***
Склеп, в котором упокоился десятый граф Бар, стоял на самом краю поместья, за задним двором, за красивым парковым лабиринтом, за весьма заросшим полупарком, и обычно там никто не бывал. По крайней мере, так думал Чарльз, однако, когда он зашел в освещенный ярким солнцем склеп, то увидел Гентиана, в простом сером костюме, с бутылкой вина и огромным букетом нежных мелких роз. — Вот так вот, мой граф, — тихо говорил шут, не видя вошедшего, — я принес вам вина, вы его так любили, и роз, потому что их люблю я. Чарльз почувствовал неловкость за то, что сам пришел даже без букета — просто образ отца с цветами у него никак не вязался. Он тихонько отступил в сторону, заслонив свет, и Гентиан повернулся. — Граф, — тихо сказал он, чуть склоняя голову. — Простите, — тут же отозвался Чарльз, — я вовсе не хотел вам мешать. — Как можно? — возразил шут, чуть подвинувшись в сторону, так что графу ничего не оставалось, как сесть рядом. — Часто здесь бываете? — спросил Чарльз и тут же почувствовал, как краской снова залило щеки: это явно был один из худших вопросов, которые только можно было бы задать над могилой, а Гентиан был не из тех, кто спускал неудачные реплики. Однако же ответ его прозвучал тихо и немного печально: — Да. Дом, который мне завещал Ваш батюшка, всего в паре минут ходьбы отсюда. — Ясно. Я… я не приходил к нему до сих пор. — Любили его, сударь? Чарльз, не оборачиваясь, с грустной улыбкой пожал плечами: — Его все любили. Все мы, дети, его обожали. У них с матушкой родилось нас пятнадцать, выросло восемь. Эпидемия шла четыре месяца, и вот здесь стою я один, одиннадцатый граф Бар. Так странно. Вы слышали о новом указе? Я получил место советника при короле, которое до этого занимал мой отец. — Сын мой! — воскликнул с улыбкой шут, словно в тишине склепа кто-то ударил в трещотку. — Я бы поздравил тебя, да вот незадача: на этой должности больше шансов свернуть себе шею, чем верхом на бешеной лошади! — Король вспоминал о тебе. Ты хорошо его знал? — Короля-то? А то. — Не хочешь ли снова развлечь монарха своим искусством? — спросил Чарльз без задней мысли и тут же сам понял, что это прозвучало насмешливо. Гентиан долго, пристально смотрел ему в глаза, а потом серьезно, без улыбки, ответил: — Увольте, мой граф. Чарльз бездумно сорвал розу из букета и невольно вскрикнул, неловко вогнав острый шип в палец прямо рядом с ногтем. — Ну что же Вы? — мягко укорил его Гентиан, доставая из кармана носовой платок, чтобы перевязать тут же закровившую руку. — Не торопитесь проливать кровь на могилы предков, сударь, еще успеется. — Мой отец… — начал было Чарльз, но тут вдруг горло ему перехватило невыплаканными за все это время слезами, и голос прервался. — Ваш отец был хорошим графом, сударь… — Что ж, — тихо повторил в который раз за последний месяц Чарльз, — я постараюсь стать достойным его преемником. Шут громко фыркнул, завязав последний узел на платке: — Постарайся стать хорошим человеком, сын мой. Этого уже довольно. С этими словами он поднялся, отряхнул пыль с чулок и отвесил Чарльзу поклон. — Постой, — окликнул его граф, придержав за манжету. — Я могу… как-нибудь навестить тебя? Вернуть платок… Это было настолько неубедительно, что ему жар бросил в лицо, но Гентиан просто кивнул: — Отчего ж нет? Днем я обычно дома. Ночью, бывает, тоже. И осторожнее с розами, мой граф.Глава 1
11 августа 2015 г. в 02:32
Это была потливая горячка, и граф Эдвард Бар сгорел раньше, чем окружающие вообще успели осознать, что происходит. Утром он был еще здоров, ел за троих взрослых мужчин, не входил в комнаты, а исключительно врывался, и оглашал весь дом своим звучным ревом. За обедом у него не было аппетита, и он насмерть перепугал повара тем, что съел всего трeх жареных голубей и четвертушку бараньего бока. Вечером граф уже лежал на постели, вытянувшись во весь свой гигантский рост, разметав густую нечесаную гриву по подушкам, лицом белее собственных простыней, весь мокрый от пота, сводимый судорогами и совершенно обессилевший. К ночи послали за священником, и вскоре после того, как беспамятного графа причастили, он скончался.
В связи с эпидемией высочайшим повелением было назначено погребать покойников в течение суток, так что графа поспешно обмыли, отпели и похоронили прямо в старом маленьком склепе на краю его городского поместья. Не минуло еще и трех дней, а в дом уже заявился нотариус с бледным ноздреватым лицом, похожим на кусок дурно пропеченного теста, и через несколько часов двадцатилетний Чарльз стал одиннадцатым графом Баром. Новоявленный обладатель титула, в окружении многочисленных друзей, дружков, приятелей, знакомых и полузнакомых, еще с пару часов тщетно пытался вникнуть в бесконечное перечисление пунктов завещания отца, все больше впадая в отупение от усталости и растерянности и пьянея от щедро подливаемого ему вина.
— И еще одно, только одно, Ваше сиятельство, — просвистел нотариус, чей нос так нависал над едва шевелящимся при разговоре тонкогубым ртом, что Чарльзу все время казалось, будто слова достопочтенного мэтра вылетают из ноздрей, — при доме вашего батюшки очевидно содержался некий шут?
