Not Strong Enough

      — Эй, Хаммел! — чей-то противный голос прервал чудесный сон Курта о том, как они с Хью Джекманом поют «Not the boy next door» на бродвейской сцене перед сотнями зрителей.        — Отстань, Финн, я смотрю шоу, — автоматически пробормотал он.       — Очень мило. Вставай! Подъем!       Курт открыл глаза и увидел чьи-то ноги в темных джинсах. Поняв, что лежит головой на стуле, он поднялся. Андерсон стоял, скрестив на груди руки, и довольно чему-то ухмылялся.        — Что? — сонным голосом поинтересовался Курт, борясь с желанием зевнуть во весь рот.       — Ничего, — Блейн сдержал смешок. — Просто… доброе утро, Хаммел.        — Ха-ха, — равнодушно отозвался Курт. Он сидел, тупо уставившись в одну точку, и пытался вспомнить, как заснул.        Восстановив порядок событий и глянув на часы, висящие над доской с надписью «Отцы и дети», Хаммел понял, что спал не дольше получаса. В голове вдруг всплыли события сегодняшнего утра, потасовка возле школы и странное заступничество Андерсона, а потом Курт вспомнил, как весь день думал, придет этот заступник на репетицию или нет. Когда все встало на свои места, Курт поднялся со стула и оказался напротив Блейна, скрестив руки, словно отражение в зеркале.        — Ну? — чуточку менее равнодушно, чем хотелось бы, произнес он. Все-таки любопытство — штука капризная.       — Что «ну»? — вздохнул Блейн.       — Андерсон, не смей делать вид, будто ты тут не при чем. Ты написал мне, так что должен был быть готов к тому, что я потребую объяснений, — Курт напрягся. Ему не хотелось проходить все это: сначала Блейн будет строить идиота, мол, ничего не знает и ничего не слышал ни о какой записке, а потом они в очередной раз разругаются.       — Ладно, Хаммел, — неожиданно произнес футболист. — Честно сказать, объяснений у меня никаких на этот счет нет…       — Почему я не удивлен, — фыркнул Курт, перебивая.       — … просто я понимаю, что повел себя как мудак, вот и все. Мне правда нужна твоя помощь. Надеюсь, после сегодняшнего утра мы квиты.       — Да, кстати, о сегодняшнем утре, — вспомнил Хаммел. — Никогда больше так не делай.       — Хм.       — Хм?       — Признаться, я ожидал благодарности.       — От меня? Не в этой жизни. Я сам могу за себя постоять, а когда ты вот так встреваешь — никому на пользу это не идет. Да, меня в очередной раз бросили бы в мусорный бак или, возможно, даже побили, но это мои проблемы. Тебе нужна помощь, и я помогу тебе, но я тебя ни о чем не просил. А если ты не в ладах с собственной совестью, постарайся просто не унижать других людей.       — Я это учту, — почти прорычал Андерсон. Он, видимо, не привык, чтобы его такие редкие попытки совершать добрые дела оставались без заслуженного вознаграждения. Что ж, пришла пора кое-что изменить.       — Ладно, не будем больше об этом. Я надеюсь, мы друг друга поняли. А теперь давай подыщем тебе песню, — Курт достал из сумки планшет, зашел на свой любимый музыкальный сайт, и ребята начали поиски.       Стоит признаться, что, когда Курт сказал об уйме подходящих для таких случаев песен, он слегка погорячился. Большинство написанных к свадьбам песен, которые он знал, больше подошли бы поющему жениху или поющей невесте, но никак не поющему сыну. В одной был переизбыток страсти, в другой — грусти, а в третьей вообще пелось о том, что в семье ребенка никто не понимает.       Несколько раз они отвлекались. Сначала Курту позвонила Кэрол: долетели они чудесно, отель отличный, оба чувствуют себя хорошо, Берт мини-баром не злоупотребляет. Потом — очевидно, чтобы хоть как-то отвлечься от довольно нудного занятия — Блейн попытался проявить интерес к хоровому кружку:       — Вы проходите всемирную литературу?       — Что? — не понял Курт. Его мысли были целиком и полностью заняты выбором песен.       — «Отцы и дети», — прочел Блейн надпись на доске. Он сидел на полу, прислонившись спиной к стене и согнув одну ногу в колене. — Это вроде что-то русское, я читал пару лет назад. Думал, вы здесь только песни поете.       — Так и есть, — принялся объяснять Курт — впрочем, без особо энтузиазма: вряд ли Андерсону на самом деле интересно. — Это еженедельное задание.       — Задание? Вы еще задания какие-то выполняете? Вам ставят оценки?       — Конечно нет, — раздраженно бросил Курт. «Они даже не имеют представления о том, чем мы занимаемся в хоре, но все равно считают его отстойным!» — Тебе действительно интересно?       — На самом деле — не особо, — Блейн откинул голову назад, — но я не прочь сделать перерыв. Не понимаю, как вы постоянно во всем этом копаетесь.       — Мы не копаемся в текстах, — заверил Курт. — Хор работает очень просто: каждую неделю мистер Шу дает нам задание, а мы на заданную тему должны найти песню и спеть ее перед всеми. Как правило, задания довольно легкие или злободневные, поэтому найти нужную песню всегда не трудно.       — И что же, вы просто поете без какой-либо цели? А как же принцип состязательности? Бист постоянно заставляет нас соревноваться, а в конце каждой тренировки называет лучшего игрока.       — И часто она выбирает тебя? — неожиданно для самого себя спросил Курт.       — Ну, время от времени, — пожал плечами Андерсон.       — Нет, такой принцип не для хора. Нельзя, чтобы кто-то был талантливее всех остальных. С творчеством такое не срабатывает. Хотя иногда у нас бывают соревнования, вот сегодня, например.       — Соревнования в хоре? Кто кого перепоет? — усмехнулся Блейн.       — Да, именно, — язвительно ответил Курт.       — И что получает победитель? Самые громкие аплодисменты?       — Соло на конкурсе, — серьезно ответил Хаммел. У него уже попа стала квадратной от долгого сидения на стуле, так что он решил встать и пройтись из одного конца класса в другой. Блейн за ним не наблюдал — ему больше нравилось разглядывать однотонный потолок.       — Солидный приз.       Курт понимал его сарказм: искусство и спорт — это как горчица и оладьи. Чтобы их совмещать, нужно быть уникумом, как Финн. Ни Курт, ни Блейн уникумами не были. Для Хаммела вот не существовало разницы между тем, будешь ты в команде загонщиком, ресивером или нападающим, а для Андерсона, что логично, не было огромной пропасти между соло и выступлением на подпевках у Рейчел Берри.       — И кто сегодня «соревновался»?       — Я и Рейчел, — угрюмо ответил Хаммел.       — Удачно?       — Бывало и лучше.       — Зачем тебе участвовать в чем-то, где ты не победитель? — искренне удивился Блейн, опустив наконец голову и взглянув прямо на Курта.       — Победа — не главное.       — Брось, ты же не серьезно. Эту ерунду придумали те, кто всегда проигрывает.       — Давай каждый останется при своем мнении, — предложил Курт. Блейн Андерсон был последним человеком, с которым он был бы рад обсудить свое поражение.       — Ладно, — хмыкнул тот, поднимаясь с пола. — Я не слышал, как ты поешь, да и не горю желанием. Но вот тебе совет, Хаммел, как не быть таким лузером: борись за место под солнцем. Может, цель и не всегда оправдывает средства, об этом я не говорю, но, если ты действительно чего-то хочешь и если эти отбросы из хора действительно твои друзья, подойди к Рейчел Берри и вытряси из нее эту победу.       — Эм, — Курт не знал, что сказать. Конечно, подобным советом он никогда не воспользуется — да и что тут сделаешь, все ведь было по-честному? — но выслушать что-то подобное от Блейна Андерсона было несколько неожиданно. — Я учту, спасибо.       — Без проблем, — Блейн, очевидно, в очередном своем геройском порыве забыв, с кем разговаривает, дружески хлопнул Курта по плечу. Он сразу осекся, посмотрел на свою ладонь, как будто она его подставила, но ничего не сказал; Курт тоже.       На улице уже стемнело, а найти подходящую песню так и не удалось. Договорились встретиться завтра. К счастью, оказалось, что у Блейна есть своя машина, так что Курту не пришлось предлагать довезти его до дома. Он пообещал Андерсону поискать песню дома, а тот сказал, что тоже попробует, и они мирно разошлись, словно в порядке вещей вот такие вот почти ночные посиделки в школе двух парней из разных миров.       