1991 год

- Не только в удобстве, - ответил он, прервав ее мысли. – Дело в сотрудничестве. Чтобы хоть немного… облегчить… Последнее слово он выговорил еле слышно, словно боялся, что накличет им скрывающуюся за пределами этой комнаты реальность. Реальность, в которой они должны ненавидеть друг друга. Во всяком случае, Россия ненавидела Америку. Но он не ненавидел ее – и это печально. Для него. - Чтобы немного облегчить…. – повторила она, - Это все, Америка? Он вздрогнул – едва заметно, лишь дергаются плечи - но ей этого достаточно. Ему всегда неприятно, когда она обращается к ему по «официальному» имени. - Я просто…. – начал он и осекся, - Просто хочу оказаться там. С тобой. Чтобы хотя бы на несколько дней забыть обо всем, что происходит здесь, внизу. Пожалуйста. Я с ума схожу. Это прозвучало жалко. Он жалок и она – жалка. Ведь хотя бы на миг, но ее сердце замерло. Но это не сострадание или эхо любви – это чувство удовлетворения. Повисла тишина, которую нарушает только шум ветра и сквозняка. Достав зажигалку, она закуривает, глубоко затягивается, и выпускает в его сторону сигаретный дым. - Я этого не хочу. На его смазливом лице – потрясение, глаза – должно быть, из-за сигаретного дыма - слезятся. - Ты не можешь так поступить, - пробормотал он. - Вполне. Если все вопросы решены, господин Америка, то я пойду, - Анна набросила на плечи китель и встала. Пройдя высокую и тяжелую дверь, гулко хлопнувшую за ее спиной, она на минуту задержалась возле нее. В коридоре полно солдат – ее и американских. И те, и другие выстроились двумя колоннами и смотрят на друга так неприветливо, что со стороны это выглядит почти смешно. Она едва успела отдать приказ об уходе, когда из двери выбежал, уже не скрывающий своего гнева, Америка: - Наш разговор не закончен! Но Россия, словно не услышав этого окрика, направилась к выходу. Они встречались в этом здании еще во времена Союза, оно считалось своего рода «нейтральной зоной». Но за прошедшие годы оно изрядно обветшало и потускнело – как потускнели в ее глазах речи Америки. За спиной раздался торопливый топот. Нагнав Анну, Америка схватил ее за руку, сдавливая до синяков, и резко развернул к себе. Со всех сторон тут же раздались щелчки предохранителей, и русская усмехнулась ему прямо в глаза: - Кажется, это была «дружеская встреча на нейтральном поле»? Он скрипит зубами, но на издевку не поддается. - Мне нужно, чтобы ты меня научила. - Почему? Ты и сам все можешь узнать. Это лишь вопрос времени, - покачивает она головой, изображая непонимание. - Я не хочу. Я хочу, чтобы меня учила ты. - Все же ты сущий ребенок. Явно не желая ее злить еще больше, Америка спустил и это оскорбление. Анна же задумчиво разглядывала его, пытаясь понять причины такой настырности. Не нашла ничего, и поморщилась от досады. Особенно злило осознание, что у него нет нужды ни о чем ее просить – достаточно лишь приказать. Ведь всерьез отказать она не может – за ним стоит реальная сила. А Россия терпеть не могла, когда ее принуждали или напоминали про ее слабость. При этом, Америка всегда знал, чего хочет, и знал, как этого добиться. Даже если со стороны это выглядело сущим идиотизмом. Но идиот не смог бы победить ни Германию, ни ее саму. - Я согласна. Но только… если встанешь на колени и попросишь, как полагается. На веснушчатом лице проступили шок и отвращение. Америка даже рассмеялся, надеясь, что это неудачная шутка. - Ты шутишь. - Нет. Ты знаешь, что я этого не люблю. Так что – или на колени, или наша встреча окончена. Америка озирается кругом – лица «товарищей» светятся довольством, на лицах его людей застыл ужас. Анна демонстративно смотрит на часы. - Ну же, господин Америка. Мое время не бесконечно. Он смотрит ей в глаза и на миг ей даже кажется, что он, наконец, ее ненавидит. Но потом он опускает взгляд и, сглотнув, опускается сам.