— Ну да, — откликнулся сбросивший на мгновенье тяжкое оцепененье молодой граф, — эй, ты… — окликнул он стоящего у дверей слугу, и тут же понял, что понятия не имеет, как того зовут. До смерти отца Чарльз практически не жил в этом доме. — Позови Гентиана.
Шут Гентиан был из тех, про кого говорят, что у них нет возраста: на вид ему можно было дать с равной долей вероятности и двадцать пять и сорок пять. Напоминающий разболтанные каминные щипцы, очень высокий, худощавый, лишенный при этом любой изящности, с большими жилистыми руками, на которых вздувались вены, с крупными суставами, одетый в яркий костюм, положенный его ремеслу, презирающему любой траур — он ввалился внутрь, принеся с собой неуместные шум и жизнь. Гентиан смерил комнату шагами, сделавшими бы честь любому аисту, при ходьбе умудряясь вихляться в каждом суставе и никогда не терять при этом равновесия, как марионетка, с чьей вагой забавляется опытный кукловод.
— Ну-ну! — воскликнул он, обращаясь ко всем присутствующим звонким и трескучим голосом, которым могла бы говорить, должно быть, только старая деревянная рассохшаяся шкатулка. — Ну-ну! К чему постные лица?! Покойник такого не любил. А вот винцо у вас в кубках весьма ценил. Да и чего бы его не ценить, коли оно из его же подвалов? А все-таки воронье — удивительно умные птицы, пока граф-старик был жив, и носа сюда не казало. Достопочтенный мэтр, — обратился он к нотариусу, — Вы и вовсе на зря себя утруждали, кончик носа сюда сунуть бы смогли, и из конторы не выходя! Не верите, а Вы да спросите господина маркиза, что сейчас прячется за бутылку вина от наших соседей. Два-то года назад мэтр нос сунул прям-таки в его спальню, и не где-нибудь, а в добрых пятидесяти милях от столицы…
— Сядь уже, — устало велел ему Чарльз, кивнув на складной табурет у двери.
Гентиан бросил на него быстрый взгляд блестящих глаз, вечно обведенных темными утомленными тенями.
— Шел бы ты спать, сын мой, — тихо заметил он. — А то белый весь, чище покойника.
Нотариус достал из кармана гигантский платок, завернул в него свой выдающийся нос и звучно высморкался, а потом просвистел всему собранию, что старый граф Бар отказал своему шуту, известному под именем Гентиана, небольшой домик на окраине поместья и значительную сумму денег. После этого повисла тишина, и Чарльз обнаружил, что все смотрят на него, как будто ждут чего-то, так что он нерешительно кивнул, по-прежнему не понимая, что от него хотят, когда на помощь ему пришел сам Гентиан.
— Они ждут, как ты оспоришь это, сын мой.
Чарльз осмотрелся по сторонам и во всех взглядах прочитал одинаковое крысиное любопытство.
— Если отец делал что-то, он всегда этого хотел. Я был бы дурным графом Баром и дурным сыном, если бы стал оспаривать его волю.
— Спасибо Вам, граф, — мягко поблагодарил его Гентиан совсем другим, непохожим на его обычный голос, глубоким баритоном, а после этого сразу же растворился как-то в толпе, заполняющей комнату.
Нотариус еще немного посопел, стребовал и получил в полтора раза больше оговоренной платы за свои услуги, после чего отбыл восвояси, оставив одиннадцатого графа Бара продолжать пить в окружении приятелей.
— Чарльз, а почему Вы не жили с отцом? — спросил графа виконт МакКей, который был родом из предгорий и поэтому выделялся своим темно-красным костюмом на общем черно-сером фоне. Остальные молодые люди в этой комнате были уроженцами столицы, и за три месяца, пока потливая горячка свирепствовала в городе, каждый из них успел надеть траур.
К этому моменту граф был уже слишком расстроен, слишком пьян и слишком устал, чтобы толком отвечать на такие вопросы, и сказал только одно:
— Мой отец был великим человеком. Из тех, кто всегда должен сидеть во главе стола. Понимаете, виконт?
Виконт, сам едва ли более трезвый, только горячо кивал в ответ.
— А с-скажите-ка, скажите, — пропел маркиз Каторн, протягивая кубок вина Гентиану, которого отыскал неподалеку от Чарльза, — господин Гентиан, сэр, правильно ли я уловил, что состояли Вы при графе-покойнике… — он захихикал, издавая удивительно тонкие звуки для своей массивной туши, — что служили Вы при нем… и оказывали услуги, которые… большинство из присутствующих благородных людей оказывать бы не смогли?..
Шут без особых церемоний взял кубок из его рук и залпом проглотил, словно вино утратило всякий вкус для него.
— Абсолютная истина, сэр. Я служил графу тем, что говорил ему правду. Увы, в наше время благородные люди совершенно не способны на подобное.
Маркиз взвился, как будто на него плеснули кипятком, и даже замахнулся для удара, Гентиан отпрянул и сильно перехватил его руку, однако пальцы маркиза с алмазными перстнями все же мазнули его по рту и рассекли губу.
— Хватит! — рявкнул Чарльз, удержав Каторна, который чуть не потерял равновесие.
— Да он сам виноват! — запальчиво крикнул маркиз. — Шуты для того, чтобы смешить нас, а не для того, чтобы смеяться над нами!
— Хватит! — повторил Чарльз. — Никто тут не виноват… И никто не прав…
— Да… — протянул, показывая в усмешке все свои крупные лошадиные зубы, Гентиан, — тебе, сын мой, во главе стола точно не сидеть.
Чарльз покраснел до самых кончиков ушей, а Гентиан покинул их собрание.