На следующий день встреча прошла намного удачнее. Дома никто из них песню не нашел (да и — кого обманывать — не искал), но, сидя в хоровой, они не прерывались больше на посторонние разговоры и сумели найти то, что нужно.       Сначала, конечно, дело шло не слишком хорошо. У Блейна, видимо, что-то стряслось на тренировке или дома, потому что в хоровой он появился уже какой-то очень нервный и раздраженный. Все предложения Курта он довольно грубо отвергал, отчего у Хаммела тоже изрядно подпортилось настроение.       В общем, они просидели там почти два часа и просидели бы еще, если бы за прослушиванием очередной «не совсем подходящей песни» Блейн вдруг не вскочил и не заявил тоном, полным решимости:       — Вот! Это то, что нужно.       — Но здесь взрослая женщина поет о своем детстве и о том, что сейчас она никому не нужна так, как нужна была когда-то своим родителям. Мне казалось, тебе нужна песня-пожелание, а эта… слишком унылая — не для свадьбы.       — Хаммел, я сказал: эта. И точка. Кто поет?       — «The Cramberries», — растерянно отвели Курт.       — «The Cramberries», — повторил Блейн. — Мне нравится. Кое-что нужно будет подправить, кое-что вырезать, но в целом мне нравятся. Поможешь исправить, чтобы рифма и этот… ритм не пропали?       Курт мог бы подумать, что Андерсону просто надоело с ним тут торчать, и он готов был уже просто согласиться на первую попавшуюся песню, но Блейн всем своим видом источал уверенность и энтузиазм, из-за чего сомнения разом отпали. Его действительно зацепила песня под названием «Ода моей семье», так что как тут не помочь?       — Конечно, — согласился Курт, чем бессознательно обрек себя на практически ежедневные дополнительные репетиции в течение практически двух недель.       Естественно, никто ни о чем не должен был знать, поэтому Финну пришлось немного соврать. Нет, Хаммел не стал выдумывать что-то новое — отделался тем же, для чего выпрашивал ключи от хоровой у мистера Шустера: своим желанием попасть в постановку «Отверженных».       И если Финн проглотил эту байку со свойственными ему равнодушием и доверчивостью, то провести Рейчел оказалось не так просто. Берри неоднократно порывалась помочь ему, послушать его, посоветовать что-нибудь. Пару раз она подбегала к нему с, как ей казалось, потрясающими новостями о том, что режиссер постановки старый знакомый одного из ее пап, и, если Курту так этого хочется, Берри-старший может замолвить за него словечко. Очевидно, девушка все-таки чувствовала какую-то вину за то, что отобрала у Курта заслуженное им соло.       Конечно, все эти предложения Курт отвергал, хотя они и были настолько соблазнительными, что он всерьез начал задумываться над тем, а не попробоваться ли ему действительно на роль Жавера?       Хорошо хоть, что на работе ему как раз на первые две недели учебы дали отпуск — начальница посчитала, что Курту необходимо было адаптироваться к новому ритму. И не зря: за эти десять напряженных дней, когда утром ему нужно было готовить завтрак, днем — учиться, в обед — репетировать с хором, а вечером — репетировать с Блейном, да потом еще и успевать делать домашнее задание, Курт лишний раз убедился в том, что его начальница все-таки святая женщина.       Блейну — Хаммел не мог не видеть — было и того сложнее.       Во-первых, в самом начале у них возникла проблема с его «алиби». Курт, проглотив остатки своей растоптанной гордости, вызвался помочь Андерсону с «отмазкой» для его родителей и футболистов. И если первым можно было просто сказать о каких-нибудь дополнительных тренировках по футболу, то со вторыми пришлось хорошенько повозиться. Вариантов было много, но каждый из них по тем или иным причинам отвергался. В итоге остановились на одном из самых первых: после уроков Блейну нужно было готовиться к контрольному срезу по математике. Благо, больше никто из команды на этот предмет не ходил, а потому звучало убедительно.       