Нелёгкий выбор.

Oy Lazare, Lazare, Tuka ni sa kazali! Tervo tuka doydome, Moma momche naydome Ya momata godete, Ya momcheto zhenete Raduvay se, raduvay Raduvay se domaki ne Kolko liste po gorach Tolko zdrave na taz kyshcha. (с) Percival – Lazare (Bulgaria). 1262 год. Тигг. Цинтра, провинция Нильфгаарда.       Лютик не дотерпел до утра, оттого, что спать спокойно он не мог. Только крутился и посему, в скором времени, поэт встал, да уселся за сколоченный из дубовых досок стол, который стоял у окна в комнате, где они с Геральтом остановились на постой и, запалив лучиной лампу, принялся выводить на желтоватом листке пергамента письмо для чародейки. Однако, дописав до половины, он вдруг остановился и огляделся по углам маленькой комнатушки, под самой крышей. Будто испугался, что Урсу или кто-то другой может за ним подслушивать. Но все было тихо. Только нехитрое убранство спаленки состоящее из стола, двух стульев и пары кроватей, матрасы которых были набиты свежим сеном. Скудное, но практичное. На большие удобства у них с ведьмаком вряд ли хватило бы денег. У Лютика были слишком редкие слушатели в Тигге, жадные, чтобы подбросить менестрелю лишний медяк, а Геральт был странным охотником на чудовищ, хоть и известным, однако, отличающимся от иных представителей цеха Волка. Беловолосый выдумал себе свой ведьмачий кодекс чести и брался не за все заказы, да и убивал он тоже не всех монстров, оставляя в живых разумных существ, с которыми можно было договориться. Драконов и вовсе не трогал и история с Борхом Три Галки, произошедшая несколько лет назад, наглядно это продемонстрировала. — Глупости какие — бард отложил перо в сторону, прикинув, что рассвет давно занялся на небе розовым заревом, — нужно не письма писать, а бежать на рынок к купцам, которые прибыли со стороны Венгерберга и Голополья. Там мы с госпожой Йеннифэр виделись в последний раз в местечке Аэд Гинваэль, вдруг она осела с этим... как его, мать его… Истреддом? — Дописал получателем ещё и колдуна. — Чудом Геральт его тогда не ухлопал из-за этой чародейки, — усмехнулся. — Чудом нас тогда обоих не ухлопали те, кто не давал эльфам житья. Все беды из-за женщин!— немного помолчав. — Может купцы что знают о ней? Скажут в какой стороне её искать? Тем не менее... пусть и письмишко будет. Не лишнее это... на всякий случай! Закончив сочинительство, Лютик запечатал пергамент и сунул его в карман своего дублета, который имел пурпурный цвет, но никаких излишеств. Потом вздохнул и подхватив со смятой постели шляпу, украшенную парой павлиньих перьев, как можно тише вышел из комнаты, юркнув, по тёмному трапезному залу первого этажа безмолвной тенью.       Добраться до площади тоже труда не составило. В столь ранний час улицы были почти пустыми, если не считать торгашей, открывающих свои лавки и раскладывающих товар, да стражников с чёрным солнцем на кирасах, курсирующих на обходе. Местами попадались проститутки, поджидающие ранних, а может быть слишком поздних своих клиентов, но девки стояли в основном на узких закутках, через которые шагал менестрель и ближе к центру города совсем не встречались. Утренние сумерки быстро сходили, обещая летний зной. — Смотри куда прёшь, фанфарон! — грубо выругался на Лютика, проехавший верхом оружейник, которого музыкант не заметил, засмотревшись на красоток, набирающих у фонтана воду. — Сам смотри! — буркнул тихо поэт, жалея, что не взял с собой лютню, чтобы спеть прелестницам об их достоинствах и прелестях, которые они не особо то и скрывали под корсажем цветастых нарядов. — «Одно другому не мешает» — оправдывал себя молодой человек, — «письмо отправить надобно, пока почтовая повозка не ушла, но будет истинным богохульством пропустить таких нимфеток! Бедный Геральт, жаль, что он не видит этих стройных ножек! Йеннифэр вскружила ему голову, а после отшвырнула, словно игрушку, а он теперь страдает, как дурак… уж давно бы выкинул эту бабу из головы…» — на противоположной стороне площади, у дома градоправителя Освальда, прозванного за сходство с боровом – «свиное рыло», уже толпились люди, в основном женщины и слуги местной знати, передающие перевозчику свои посылки для родни и письма. Преодолев разделяющее их с почтарём расстояние, Лютик попробовал протолкаться через галдящую ватагу, протягивая рябому мужику, стоящему на телеге и принимающему поклажу, письмо. — Для господина Истредда из Аэд Гинваэль — крикнул перевозчику, наконец, прорвавшись через возмущённых тёток, что стояли в первых рядах. — Вот наглец! — скривилась одна из дородных матрон. — Очередь тут, не видишь? Али повылазило? — Вижу, матушка — отозвался бард, — но у меня дело первой важности! — Ишь, какой! — ещё больше раскудахталась — у всех тут дело. — Господин! — не унимался поэт, обращаясь к почтарю и забив на недовольных женщин, норовящих толкнуть его локтём в бок побольнее, чисто из вредности. — Возьмите письмецо для господина Истредда из Аэд Гинваэль! — Сделаем — кивнул рябой, выхватив у Лютика пергамент. — Спасибо — выдохнул в ответ тот, всё же получив острым локтём под рёбра свою порцию радости, — ну мать вашу… склочные курицы... — согнулся от боли пополам, — что за люди в этом городе! — Люди, как люди — мурлыкающий нежный голос, раздавшийся не далеко от поэта мог принадлежать только Присцилле – коллеге менестреля по сцене. — Давно не виделись, Лютик! — улыбнулась певица, одетая в новый, с иголочки наряд, из желтого шёлка, пополам с зелёной парчой. — Приветствую тебя! — выпрямился поэт и в приветственном жесте поспешил к сероглазой блондинке, — какими судьбами? — Ох… — похвасталась немного театрально, — меня занесло в Тигг, вместе с бродячей труппой из Вердэна. Мы давали замечательные концерты на открытой сцене не далеко от берега Яруги, а теперь переплыли в Цинтру, чтобы дать несколько выступлений в местных городах, прежде чем вернёмся в Новиград. — Лихо вы, — позавидовал поэт, соображая, откуда Присцилла нашла денег, на столь изысканные одежды. — Вот только в Тигге быдло, а не публика. Не понимают они баллад о прекрасном, им бы потешные песенки про репу, да капусту. Сил нет! Чуть что, сразу камни в морду летят и тухлятина всякая… пробовал я петь в харчевне… — Это мы посмотрим! — пухлые губы растянулись в красивой улыбке, — ты один путешествуешь? — Ну, вроде как уже не один. С Геральтом из Ривии. Знаешь такого? — С ведьмаком? — удивилась, вытаращив глаза. — Только не говори мне, что это знаменитый Белый волк! — А я и не скажу — ухмыльнулся поэт, почувствовав на миг своё превосходство перед конкуренткой, на которую он запал уже очень давно, жаль, что не взаимно. Посему, погладив свою бородку клинышком, менестрель выдал: — натурально он! — О! — певица сразу оживилась — познакомь меня с ним! Ты обязан нас познакомить! — ухватила Лютика за рукав. — Я слышала столько историй об этом мутанте! Одна-другой краше! Одна-другой старшее! — В историях и наврать можно. Геральт не мясник. У него есть свои принципы… — Так как? — заглянула в глаза Присцилла. Взгляд её горел мольбой. — Познакомишь? — Понимаешь, — бард мягко отцепил бархатные ручки красавицы от себя, — не всё так просто. Только не подумай, пожалуйста, что я брешу тебе. Совсем нет. Не до этого мне сейчас. — Ты не путешествуешь с ведьмаком — интерес блондинки разом сдулся, а лицо посерьёзнело. — Так? Или это какой-то другой Геральт? — Не совсем. Я и на площадь припёрся к почтарю не просто так. Письмо написал одной нашей старой знакомой и её хахалю, вместо того, чтобы сладко почивать на подушках. Всё дело в том, что мой друг пропал. — Как пропал? — не поняла девушка. — Да вот так! Был и нету! Причем, какое дело, — сощурился — явно не чистое. Сильная чёрная магия тут замешена — легкомысленно болтал Лютик, чувствуя, что снова привлёк внимание певицы к себе. Желание произвести на неё впечатление стало ещё больше. Так что, вместо того, чтобы завершить сию скромную беседу и поспешить обратно на постоялый двор, он продолжил, — не чья-нибудь, а самого Финвольда, ибо до исчезновения ведьмак шёл по его следу, да тварей егошних раскидывал. — Подожди-подожди… Каких тварей? — Присцилла быстро сообразила, что история, которую сейчас сбивчиво излагал ей бард, вполне может потянуть на красивую балладу, свидетельницей событий которой, певица вполне может стать сама, что ещё более ценно, для её популярности, равно как и для достоверности. — Элементалей. Големов в общем! — всплеснул руками музыкант. — Одного в лесу, перед исчезновением ведьмак укокошил. Я своими глазами видел те куски земли, что остались от туши чудища. — Замахал руками, пытаясь показать, какими большими были останки. — Но по ходу теперь Геральту нужна помощь, а кроме меня ему помочь некому. Он же мой лучший друг! — тут молодой человек душой не покривил, признавшись откровенно. — Наша старая знакомая, которой адресовано письмо - чародейка. Хочу её привлечь, чтобы разобралась в этой чертовщине, или подсказала что-то полезное! — Это так интересно! — недолго думая, прелестница подошла к Лютику совсем близко и обвила его шею руками. — Я хочу тебе помочь, мой дорогой. Одному за такое дело браться нельзя, хоть ты и такой отважный… — ласково посмотрела, поцеловав поэта в щёку, хотя он с удовольствием бы предпочёл в губы. — Я пойду с тобой. Мне мои моральные правила не позволяют тебя оставить в трудной ситуации одного. — Да… Ты такая отзывчивая. Меня всегда это в тебе поражало... — заулыбался менестрель, чувствуя, что ноги вдруг делаются ватными, а от чувств, переполнивших, вдруг всё естество, кругом идёт голова. Должно быть и ухмылка смотрелась совсем глупой. — Конечно, только это может быть опасно… — Я не боюсь. Тем более, пока ты со мной. А как зовут чародейку? — Йеннифэр из Венгерберга. — Не спешите, голубки! — раздался скрипучий голос. Сквозь толпу у почтовой телеги, в окружении пятерых нильфгаардских солдат, двигался градоправитель Освальд, за которым маячила хмурая рожа Урсу. — Я предупреждал — строго пророкотал хозяин корчмы менестрелю. — Я предупреждал.