым, и с готовностью выполнил по пути моё поручение – передать внизу вахтёру, чтобы хотя бы в ближайший час фанатов в гостиницу постарались толпами не пускать. Дадут ли мне наконец уколоться? Чайник тем временем вскипел. Я залил кипятком шприцы, и в это время в дверь опять постучали. Я решил открыть только затем, чтобы послать фанатов к чёрту и ещё дальше. Но на пороге появился Вадим. Я хотел захлопнуть дверь – как-нибудь потом объяснил бы своё странное поведение – но не успел. Он, угадав моё намерение, сразу придержал дверь и вошёл в комнату. Не стоит скрывать, что я испугался. Хотя вроде бы чему? Я уверен, что Глеб ему ничего не рассказывал. А так – ну, шприцы на столике, мало ли зачем и кому. Вадим упёрся взглядом в шприцы, потом перевёл глаза на меня и сел на стул. - Слишком ты быстро убежал, Артём, - сказал он. – А у меня ведь именно к тебе был разговор. - Пить захотел, - сказал я, еле сдерживаясь: всё уже готово, а этот сидит тут и тянет резину, и потом придётся снова стерилизовать. - Пить так пить, - согласился Вадим и вдруг бешено сверкнул глазами. – Что за чушь ты порол на концерте?! И ладно б не понимал! А то ведь слышишь прекрасно, что лажаешь, а тебе совершенно по барабану! На «Пантере» вообще опозорил группу! На «Неживой воде» два раза потерялся! Знаешь, Рязанцев, если тебе совсем наплевать… Никого я никогда так ненавидел, как Вадима в тот момент. Рядом доза – только руку протяни, а он… Больше всего мне хотелось сказать ему правду – да, наплевать, потому что есть на свете кайф огромней вашей дешёвой музыки, огромней вообще всего! И пусть выгоняет! Как я только без Глеба… Но такой кайф… - Что с тобой такое, Рязанцев? Ты что, плохо себя чувствуешь? - Да, - выдавил я, желая только одного: чтобы он ушёл. – Мне надо лечь, отдохнуть. Ещё и врать ему приходится! Хотя мне и впрямь не очень хорошо. Убирался бы он скорей! - А шприцы зачем? – внезапно спросил Вадим. Вот ведь чёрт! - У меня обнаружили диабет, - сказал я первое, что пришло в голову, досадуя на себя, что ничего не придумал заранее. - Да ты что? Когда? – совершенно искренне спросил он. И только я набрал воздуха, чтобы ответить, он резко вскочил и подошёл ко мне. - А что ж ты сегодня с длинными рукавами? – спросил он совершенно другим, страшным тоном. – И не жарко с непривычки, а, Артём?! И не успел я что-либо сообразить, как он закричал: - А ну закатывай рукава, показывай руки! Быстро! – и вцепился в меня как краб. Я сопротивлялся изо всех сил, но он стоял, а я сидел, прижатый им к стулу, и только безуспешно пытался вскочить, чтобы оттолкнуть его. И вообще Вадик гораздо сильнее меня. Потому что выше и к тому же каратэ занимается… Он не стал тратить время на возню, рванул посильнее, и пуговицы от рукавов отскочили. Я бился от ярости, но совладать с Вадимом не мог. Он резко и больно вздёрнул рукава моей рубашки вверх и замер, уставившись на мои вены в сгибах локтей. Со следами уколов, в пугающе разноцветных кровоподтёках… Как он узнал?! Кто ему сказал?! Помимо воли моя злость стала уступать место испугу. - Ты сел на иглу, - выдохнул Вадим. – Ты сел на иглу!!! И у тебя сейчас никаких интересов, кроме наркотика! Группа, музыка – до одного места! Правильно, зачем тебе сегодняшний концерт, если в гостинице тебя ждёт такой кайф! Пусть Глеб выкладывается, пусть Саня переживает! Тварь ты последняя и предатель. Всю группу за дозу кинул, всех ребят. За дозу и за... Его взгляд наткнулся на металлическую коробку. - …и за шприцы! – выкрикнул он. Я загнанно смотрел на него, но внутри меня уже просыпалось другое чувство. А Вадик в бешенстве сдёрнул со стола коробку со шприцем и со всей силы хватил её об пол. И я уже не мог просто сидеть и молчать – в разорванной рубашке, униженный его правотой и силой, посреди разбросанных по мокрому полу атрибутов моего несостоявшегося кайфа… Я не помню, что со мной сделалось, как я вскочил и откуда в моей руке оказался ножик для карандашей. К несчастью его и моему, Вадим не поверил, что я могу напасть на него, и не успел защититься. С дикой силой налетев на него, я ударил его ножом в бок. Вадик даже не вскрикнул. Побледнев от боли и удивления, он медленно опустился на стул. - Так тебе и надо! – ещё отчаянно кричало во мне. Вадик обеими руками держался за бок, и его пальцы покраснели от крови. И вот тут во мне что-то сломалось. Совсем недавно Самойловы и я нарвались возле каких-то гаражей на стаю гопников. Ох, и досталось же нам, хотя мы дрались изо всех сил! Даже Саня не мог потом смотреть на нас без содрогания, хоть он и врач. А сильнее всех избили Вадика, нашего цыганского барона. Как мы тогда плелись домой! Глеб и я с трудом поддерживали Вадима, а он, сжав волю в кулак, пытался идти самостоятельно, чтобы не нагружать нас, тоже избитых. Пройдёт немного – и начинает оседать. Мы его скорей на скамейку или на крылечко садим. А он всё помалкивал, хотя ему было очень больно. А я… А я, сволочь и скотина, снова причинил ему боль. Почему он молчит? А вдруг я задел у него какой-нибудь важный сосуд, и он сейчас истечёт кровью, как нам когда-то рассказывали в школе?! Нож выпал из моей руки, и я бросился к Вадиму. В тот момент я бы с радостью согласился умереть на месте, лишь бы Старшему Брату не было больно. Всё спуталось у меня в голове, но, мне кажется, я закричал: - Вадик, прости меня! Тебе больно? Я сейчас «скорую» вызову! Приляг на диван, рану промою! Вадим! Я попытался отнять его руки от раны. Но Вадим, словно опомнившись, удивлённо и холодно оттолкнул меня, встал и, хотя я неловко попытался удержать его, вышел за дверь. А я, едва не плача, стал собирать с пола шприцы.