Во-вторых, перед первой игрой тренер Бист действительно увеличила число тренировок аж до пяти в неделю, поэтому на репетицию к семи Блейн приходил уже очень уставший и измученный. Но, несмотря на это, держался он молодцом. Курт быстро понял, что выдержке этого парня можно позавидовать: если в первые пару дней песня в качестве свадебной речи быстро Хаммела разочаровала (у Блейна отсутствовала какая-либо практика, да и стиль выбранной композиции был явно не его), то к концу недели Андерсон настолько вписался в свой номер, что слушать его стало более чем приятно.       В последующие дни они просто прогоняли уже отлично сложенное, гармоничное выступление и изредка вносили незначительные поправки.       Что касается их отношений вне репетиций, то тут мало что изменилось. Футболисты, занятые подготовкой к ответственной первой игре, уделяли Курту и другим хористам не слишком много внимания, так что в течение учебного дня Курт с Андерсоном практически не пересекался. Пару раз его, конечно, облили слашем и толкнули посреди школьного коридора, но Блейн тактично сохранял равнодушие, а на репетиции Курт тактично об этом не вспоминал.       Их отношения (с понедельника по пятницу, с семи до девяти) были чисто деловыми, в некотором роде даже партнерскими. Они словно готовили какой-то совместный проект по общему предмету, тут было не до перехода на личности. Единственное, что изменилось, так это честное выполнение Блейном своей части сделки: он больше ни разу не назвал Курта «принцессой». Ни в хоровой, ни даже в коридоре в компании своих друзей.       Последняя репетиция была назначена на четверг. Она носила чисто формальный характер, потому что вот уже два дня как в номер ничего не добавлялось, ничего не вырезалось и ничего не обсуждалось. Все было идеально.       Курт привычно занял место в первом ряду, поставил сумку на соседний стул, достал тетрадь и продолжил писать начатое на уроке домоводства сочинение по всемирной литературе. До прихода Андерсона времени было еще предостаточно, так что он мог пока спокойно подумать об образе Дориана Грея в романе Оскара Уайльда.       К слову, Уайльда он не очень любил. В основном из-за того, что пару лет назад, когда они впервые на уроке познакомились с этим писателем, молодая и прогрессивная учительница литературы миссис Уэбстер обмолвилась о том, что он был гомосексуалистом. С тех пор концентрация шуточек о геях среди однокурсников Курта резко возросла. А где шутки о геях, там и шутки о Курте. Это был сложный год.       Время шло медленно. Сочинение Хаммел закончил, а делать домашнее задание по английскому ему сейчас не хотелось, поэтому он решил сыграть что-нибудь на пианино. Настроение совершенно без причины стало каким-то тоскливым. Ему стоило радоваться, что сегодня он разделается с Андерсоном, разделается со всеми секретами, с необходимостью лгать, глядя в глаза друзьям, с таким плотным учебно-репетиционным графиком, с колоссальной нехваткой часов в сутках… Но Курт почему-то грустил. За это короткое время ежедневные репетиции с Андерсоном так хорошо вписались в его распорядок дня, что представить череду снова серых и унылых, похожих друг на друга вечеров было как-то тяжело.       Хаммел вдруг подумал о Рейчел с ее купоном. Курт соврал бы, если бы сказал, что за эти две недели он ни разу не вспоминал о споре, но победа в нем представлялась все менее и менее реальной. Их отношения с Андерсоном со ступени взаимной ненависти перескочили на ступень прохладного безразличия да там и остались.       «Прогресс!» — сказал бы кто-то. «Взаимовыгода», — ответил бы Курт. Но какими бы сильными ни являлись обстоятельства, подталкивающие их к этому странному общению, они никогда не станут настолько сильными, чтобы оно переросло в дружбу или хотя бы приятельские отношения. Хаммел за это время мало что узнал об Андерсоне, но уже смело можно было делать вывод, что общего у него с Блейном даже меньше, чем с Финном. Если бы не музыка, вряд ли они нашли бы общую тему для разговора.       