***
Рабастан открыл глаза, почувствовав резкую боль в шее. Ну, конечно. Он снова лежал на полу, в паре метров от кровати, нервно сжимая в зубах комок белой ткани. Выплюнув кусок простыни, мальчик заметил на ней красные пятна и тут же побледнел. Вскочив, Рабастан бросился к шкафу, на ходу распахивая его настежь, устремляя взгляд на зеркало, что висело на внутренней дверце.. В отражении на него испуганным взглядом воззрился мальчик лет двенадцати. Угольно чёрные волосы, жёсткие, непослушные, неаккуратно обрезанные, тёмные графитовые глаза, длинноватый резкий нос, и тонкие губы. Лицо бледнее обычного. Он судорожно вздохнул, увидев две красные дорожки, неровно идущие от ноздрей к подбородку. Рабастан Лестрейндж всегда был необычным ребёнком. В детском доме им.Карлы его старались избегать как взрослые, так и дети. Рабастану очень хотелось, чтобы у него были друзья, но ничего не мог поделать со своей природной сущностью. Когда ему удавалось с кем-то подружиться, это обычно заканчивалось трагедией. С другом или подругой обязательно что-то случалось, и все были твёрдо убеждены в вине Лестрейнджа. В приюте его считали ненормальным, едва ли не больным. Когда в дом им. Карлы приезжали потенциальные родители, желающие «присмотреть» себе чадо, первым делом им подсовывали Рабастана. Не в силах больше слушать это ненавистное для него «мы подумаем», с одиннадцатого дня рождения Лестрейндж поклялся себе в том, что отныне будет всеми силами отталкивать от себя возможных будущих родителей. Вот уже второй год он действует в согласии с данной клятвой. Да его уже и перестали беспокоить. Кому нужен тринадцатилетний мальчишка, пользующийся даже в этой убогой яме самой дурной славой? Рабастан редко выходил на прогулки, и от этого его кожа была бледна, словно мел, а при комнатном освещении и вовсе отдавала лёгкой желтизной. До двенадцати лет в доме им. Карлы опрятности воспитанников придают очень важное значение. Но зачем следить за внешним видом мальчишки, которого к себе точно никто никогда не возьмёт? Мальчик, как мог, сам за собой следил. Регулярно чистил зубы, обрезал ногти, умывался. Стричься было предельно невозможно, и приходилось посещать парикмахерскую при детдоме. Однако персонал парикмахерской без особого энтузиазма лишь наспех обрезал его волосы, отчего они становились разной длины, и отправлял вон. Рабастан уже две недели не стригся, ожидая, когда волосы подрастут, и можно будет сходить в нормальную парикмахерскую на украденные из столовой деньги. Лестрейндж не считал себя вором. Однако он частенько забирался за стойку в столовой и набирал мелочи из блюдца на подоконнике. Дети, конечно же, питались за счёт государства, однако на персонал дома им. Карлы это правило не распространялось. Перед тем, как решиться на преступление, Лестрейндж внимательно изучил в библиотеке правила Детского Дома. По предписанию, кухня обязана была кормить персонал совершенно бесплатно, а точнее, за счёт государства. Однако в Доме им. Карлы почему-то воспитатели, уборщицы и другие рабочие платили за все свои утренние, дневные и вечерние трапезы. Из всего этого Рабастан выяснил, что это не будет преступлением, если он займёт из этих незаконно добытых денег возможность на посещение в нормальную парикмахерскую. Он пообещал себе, что однажды, став взрослым, вернёт в блюдце не пять фунтов, а десять. Успокоив таким образом свою совесть, мальчик за две недели незаметно стянул ровно пять фунтов стерлингов и двадцать пять пенсов, спрятав их в носок и пихнув в самый дальний угол в шкафу. Но была у Лестрейнджа одна маленькая проблема. Ею являлись его сны. Они бывали порой реальнее самой реальности, но при этом он знал, что это не наяву. Они были настолько отчётливы, что начинали гореть глаза, но он не запоминал их, ни одного за всю жизнь. Воспоминания о снах приходили лишь в те моменты, когда увиденное сбывалось. Да, и как бы ненормально это не звучало даже для него самого, Рабастан был твёрдо уверен в одном — ему снятся пророческие сны.***
