Дольче вита, Италия!

На утро пятого дня Гвидо будит меня ни свет, ни заря. За окном ещё все серое. Такое, по которому в Питере сразу же безоговорочно решаешь, что день не задался. Но на морских курортах все по-другому. Если встать рано и выйти на балкон, то действительно кажется, что вот-вот в небе разверзнутся хляби небесные. Но потом над морем вдруг вспыхивает сначала узкая полоса оранжевого, затем она выгибается золотистой радугой над водой, и, растворяясь, стремительно захватывает небо. А через каких-нибудь полчаса солнце светит уже вовсю. Кто-то любит красивые закаты, я же всегда был поклонником рассветов. Другое дело, что вставать приходится слишком рано и не каждый день можно позволить себе такое удовольствие. Гвидо тормошит меня как боксерскую грушу. — Слав, просыпайся. Мы и так опаздываем! — Все, все. Встаю, — сонно сажусь на постели. — Так, я в душ. -Нет времени, — орёт уже одетый Гвидо. — Ну, хоть лицо-то можно умыть? — все ещё пытаюсь прийти в себя. — Да, но очень быстро, — спасатель собирает мои хаотично разбросанные после вчерашней ночи по полу шмотки и кидает их в руки. Опыт быстрого пробуждения в силу профессии у меня есть. Когда случается серьёзное ЧП, по работе могут позвонить и в три ночи. Но единственное, что в таких случаях мне надо, это хотя бы чашка кофе для разгонки мозгов. Гвидо не предлагает и его. Интересно, куда мы так торопимся как на пожар? Мы просто несёмся по ещё безлюдным улицам и подлетаем к нашей кафешке на берегу. Там уже все в сборе. И занимаются …весьма примечательными вещами. Вацлав из пожарного шланга поливает строение. Из-за мощного напора воды со стен на песок стекают потоки грязи и пыли. Уже политые участки выглядят намного чище, чем как я увидел в первый раз. Ли Ен носится с ведром туда-сюда и выплескивает его содержимое на еще упакованные в пачки пластиковые лежанки. Такое же ведро вручают в руки и мне. — Слав, наш кусок пляжа должен быть полностью мокрым. Давай, в темпе, — подгоняет меня спасатель. — Ты справа, я слева, сходимся к центру. Только сейчас замечаю, что пляжа и в правду — «кусок». Наша территория по бокам от входа огорожена чем-то вроде прозрачной, но частой сетки. Из-за неё окружающие участки просматриваются, но все размыто и нечётко. Через полчаса беготни с ведрами чувствую себя так, как будто сдал полноценную норму ГТО. А все только подгоняют друг друга крепким матом на английском. Что-то это мне все опять напоминает. А точнее русское любимое занятие — красить траву перед приездом высшего руководства. Раздаётся резкий залихватский свист. Но не из свистка. Гвидо подбегает ко мне, выхватывает ведро и прячет его за лежаки. — Успели, — счастливо улыбается он, мокрый от пота и с влажными около шеи волосами, из-за чего они ещё больше вьются. Не удерживаюсь и касаюсь кудряшек пальцами. Гвидо притягивает меня к себе. Осторожно прикасается губами к моим. Я также осторожно повторяю его движения. Языки мы вход не пускаем. Сейчас это лишнее. Хорошо, что Гвидо это понимает. Повторяем движения несколько раз. Трёмся друг о друга носами. Все-таки, кто бы что мне не говорил, но среднестатистически итальянцы целуются лучшем всех наций, какие я пока узнал. «Очаровашки-обаяшки», да. Но долго так нежно целоваться нельзя, потому что… стояк можно получать очень жёсткий. Хотя это слово сейчас также неуместно, как языки в глотке. — Смотри, рассвет, — отрывается наконец от меня спасатель и показывается на солнце, будто всплывшее наполовину из моря. Наверху отчаянно стонут чайки. Под ногами по-утреннему мягко и робко шумит море. Ещё один свист перекрывает природные звуки. Резко оборачиваемся. Из здания кафе вываливается Иржи, морщась на резкий свет и прикрывая рукой глаза. За ним раболепно трусят Вацлав и Ли Ен. Жестом хозяин подзывает жестом нас с Гвидо. — Ну, что, как я и думал, дождь ещё полночи шел? — бурчит Иржи. — Погода становится ни к черту. Совсем другая была в мою молодость. — Да, шел, — скалится Вацлав. — Ещё какой. Сильный. Очень, — эхом дублирует любовника Ли Ен. — Все как обычно, Иржи, — улыбается