Мелодия, которую руки заиграли сами, была под стать настроению. Это была одна из любимых грустных песен Курта — «Fix you» группы Coldplay. Ему редко нравились композиции, которые не были написаны для мюзиклов и которым меньше тридцати, но эта была как раз одной их тех немногих. Непонятно, почему он заиграл ее сейчас, ведь сердце ему никто не разбивал, и в какой бы то ни было помощи он не нуждался.       Так или иначе, когда Блейн Андерсон подошел к хоровой комнате, он услышал, как Курт Хаммел играет на пианино и поет песню о слезах и огнях, о возвращении человека к жизни после несчастной любви. Весьма недурно поет, стоит заметить.       Как только Хаммел допел последнюю строчку, в дверях послышались одиночные, но весомые аплодисменты. Курт тут же покраснел до кончиков ушей: он начинал ужасно стесняться, если кто-то заставал его вот так, когда он совсем не готов выступать перед зрителем, пусть даже тот всего один.       — Браво, Хаммел, — со смесью удивления и уважения, но совершенно серьезно и без тени сарказма, произнес Блейн.       — Тебе стоило как-то дать знать о себе, — сердито ответил Курт, с невообразимо громким хлопком закрыв крышку пианино.       — Да брось, — только и ответил Андерсон, что на его языке означало примерно: «Ты слишком хорошо играл и пел, мне было жаль тебя прерывать». — Только песня какая-то грустная, не находишь?       — Под настроение, — пожал плечами Курт.       — Разбитое сердце? Несчастная любовь? — с издевкой принялся выпытывать Андерсон. — Какой-то парень тебя отшил? Попробуй девчонок, я знаю парочку безотказных.       — Какой ты мерзкий, — скривился Хаммел. — Не понимаю, почему взялся помогать тебе? Давай, начинай петь, покончим с этим поскорее.       Блейн выступил. Блестяще, как и несколько раз до этого.       Курт уже в который раз поймал себя на мысли, что Андерсон мог бы очень многого добиться, займись он искусством. Он не знал, насколько хорош Блейн в спорте, но точно знал — тот отлично поет и очень круто танцует. В выбранной для свадьбы песне танцев почти не было (мотив не тот), но за столько дней репетиций они чего только не перепробовали.       В самые первые дни, чтобы понять, какой у Блейна тембр голоса и вообще какой ритм и темп ему больше всего подходит, Курт, в лучших бродвейских традициях, заставил своего подопечного исполнить с десяток самых разных композиций. Ему удалось установить, что у парня отличное чувство ритма и ему идеально подходят песни современных исполнителей, почти всех.       Танцевальные, бодрые мелодии, песни с амбициями — вот его сильная сторона. Исполняя хит Кэти Перри и не имея при этом какого-либо опыта, Блейн всегда в нужных местах делал самые нужные движения. Это был врожденный дар — мало кому так везет. Курту было жаль, что то ли воспитание в семье, то ли окружение в школе напрочь отбили у Андерсона желание заниматься искусством.       Конечно, спрашивать он не стал.       — Ну как? — выдохнув, поинтересовался Блейн.       — М? — Курт слишком увлекся своими мыслями и не сразу поймал нить разговора. Здесь, в хоровой комнате, с ним такое часто случалось. Особенно в этом году, когда поводов для раздумий прибавилось.       — Черт, возьми, Хаммел! Предполагалось, что ты будешь внимательно слушать!       Курт поджал губы, стараясь скрыть улыбку, когда взглянул на лицо Блейна. Почему-то раньше он не замечал, что у него брови домиком.       — Что смешного?       — Ты волнуешься, — глупо ответил Хаммел.       — А ты идиот, — почему-то беззлобно отозвался Андерсон, и Курт не обиделся.       Стрелки часов не подобрались еще даже к восьми, а обычно они сидели до девяти (иногда уходили и позже). Расходиться так рано было непривычно, так что они просто сели в первом ряду и немного помолчали. Было уже совсем не так неловко и страшно, как тогда, когда Блейн впервые вошел в хоровую. Просто чуточку грустно.       — Не надумал вступить в хор? — попытал еще раз удачу Хаммел.       