Смочив салфетку водой из крана, что стоял в углу комнаты, Лестрейндж протёр ею нижнюю часть лица, смывая красные дорожки. Ну конечно, когда простынь будут стирать, пятна обнаружатся, и его обязательно спросят об этом. Не говорить же, что снятся настолько тяжёлые сны, что начинает идти кровь носом. Рабастан и без того слыл «ненормальным», этого только не хватало. В третий раз за неделю Лестрейндж со вздохом извлёк из-под матраца большие железные ножницы и ловко срезал добрую четверть когда-то белоснежной ткани. Об этом тоже спросят, но, по крайней мере, это совсем не то, что кровь. Свернув испачканный огрызок клубочком, Рабастан выбросил его в мусорное ведро, сверху завалив обрывками бумаги. Лестрейндж со вздохом подошёл к зеркалу, отмечая про себя, что завтрак начался уже пятнадцать минут назад. — Ну и плевать, — обронил он с напускной небрежностью, впиваясь взглядом в ненавистные ему графитовые глаза. — Зато есть время вспомнить сон. Я не голоден. Прислушавшись к своим ощущениям, мальчик горько усмехнулся и плюхнулся на кровать, продолжая смотреть в зеркало. Это был совет психолога — уверять своё отражение в том, во что самому не верится. Вот только психолог вовсе не советовала тренировать силу воли голодовкой. А Рабастану было всё равно. Бледный и худой, он вполне сам себя устраивал. Не очень хотелось бы спускаться в столовую и показываться на людях. Вчера он едва не набросился на одного мальчишку со соседнего стола, посмевшего высказать вслух своё мнение по поводу того, кем это на самом деле являлся Лестрейндж, и кем могли быть в таком случае его родители. Этот парень говорил, что неплохо было бы сжечь Рабастана на костре, и что, скорее всего, так и закончили когда-то его родители. Слова про родителей заставили попрощаться со здравым смыслом и отдаться в загребущие руки безумной ненависти. Он и сам не заметил, как оказался на полу, рядом с тем парнем, под глазом которого уже наливался синяк. И сейчас Рабастан надеялся всеми силами избежать подобного, хотя бы лишив себя завтрака. Он выпрямился и огляделся. Достав из шкафа стопку одежды, он принялся неторопливо натягивать серые бриджи, облепленные множеством карманов. Когда и с рубашкой в сине-зеленую клетку было покончено, Рабастан натянул на ноги белые кроссовки. Бросив попытки расчесать торчащие в стороны разной длины волосы, Рабастан распахнул окно и перегнулся через подоконник. Во дворе ни души, ибо все пока на завтраке. В последний раз взглянув в зеркало, Лестрейндж вытряс из злополучного носка пять фунтов и в один забег оказался по ту сторону ворот детского дома. Сунув руки в карманы, Рабастан поплёлся через парк к так называемому центру, где располагалось большинство самых интересных магазинов, ресторанов, кафе и просто каких бы то ни было заведений. Там была и парикмахерская. — Эй! Эй, парень! — Рабастан поднял голову и увидел перед собой троих верзил с дубинками наперевес. Можно подумать, какой-то страшный глупый сон. Сон… Лестрейндж напрягся всем телом, вспомнив, что именно ему снилось. — Эй! Алло! Слышь! — но Рабастан не особо вслушивался. Что-то ещё… у сна было продолжение… что-то… — Короче, просто смотри, куда прёшь, понял? — запальчиво продолжал кто-то из верзил. — А так как ты чуть в нас не врезался, тебе придётся заплатить. Взгляд Лестрейнджа стал более осмысленным и сфокусировался на одной из дубинок. — Эй! Ты слышал вообще?! — Да, — Лестрейндж скривился, прикинув, насколько глубоко его вобьют в землю. — Что «да»?! Ты чуть на меня не налетел, придурок! — Ага, — сон… сон… что же там дальше было?! — Этот мелкий выводит меня! — оскалился первый верзила, потрясая кулаками. — Угомонись, дубина, я думать пытаюсь! — негодующе обронил Рабастан, продолжая коситься на оружие в руках второго верзилы. Это выглядело довольно забавно, и на секунду даже показалось, что мальчик разговаривает с дубинкой. Однако очень проницательные на этот счёт верзилы сразу смекнули, что к чему. Третий, к примеру, «пустил изо рта пену». — Ты можешь начинать жалеть, что вышел на прогулку один, — тоном делающего одолжение человека, прогремел второй верзила. И, когда Рабастан действительно начал жалеть, совсем рядом, едва ли не у самого уха прозвенел чей-то весёлый, но вполне себе зловещий голос: — С чего же вы взяли, молодые люди, что он один?