Завтра настанет утро опять

      Она не говорит об этом Питу, потому что понимает — ему незачем беспокоиться по столь незначительным мелочам. Китнисс открывает глаза и переворачивается на бок. Смотрит на безмятежное лицо Пита, к которому в эту ночь кошмары не придут, по крайней мере, пока она рядом. Они всю жизнь будут бдительными стражами, защитниками друг друга. Один отдаст жизнь для другого. Один посвящает всю свою жизнь другому. Разве это не самое высшее чувство, на которое способен человек?       Она любит его. Ей нравится то, каким тихим, но твердым голосом он говорит ей, что беспокоится за неё, утверждает, что защитит от любой напасти… уверяет, что больше ничего не сможет потревожить её покой. Жизнь Китнисс течет тихо и безмятежно, по крайней мере, пока она не оказывается одна и не вспоминает события, произошедшие несколько лет назад. Не вспоминает горы трупов, плач маленьких детей-сирот, кровь, крики, мольбы о помощи… все это очень тяжело. Все это… тяжело. Она старается быть сильной и стойкой, потому что знает, что иначе она не будет способна продолжать дышать. Сейчас она может наслаждаться тишиной, но в её душе до сих пор буря, пламя, которое не сможет погасить даже самый мощный водопад.       Она не говорит об этом Питу, потому что это действительно может показаться глупым, к примеру, тому, кто никогда не жил во время войны, не видел страха и агонии.       Она боится, когда её девочка, мирно сопящая в люльке около противоположной стены спальни, начинает хныкать или кричать. Вместо голоса собственного ребенка она слышит голос Прим, её предсмертные крики, которых она так и не услышала в реальности. Взрыв был… все это произошло слишком быстро, слишком громко, слишком ясно. Она даже не может понять, даже до сих пор…       Она надеется, что Прим не почувствовала боли. Может быть, судьба сделала такой подарок маленькой девочке, в жизни которой было невероятно много ужасных событий; девочке, которая умерла слишком рано.       Порой Китнисс просыпается посреди ночи, часа в четыре или три, когда спит даже солнце, и видит силуэт сестры возле колыбели своей дочери. Женщина знает, что это все — побочный эффект таблеток, выписанных ей врачом. Мужчина не просто выписал ей рецепт, он буквально приказал Питу, чтобы тот в обязательном порядке следил за тем, как Китнисс эти таблетки пьет. И, опережая все последующие вопросы, он помотал головой.       — Нет. Ребенку не повредит.       Китнисс нахмурилась и положила руку на начинающий округляться живот. Тепло собственного тела она чувствовала сквозь ночную рубашку. Было так спокойно и тихо, что женщина даже содрогнулась. Неужели все действительно закончилось? Прошло так много лет, но Китнисс никогда не теряла бдительность — то сторонники Сноу начинали преследовать кого-то из новой власти, то какая-то кучка психов из Тринадцатого захватила радио во всех северных дистриктах и объявила, что будет мстить Китнисс Эвердин, человеку, убившего их любимого президента.       Еще один ребенок.       Наверное, Прим была бы рада. Она бы целые дни проводила со своей маленькой племянницей. Китнисс знала, что в отличие от неё самой Примроуз всегда нравились маленькие дети. Когда матери приводили их к миссис Эвердин на лечение, Прим часто сидела рядом и успокаивала их. Играла с ними.       Китнисс часто ловит себя на мысли, что хотела бы показать новый мир Прим, своему отцу. Поговорить с собственной матерью, с которой они не виделись вот уже несколько лет. Она не смогла пережить смерти младшей дочери ушла с головой в работу; Китнисс тоже ушла бы с головой в охоту на белок и оленей, вот только после воспаления легких Пит запретил ей так надолго уходить вглубь чащи. Китнисс говорила себе тогда, что хотела умереть. А, может быть, она врала.       Китнисс старается сдерживать слезы и быстро-быстро моргает, когда в носу начинает предательски пощипывать. Она может показать свои эмоции семье и она не боится плакать в объятьях Пита, потому что знает, что он её защитит. Она просто не может больше плакать. Оплакивать чью-то смерть несколько лет, просыпаться несколько раз в месяц и смотреть в окно, вспоминая, как все было раньше, — даже для Китнисс это слишком.       