Нелёгкий выбор.

Спи, я завтра зайду за тобою первым лучом, Я хочу быть слабей, я хочу быть с тобою всё чаще и ближе. Я тебя обожгу, но я всё же прижмусь своим жарким плечом К белым снежным губам, и уже никогда, никогда не увижу. (с) Маша и медведи – Земля.       Привязав Плотвичку за повод, к луке седла своей гнедой, так что животины встали импровизированным караваном, пугливый бард заторопился выехать из проклятой глухомани, которая теперь, казалось, вовсе таковой не была, на старую тропинку, по которой он прибыл сюда. Но диво! Тропинки так и не обнаружилось. Кругом кусты, да кочки. Темень несусветная, аж жутко. Будто лесовик специально запутал приятеля ведьмака, по своим каким-то лешачьим причинам, иль оттого, что покой здешнего леса был бессовестно нарушен таинственным порталом. Хотя… всё это могло быть домыслами самого менестреля, не имеющими никакого реального подтверждения, ибо у страха глаза велики! После двух часов безрезультатного кружения меж ёлок, да берёзок, под крапающим дождиком, что продирался сквозь густые кроны деревьев, Лютик, наконец, выехал на широкий тракт и, чертыхаясь, двинулся в сторону города.Благо, что ворота ещё не закрыли на ночь.       Тигг был небольшим приграничным городком, вернее даже торговым посёлком, в котором почти не было высоких каменных зданий, за исключением городской стены, дома градоправителя, борделя, да корчмы, куда часто заглядывали путники, едущие из Цинтры и с островов в сторону Заречья, да Махакама, через горный массив Амелл. Все прочие строения были деревянными, но чрезвычайно затейливыми – с расписными ставнями и резными наличниками на окнах, что выгодно отличало местные халупы от всех прочих, создавая некий ореол ухоженности и уюта. Это если не обращать внимания на пестрящие там и сям всевозможные вывески, типа: «самые мохнатые шкуры», «самые лучшие мечи», «самая тонкая пряжа». Здесь барыги и торгаши всех мастей, толклись на ярморочной площади до позднего вечера, желая повыгоднее продать свои товары и показать диковины. Как говориться – спрос рождает предложение, а каков спрос может быть у почтенных купцов в эти тяжкие времена, разумеется, акромя, желанных покупателей? Конечно же, на охрану! Ведь в пути до Тигга, да и в самом городе, случиться может всякое. Особенно если учесть, что местные леса и топи кишат мерзостью разного рода – от человеческой, до магической. Так что, вполне логично, что странствующий ведьмак свернул с большой дороги в Тигг, в поисках заработка. Подсобить купцам, так сказать. А уж как приехал, так ещё и менестреля встретил, который с хмурой физиономией околачивался возле борделя, из которого его, к слову, с шумом выгнали местные девицы, за неприличные баллады о куртизанках. Благо, что не побили! Лютик то и просветил Геральта по поводу местных заказов. Что, де, у торгового люда всегда деньги водятся и не грех будет совместить приятное с полезным, раз уж беловолосый всё равно в поиске работы. — Людям надо помогать, Геральт! — смеялся менестрель тогда, когда ведьмак покинул дом градоправителя после задушевного разговора с тем, о каменном пугале, которое разоряет близлежащие деревни. Что крестьяне, де, боятся по тракту ездить, а это для города, само собой – отток покупателей и упадок казне. Уже потом стало ясно, что элементаль – дело рук Финвольда, но всё это не суть. — Не суть и не срать — горестно вздохнул Лютик теперь, когда вспоминал о том, как ведьмак согласился на это подозрительное дельце. — Согласился, а ныне и вовсе сгинул невесть куда. И кто меня за язык тогда тянул? Не стоило вести это расследование вообще… — мощёная крупным булыжником центральная улица города, по которой ехал сейчас менестрель, блестела в ночи, от недавнего дождичка, под круглой, будто блин луной. Сточные ямы убийственно разили своим ароматом, а редкие прохожие, в основном выпивохи, благоухали не меньше, но не обращали на барда, едущего верхом, своего внимания. Только пара мужланов из городской стражи, звякнув доспехом, один раз обернулись на музыканта. — Что теперь будет? — этот вопрос Лютик задал себе уже у корчмы, где снимал на втором этаже комнату, пополам с ведьмаком, в тот момент, когда вел лошадей в конюшню. — Нужно поспрашивать, не видел ли кто госпожу Йеннифэр? — Наконец решился. — Безотлагательно! Ну и написать письмо чародейке. Вдруг она не так далеко запряталась, как остальные? — расседлал гнедую, принявшись за Плотву. — Финвольд... жрецы вечного огня, которые изничтожают всех, кто ворожит и колдует.... Уж не заодно ли они? — рыжая кобыла Геральта утвердительно фыркнула в ответ, толкнув Лютика своей мордой. — Эх, лошадёнка! — тяжело вздохнул поэт. — Где же твой хозяин? — Да и меня это интересует не меньше! — за спиной менестреля раздался твёрдый голос хозяина постоялого двора, заставивший Лютика от неожиданности подпрыгнуть. — Так сыщется! — бард обернулся к коренастому, бородатому мужику, чем-то похожему на медведя. — Точно говорю. Ведьмаки просто так не пропадают. Дела у него значит. — Насрать мне, кто из вас платить будет. Ты или твой дружок-выродок. — резко ответил хозяин корчмы, одёрнув манжеты бурой кожанной куртки с серебряными застёжками. — Слышал я что ты тут городишь, про магичек. Вот только знай, — угрожающе приблизился к менестрелю, вытянувшись перед ним, во весь свой медвежий рост — колдовских баб мне тут не надо! Вас хватило. И то, если бы не градоправитель, да заказ его, то и на порог бы ведьмака не пустил! А то пожалуют имперцы нильфгаардские или жрецы вечного огня, да спалят мне мою корчму, к собакам. Не будили бы вы лихо! Понял меня? — П-понял конечно — нервно улыбнулся Лютик, глядя на предупреждающего снизу вверх. — Прекрасно понял, как не понять! — То-то же — огромный кулак, словно в доказательство того, что хозяин шутить не намерен, возник перед носом поэта. — Иначе вылетите со своим скарбом на улицу, да так, что и пикнуть не успеете! Не будь я Урсу.       Когда Урсу ушёл задув огни в конюшне, а Лютик сполз по деревянной стенке загона на сено, под ногами Плотвы, наконец выдохнув в темноту напряжение последних двух минут, то он ещё более укрепился в правильности мысли о том, что Йеннифэр непременно стоит разыскать. — «Ни с того, ни с сего, просто так не наезжают!» — соображал про себя бард. — «Громила этот явно на руку не чист, раз опасается нильфгаардцев и чародеек».