За эти несколько дней он пару раз говорил Блейну, что у того музыкальный талант. В первый раз Блейн его послал, на чем их репетиция и закончилась, а во второй раз отреагировал уже не так бурно (видимо, начал привыкать), но все равно заметно разозлился.       — Нет, Хаммел, — закатил глаза Блейн. — Никогда. Запомни это и постарайся не забывать. Хотя бы не так быстро.       — Зря, — только и ответил Курт.       — Не подумай, что из-за того, что ты мне помог, у тебя теперь есть какие-то привилегии и тебе позволено считать меня геем.       Курт фыркнул: снова этот Андерсон за свое.       — Я ни о чем таком и не думал — это во-первых. А во-вторых, я не считаю тебя геем, просто мне за тебя обидно.       — Тебе? За меня? — Блейн поднял бровь. — Тебе, неудачнику, которого каждый день поливают слашем в прямом смысле и грязью в переносном? За меня, вратаря команды, которая два года подряд выигрывала кубок штата?       — Да, — просто ответил Курт. — Потому что, как бы крут ты ни был, ты не занимаешься любимым делом.       — Я люблю футбол, — упрямо, словно маленький ребенок, у которого закончились аргументы в споре со взрослым, ответил Андерсон.       — Нет, не любишь, — так же ответил Курт.       — Ты не можешь этого знать, Хаммел. Только я знаю, что люблю.       — Да, может быть, это и так, но ты не можешь сказать мне прямо и честно, что не любишь — ну вот ни капельки — танцевать или петь? И ты не станешь отрицать, что эти две недели в хоровой были не самыми худшими в твоей жизни. Ведь это правда.       — Нет, Хаммел, — Блейн встал. Курту не понравилось, что тот смотрит на него сверху вниз, и он тоже встал. — Мне не нравится ни петь, ни танцевать. Мне по-прежнему не нравится этот глупый гейский хор. И, пусть я и благодарен тебе за помощь, ты тоже по-прежнему мне не нравишься. Вот в чем правда. И да, эти две недели не были самыми худшими в моей жизни, но только потому, что за семнадцать лет я переживал кое-что и похуже.       Курт сглотнул.       Ему-то, наивному дураку, показалось, что с Блейна начала спадать эта маска, которую натягивают на себя каждый день в школе все крутые ребята. Чем дольше они ее носят, тем сильнее она к ним прирастает, и потом уже не разобрать, где человек, а где его чертов имидж. Но он ошибся, посчитав, что с Андерсона ее еще можно снять. Футболист давно уже во всем этом по самое горло — невозможно не утонуть.       — Что ж, — подняв подбородок, начал Курт, — тебя здесь больше ничего не держит.       — Да, ничего, — согласился Андерсон. Стена, мигом снова выросшая между ними, была едва ли не видимой.       — Всего хорошего. Удачи на свадьбе, — равнодушно бросил Хаммел уже уходящему Блейну. Тот вдруг сжал кулаки и развернулся.       — Слушай, принцесса, — ах да, срок действия договора истек. Еще один неприятный момент: Курт думал, что Андерсон просто-напросто отвык от этого прозвища. — Не люблю оставаться в долгу.       — Ерунда, — Хаммелу хотелось поскорее уйти отсюда и не разговаривать больше с Блейном, потому что тот, сам того не понимая, здорово его разочаровал.       — Нет, погоди. Ты ведь никогда не был на Великой Вечеринке?       У Курта в голове словно щелкнул переключатель и зажегся свет. Он резко поднял голову, как раз для того, чтобы, растерянно и не осознавая в полной мере всего масштаба своего везения, качнуть головой — мол, нет, не был.       — В этом году, если ты не слышал, ее провожу я. Так что можешь считать, что у тебя есть приглашение, — Андерсон провел рукой по волосам. Курт был слишком ошеломлен, чтобы обратить внимание. — Но если кто спросит, я здесь не при чем.       — Чтобы тебе и твоим друзьям было над кем посмеяться? — «Заткнись, бога ради, замолчи! Купон ждет тебя!»       — А ты действительно никогда там не был, — усмехнулся Андерсон. — У нас есть свои правила. Первое: никто никого не трогает (не оскорбляет, не унижает, не бьет и т.п.). Второе: прогнать незваного гостя может только хозяин Вечеринки. Ну, как ты сам можешь догадаться, он, вернее я, этого не сделаю. Выполнение первого зависит от количества алкоголя, а второе не нарушается ни при каких обстоятельствах.       — Цивилизовано, — хмыкнул Курт, изо всех сил старавшийся взять себя в руки и сделать вид, что не заинтересован.       — Еще бы, — поднял уголок рта Блейн.       — Я подумаю. Спасибо, Андерсон.       — Тебе спасибо, Хаммел. И да, слишком долго не раздумывай, ведь, как сказал один очень умный человек: «Закончить МакКинли и ни разу не побывать на Великой Вечеринке — это все равно, что умереть девственником».       Курт фыркнул.       — Кто сказал эту чушь?       — Я, — улыбнулся Блейн, после чего покинул Хоровую.       Курт остался стоять посреди комнаты. И пробыл там еще черт знает сколько времени.       Купон!       Подумать только.       Это как золотая — нет, как платиновая — карта! Это сотня вещей. Это новый кардиган и три — нет, четыре — пары новых джинсов. Это те потрясающие осенние ботинки на высокой подошве, которые он не мог себе позволить только потому, что у него уже почти десять пар осенней обуви, и еще одной семейный бюджет бы не выдержал.       Это… это…       Мысли Курта путались.       Он пропустил два светофора, пока ехал в машине домой. Повезло, что в такое время на улице почти никого нет, иначе точно сбил бы пару-тройку невнимательных прохожих.       Дома было темно и тихо. Финн вроде бы собирался остаться у Пака, так что обстановка совсем не соответствовала вдруг взлетевшему настроению Курта. Добравшись до своей комнаты, он первым делом зажег весь свет, а вторым — включил музыку погромче.       Наплевав на обычно идеальную чистоту, Хаммел прямо в школьной форме и в обуви плюхнулся на кровать, одновременно ища в списке контактов букву «Р».       — Алло, — бодрый голос Рейчел Берри послышался в трубке после первого же гудка.       — Рейчел, — Курт закусил губу от волнения.       — Курт? С тобой что-то случилось? — обеспокоенно спросила Берри.       — С тобой что-то случилось, — довольным тоном ответил он, убавляя громкость разрывавшей дом песни.       — Я не понимаю.       — Можешь подыскивать своему купону подарочную упаковку.       — Что?       — Я иду на Великую Вечеринку школы МакКинли!       — Что?! — теперь уже таким же возбужденным голосом воскликнула Берри. — Но как… когда ты успел?       — А вот это в условия сделки не входило.       — Черт возьми, Хаммел, мы друзья или кто? Ладно, сиди дальше со своими секретами, не очень-то и хотелось. Только вот с купоном придется подождать, ведь это еще не все.       Курту был готов начать танцевать, так что смысл слов Рейчел дошел до него не сразу, а когда он сообразил, что к чему, поспешил выключить музыку и встать с кровати. Слова подруги о том, что для получения заветного купона ему нужно сделать что-то еще, вернули с небес на землю.       — Что? — растерянно спросил он. — Что еще?       — Мне ведь нужны доказательства, Курт, доказательства. Придешь на Вечеринку и пробудешь там хотя бы часок. Если Андерсон тебя не выпрет, то купон твой, а если ты все это выдумал, то…       — Тебе придется просить у меня прощения на коленях, Рейчел Берри, — сощурив глаза, почти прошептал Курт.       — Узнаем через несколько дней. Доброй ночи, Курт, — и в трубке послышались гудки.       Курт снова рухнул на кровать.       Все-таки хорошо Берри его знает. Нет, получить-то приглашение он получил, ведь именно в этом спор и состоял. Но у Хаммела действительно была в приоритете мысль о том, чтобы на вечеринку не идти. Что он будет там делать? Он никогда не пил да и не горел желанием делать это, тем более в такой компании.       С другой стороны, еще две недели назад сама мысль о том, чтобы раздобыть это приглашение, казалась абсурдной? Так может, стоит и пойти? Что такого страшного там может случиться? К тому же, Рейчел сказала «хотя бы часок», а часок можно и в уголке посидеть, не обязательно напиваться и даже с кем-то разговаривать.       «Ты удивляешь меня, Курт Хаммел», — подумал Курт, засыпая.       Хорошо, что Берт далеко и не видит всего этого.