Наверное, когда-то нужно сказать о её страхах Питу, ведь он поймет и примет их. Китнисс разглядывает белый потолок, словно стараясь найти на нем что-то, чего не замечала раньше, когда внезапно слышит всхлипывание. Женщина сразу же поднимает голову и смотрит на маленькую кроватку. Там нет Прим, там никого нет, и это успокаивает Китнисс на несколько секунд. Она неуклюже поднимается и встает на обе ноги. Первую беременность она перенесла намного тяжелее, и этот ребенок, наверное, решил дать собственной матери возможность отдохнуть и не дежурить каждые полчаса около туалета.       Она оказывается возле колыбели и мельком смотрит на Пита: он начал ворочаться, но не проснулся. За сегодняшний день он очень сильно устал, так что ей пришлось с боем гнать его спать.       Китнисс аккуратно прикасается к коже своей дочери. Та на ощупь словно атлас, и Китнисс боится прикасаться к ней своими грубыми руками в шрамах и царапинах. Девочка видит маму и затихает, но всего лишь на несколько мгновений.       — Ш-ш-ш, малышка. Что же такое. Ш-ш-ш.       Китнисс аккуратно берет девочку на руки и прижимает к собственному телу. Малышка трясет в воздухе своими маленькими руками, а после проводит пальцами по одежде Китнисс. Вроде бы, у неё не должен снова болеть живот, ведь доктор из медицинского центра приходил к ним всего лишь пару дней назад и заверил, что проблема на ближайшие несколько недель решена.       — Ш-ш-ш. Все хорошо.       Порой она не может оторвать взгляд от этих глаз, маленьких пальцев, носа, губ, которые то и дело так осуждающе причмокивают, что Китнисс даже хмурится. Но девочке это наоборот нравится — лицо Китнисс кажется ей смешным, и она начинает заливаться. Китнисс помнит, сколько бессонных ночей пришлось пережить им с Питом, чтобы понять, что не нравится их дочери, сколько нервов ушло на то, чтобы выдержать все это, сколько стойкости потребовалось, чтобы свыкнуться.       Китнисс не хотела детей, Китнисс боялась того, что однажды она может взять на руки собственного ребенка, но теперь она ни за что не рассталась бы с этим маленьким теплым комочком, который мешает ей спать, есть и даже просто спускаться на первый этаж их огромного дома. Дети больше плачут и хнычут, чем смеются, это она поняла сразу.       Пит и Хеймитч до сих пор поражаются тому, что девочка замолкает, стоит Китнисс начать петь. Бывшая Эвердин не могла петь после событий войны, уверяла себя, что забыла практически все песни, но когда родилась её дочь, Китнисс, в тайне ото всех, пела ей колыбельную, которую пела своим дочерям миссис Эвердин.       — Глазки устали, труден был путь, ты у реки приляг отдохнуть.       Китнисс нравилось качать собственную дочь. Если бы не плач и крики, она хотела бы, чтобы её дочь навсегда осталась такой маленькой, с пушком темных волос на головке и маленькими блестящими глазами. Маленький комок в её руках приносил Китнисс ощущение защищенности и отстраненности. Пока её дочь хватала её маленькими слабыми пальчиками, пока она изучала свою маму такими знакомыми светлыми глазами, самой Китнисс не было страшно или одиноко.       «Тебе бы она понравилась, Прим».       — Солнышко село, звезды горят. Завтра настанет утро опять.       Девочка удивленно смотрела Китнисс в глаза, затихнув и касаясь руками своего подбородка.       — Завтра настанет утро опять.       Возможно, её судьба могла сложиться иначе. Китнисс помнила тех людей, которые на её глазах отдали собственные жизни для того, чтобы Игр не было, помнила светловолосого Финника, испуганные слова девочки из Двенадцатого, когда та рассказывала своей подруге из Тринадцатого про бомбежку, помнила больницу в Восьмом дистрикте, по которой нанесли точечный удар через несколько мгновений после того, как она оттуда вышла. Она понимала, что лучше будет отпустить этих людей и эти воспоминания, но не могла.       Она чувствовала, как прошлое для неё соединяется с настоящим, — её память в её голове и её дочь в её руках, — соединяется, чтобы помочь запомнить настоящее и все моменты радости и безмятежности, которыми начала наполняться её жизнь.       У Китнисс не было много страхов, потому что большинство из них стали явью. Но все же она боялась услышать крик или плач собственного дитя, вне зависимости от того, сколько лет прошло бы с момента его рождения. Она старалась прижать свою дочь как можно ближе к своему сердцу, чтобы дать понять девочке — она сокровище. Она замечательна. Никто никогда не посмеет навредить ей. Она должна быть самой счастливой и жить жизнью, которой у её матери и отца никогда не было.