Гвидо. Хозяин бросает цепкий взгляд на меня. — Ну, а ты, русский, что скажешь. Шел ли ночью дождь? Еле сдерживаю себя, чтобы не разоржаться вслух. Ну, наконец-то пазлы сложились в общую картину. — Не знаю, — с трудом натягиваю на лицо трагическое выражение. — В смысле, ты не знаешь? — бросает Иржи. «Сплочённый мужской коллектив» единым взглядом гидры напряжённо буравит меня. «Предатель», — читается в глазах. Рука Гвидо твёрдо и жестко сжимает мою левую ягодицу. -Ну так. Мы ж крепко выпили. Я ничего не помню, — щиплю втихаря в отместку за зад спасателя. Чуть ли не слышу коллективный облегчённый вздох. — А мне еще говорили, что русские имеют пить. Я так и знал. Нет, итальянцев никто не перепьет, -удовлетворено выдыхает хозяин. — Я помню все. Ночью был дождь. А теперь давайте начнём новый день. Без дождя. Вацлав, Ли Ен почему лежаки ещё не расставлены? Русский, марш на кухню. Свари всем крепкого кофе. Вешайте табличку «Третье блюдо и третий коктейль за счет заведения в честь вчерашней непогоды». Нагоним. После привычного утреннего купания с Гвидо, я встаю к плите. Просто забой сегодня какой-то. Говорят, только русские так падки на слово «халява». Ничего подобного. В зале слышна и немецкая с французской речь. Эти традиционно налегают на коктейли и пивасик. Впрочем, сегодня завалы по работе мне на пользу. Дело в том, что я пока не знаю, как сказать Гвидо, что уже через два дня, не считая этот, вернусь обратно в Россию. По- хорошему это надо было сделать с самого начала. А вот как теперь сообщить? На кухню деловито заглядывает Иржи. — Так был дождь, русский? — хмыкает он, зачерпывая ложкой из блюда, которое я готовлю. –Вкусно. Русские захотели помидорную яичницу. Но в её венгерском варианте. Вацлав специально вызывает до этого меня в зал, чтоб я точно понял, чего от меня требуют клиенты. По-венгерски -это когда ещё в яичницу добавляются жареный лук и перец. — Я уже ответил на этот вопрос, — делаю вид, что занят нарезкой овощей для нового салата. — А ты думаешь, я не знаю правильного ответа? Но ты молодец, что не сдал, — хмыкает хозяин мне в спину. — Зато парни помыли наконец-то хибару и почистили пляж. Я понимаю, что всем иногда надо дать отдохнуть. Они вкладывают с начала сезона, а ты всего пятый день. Решаюсь. — Иржи, я уезжаю через три дня. И не знаю, как сказать об этом Гвидо. — Никак. Не порть ему эти дни. Скажешь в последний, — бросает хозяин. — Жаль. Ты точно не хочешь остаться в Италии? Я бы мог помочь. — Я не могу. Меня ждут в России. — Но ведь ты же однажды вернёшься. Я приму тебя обратно. — Возможно. — Вот это ты и скажешь Гвидо, — бурчит хозяин. — Он умный мальчик, справится. Но расстанетесь хотя бы красиво. Это Италия. Твое блюдо вкусное, но не красивое на вид. Добавь листки мяты, руколлы придумай что-нибудь. С Гвидо советую тоже. Понял теперь, что тебе нужно сделать? Пока я работаю, на телефон падает очередная смс-ка. Неожиданно от … Ильи. Перед отлетом на родину Цезаря мы на всякий пожарный обменялись номерами. «Где ты шляешься? Почему не отвечаешь по компу?» — интересуется он. «Я на пляже. Что случилось?», — набираю ответ. «Это в три дня — то? Чего ты заливаешь?» «Так что случилось?» «Приезжай. Добрынич совсем разбушевалась. Не знаю, куда деваться и какую уже каску надевать», — читаю на телефоне. «Крепись. Главное, не спорить с ней в таком состоянии», — пытаюсь поддержать мужа Ники. Разбушевавшаяся Добрынич — это катастрофа похлеще атомного взрыва. В таком состоянии Нику я видел всего лишь два раза в жизни. А те, кто послужил катализатором тех двух взрывов, после общения с супругой Ильи ещё долго не могли отойти. Первый раз это случилось по работе. Как выяснилось позже, один серьёзный спикер крупно подставил её в эксклюзивном комментарии агентству Ники. Когда всплыла вся правда, на официальной пресс-конференции, точнее по её окончанию, Добрынич перегородила своим мощным богатырским телом единственный выход бизнесмену и начала «прессовать» так жестко, что у всех отвисла челюсть. Образно говоря, она взяла спикера публично за яйца и перекрутила их