Завтра настанет утро опять

      Раньше он часто чувствовал это — липкое чувство страха и ненависти, расползающееся внутри его тела. Его душа становилась черной, словно пропитывалась чернилами. Он не мог избавиться от этого, — та его часть, которая была готова бороться, была слишком мала. Он пытался, но… падал. И больше не мог подняться на ноги.       С годами положение улучшилось, но не намного — Пит много раз прибегал к Хеймитчу, чувствуя боль и ненависть внутри своей сущности. Когда он просыпался от этого дурмана, то видел созвездия синяков на своих руках и груди; созвездия, звезды которых были внушительны по своему размеру и переливались разными оттенками фиолетового. Хорошо, что Китнисс не видела эти синяки, потому что тогда она бы обиделась на него. Пит ничего ей не говорил.       Может быть, она догадывалась, но от него она редко могла слышать что-то, касающееся его… «болезни»?..       «Ты монстр, Пит. Та часть тебя, которая хочет убить тут всех».       Пит был благодарен яду ос-убийц хотя бы за то, что, когда затуманивался его рассудок, он не хотел убить свою маленькую дочь. Китнисс могла бы защититься или позвать Эбернетти, а что малышка? Он пообещал, что с ними двумя ничего не случится, но понимал, что только Хеймитч может защитить его семью от самого Пита.       Приступы стали реже и слабее, раз или два в месяц. Когда тьма расползалась по его душе, он уходил подальше от дома и людей, которые могли бы его видеть. Уходил в пекарню и закрывал на замки двери, уходил в лес и поднимался туда, где его точно никто не мог бы достать.       Пит ненавидел себя, но часть его была рада, что живет. Пит любил жизнь, но был готов отдать её за жизнь того, кто ему дорог. Он бы сделал это ради Китнисс и их дочери еще раз, вот только теперь Хеймитч запретил ему геройствовать и «нести бред».       — Хочешь, покажу что-то? Смотри, Пит, — мужчина указал на стену, будто там было нечто, достойное внимания, — смотри. В соседнем от нас доме живет охрана, понимаешь, Пит? Она тут не просто так, что бы ты себе там ни думал. Они приехали из столицы, но это люди Президента. Верные люди. Они любят тебя и Китнисс. И вашу дочь. Среди них нет предателей, потому что, черт возьми, их проверяли уже раз пятьдесят. Пойми ты, наконец. Ты нужен семье, и нужен живым… хватит думать о том, за кого и где можно отдать свою жизнь.       — Я не…       — Всем нам сложно в равной степени, Пит. Давно звонил Энни?       Мелларк ощетинился и уставился на своего бывшего ментора. Зачем он переводит разговор в такое русло? Как он смеет? Они страдают в равной степени, да? Ничего, что ни Хеймитч, ни Китнисс порой не чувствуют острейшего желания убить один другого? Не надо сравнивать то, о чем Эбернетти может догадываться, но точно не чувствует.       Энни…       — Я звоню ей каждую неделю, чтоб ты знал. А ты, Хеймитч? Часто навещаешь Джоанну? Эффи?       Хеймитч, до этого сидевший в пол оборота, смог выдавить свою коронную улыбку и развернуться к Питу всем телом. Стул, хоть и был на колесиках, предательски заскрипел, но мужчину это ничуть не испугало. Странно было видеть своего ментора без привычного бокала чего-нибудь крепкого в руке. Перед рождением дочери Пита Хеймитч ему пообещал, что отныне и навсегда — только немного и только по праздникам. Пришлось поверить на слово, но Эбернетти даже был готов принести клятву, лишь бы иметь возможность видеться с маленькой девочкой.       Пит никогда бы не подумал, что Хеймитч может быть таким обходительным и заботливым. Почему он понял это лишь тогда, когда Хеймитч взял его дочь на руки, а не раньше, когда тот помогал им выжить на Играх?       Пит видел, как Китнисс вздрагивает и вскакивает с постели всякий раз, когда малышка начинает кричать, как жена замирает, стоит девочке начать плакать. Китнисс до сих пор боялась, как боялся и он, но не считала нужным говорить об этом своему мужу. Как и прежде, она надеялась усмирить свой страх в одиночестве.       Они были квиты.       Он не хотел рассказывать ей все о собственных приступах, она не рассказывала ему о кошмарах, в которых её девочку пытали и убивали. Китнисс стоило взять дочь на руки — и все проходило, но если они обе подолгу бывали далеко друг от друга, женщина начинала сильно нервничать.       Пит думал, что сможет побороть собственную тьму, пока Китнисс не зашла на негнущихся ногах в их спальню и встала не так далеко от их кровати. Была глубокая ночь, и проснувшийся Пит сразу же вскочил, когда увидел, что соседняя половина кровати пуста. На лице у Китнисс была улыбка, которую она наверняка хотела спрятать, а в глазах стояли слезы. Женщина смахнула их рукой и подошла еще ближе.       Она беременна, Пит. Беременна, ты понимаешь?       Наверное, стоило разобраться в этой ситуации получше, но Мелларку в тот момент было без разницы. Даже неподтвержденная разнообразными анализами, даже на словах, беременность его Китнисс вселяла в него жизнь и заставляла улыбаться. Он был рад так, как может быть рад человек в самые счастливые свои дни.       Пит пытался быть тем Питом, которого многие любили, который жил до тех пор, пока его не изменил яд ос-убийц. Китнисс говорила, что у него получается. Он был рад, что возвращение возможно, что Китнисс снова может сидеть с ним в одной комнате, не опасаясь за свою жизнь, что она носит его ребенка, и потом вот это известие… Пит Мелларк, обожавший Китнисс Эвердин еще с тех времен, когда она была маленькой тощей девочкой, жившей от корки до корки хлеба, вытеснял тьму из души того Пита, который попытался продолжить жить после пыток Капитолия.       Конечно, вторая беременность Китнисс давалась им обоим намного легче, чем первая. Женщина уже понимала, с чем именно ей предстоит иметь дело, осознавала риск и то, что последует после рождения. Ранее не желавшая слышать ничего о детях, Китнисс не могла выпустить собственную дочь из рук и практически не оставляла девочку одну, когда находилась дома.       — Она такая красивая, Пит, — однажды увидел, как его жена склонилась над кроваткой малышки и улыбалась, не смея прикоснуться к девочке руками. Пит не смог войти в комнату, чтобы подойти ближе к Китнисс, он так и остался стоять в дверном проеме, бесшумно хватая губами воздух, — картина, стоявшая перед его глазами, будто бы вышибла из его легких весь кислород, — она очень красивая девочка.       Пит любил их обеих больше, чем могло себе представить его измученное сердце и тело. Возможно, во времена дурмана он мог забыть об этом на несколько секунд, но мягкие волосы Китнисс, волнами спадающие на её плечи, её запах, голос, глаза возвращали его к нормальной жизни.       «Жизнь заключается не в том, чтобы жертвовать собой и своим счастьем ради кого-то, Пит. Жизнь заключается в тебе. В твоем собственном счастье. Прекрати сомневаться в том, что ты можешь кому-то причинить боль, в том, что ты никому не нужен. Твоя семья рядом с тобой. И эти люди, твоя семья — вот для кого ты важен», — пробурчал ему Хеймитч одним ужасно снежным вечером, когда они даже не смогли открыть входную дверь и бывшему ментору пришлось ночевать у них.       — Ей нужен отец, — Эбернетти осторожно качал сопящую дочь Пита, обращаясь будто бы к самому себе, нежели к Мелларку. Они оба сидели в гостиной на первом этаже, пока Китнисс, измученная дневным токсикозом, спала наверху.       Мужчина вдруг нахмурился и поднял голову, чтобы встретиться с глазами своего бывшего трибута. Он встал с кресла и подошел к Питу, передавая ему небольшой сверток.       — Осторожно, не разбуди, папаша.       Возможно, Питу действительно надо было отпустить свое прошлое и попытаться отпустить боль, о которой ему постоянно напоминали многочисленные шрамы. Возможно, время пришло, но он не мог этого сделать. Воспоминания были слишком яркими.       Вспышка боли — поцелуй Китнисс — вспышка боли — улыбка отца и его звучный голос — удар — безумный кошмар о том, как разорвавшаяся бомба убивает его семью.       Но он сильный, ему ни раз это говорили. Он сможет это выдержать. Рано или поздно воспоминания, даже такие яркие, начинают становиться серыми и исчезать, чтобы их заменили новые. Как счастливый смех Энни, кроткая улыбка Порции, Китнисс, которая берет его руку в свою и прикладывает его ладонь к своему округлившемуся животу, нормальный цвет лица Хеймитча, который все же переборол свою зависимость.       Жизнь есть не в готовности пожертвовать собой. Жизнь — это те моменты, которые не должны проходить мимо тебя, Пит, пока ты думаешь, заслужил ты их или нет, — Хеймитч отсалютовал ему кружкой с крепким чаем и закинул одну ногу на другую.       — Тебе же предлагали написать мемуары. У тебя такие фразы стоящие выходят. Чего отказался? — нахмурился Мелларк, изображающий наигранное разочарование.       — Знаешь что. Отвали, — пробурчал ментор в ответ, чем заставил Пита улыбнуться.       Питу Мелларку многие говорили, что он хороший человек. И кто же он такой, чтобы спорить с этими людьми?       — Твоя проблема в том, что ты слишком хорош для всех нас, поэтому ты и не знаешь, почему так сильно от нас отличаешься.       И, наверное, он был прав. По крайней мере, Пит не будет с ним спорить. Не тогда, когда его дочь доверчиво посапывает у своего отца на руках, а на улице разыгралась нешуточная метель.       Пит знал, что очень и очень скоро между ним и Китнисс не останется секретов, ведь она скажет о своих страхах, а он о том, как его сознанием завладевала тьма и что он делал, чтобы она отступила как можно быстрее. Они все расскажут друг другу, это обязательно произойдет.       И падающий снег за окном вторил ему.