ему тройным узлом на филейной части. Бизнесмен, пытавшийся вначале юлить и отказываться, потом выглядел очень бледно. А у компании из-за вышедших благодаря Нике публикаций возникли очень большие проблемы. Второй раз был слишком личным. Да и кому интересно это знать. В общем разбушевавшаяся Добрынич всегда была способна поднять в воздух Карпаты, развернуть вспять Амазонку и разорить Константинопольскую империю. И все это за один присест, которым в спортзале легко жала штангу на 50 кг. Смотрю на часы. Моя «поварская» смена закончена. Подхожу к Гвидо. — Слушай, мне надо отлучиться на пару часов. У друзей возникли какие-то проблемы. — Хорошо, — белоснежно улыбается спасатель. — Но, ведь, вечером ты придёшь? У нас будет грандиозная танцевальная вечеринка. Ты просто не можешь её пропустить. На прощание мы снова целуемся. Итальянцы обожают целоваться и обниматься, когда хорошо познакомятся с человеком и подпустят его к себе. Дорога к аппартам Бернеса Львовича занимает каких-то двадцать минут. Но я как будто попадаю в другой мир. Бассейн роскошен. Он почти как весь наш участок на пляже перед кафе. И там, правда, в закутке имеется отделение с джакузи. В нем-то и отмачивается наш старик, рядом с которым на бортике стоит в ёмкости со льдом не полагающийся шампусик… а приличных таких размеров бутыль вискаря. — Здравствуй Бернес Львович. На такой-то жаре не боитесь за сердце? — для приличия интересуюсь. — Не подскажите, как пройти в дом? Старикан нервно подпрыгивает в джакузи от звука моего голоса. -Ах, это вы, Слава. А вы точно уверены, что вам туда надо?! На вашем месте я бы благоразумно остался здесь. Здесь тихо, спокойно. А там …там… — Что случилось? — третий раз за день задаю один и тот же вопрос. — Ника орёт на Илью который день подряд. А вы же знаете, какой у неё голос. Иерихонская труба. Мне тоже вчера досталось. Я думал, что сделал ей комплимент. Мы плавали в бассейне, и я сказал, что грудь Ники стала выглядеть эффектнее, чем раньше. Мы же коллеги. Я по-дружески. Можно сказать, по-отцовски даже. Подумать, что в моем возрасте я с какими-то пошлыми намеками. Это смешно. На вашем месте, я бы выпил, прежде чем, идти в этот ад . Беру второй стакан, стоящий рядом. Бросаю лед. Тянусь за бутылкой. — Да. Это смешно, — и понимаю, какую откровенную бестактность только что сморозил. Бернес Львович тут же обиженно прижимает вискарик к сердцу. — Хотите сказать, что я совсем не привлекателен для дам?! — вскипает тут же старикан. — Нет. Вы же отлично провели время в Риме с дамами …эээ…зрелой в самом её расцвете женской красоты, — выворачиваюсь, как могу. — Сами же прекрасно знаете, что иногда у женщин случаются… критические дни. — Ну, будем надеяться, — оттаивает Бернес Львович и протягивает мне вискарик. — Очень душевный. Зацените. Как вам отдыхается в том отеле? Все наладилось наконец? Виски хорош. — Почти. Из дома, где наконец-то обозначаются двери, выбегает взлохмаченный Илья. — Бл*ть, да какая муха её укусила. Бл*ть, бл*ть, бл*ть, — орёт он. Потом замечает нас. — Извините, ради Бога, Бернес Львович. Привет, Слав. — Да ладно, вам, Илья, извиняться. Я все понимаю, такое слушать, — вздыхает наш мастодонт. — Вам налить? — Да, — жадно хлебает виски муж Добрынич. — Слава, попробуй ты с ней поговорить. Потому что я уже задолбался и ничего не понимаю. Допиваю виски. Подхожу ближе к дому. — Добрынич, ты где? — ору. — Здесь, поднимайся на второй этаж, — раздаётся вполне радостный и счастливый голос, в котором нет и намёка на какую-либо только что случившуюся супружескую ссору. А Бернес Львович-то устроился и правда роскошно. Обстановка в аппаратах не уступает отелю в Казерте, если даже не превосходит. Везде явно дизайнерская мебель, много экстравагантных светильников, на стенах висят картины. Не репродукции, а какие-то неизвестные художники, но весьма недурственные. Роскошный холл внизу с французскими окнами. — Как твои дела? — снова кричу, поднимаясь по винтовой деревянной лестнице. — Нормально, здорово, что ты к нам выбрался наконец, — вылетает Ника на мой голос и тянет за руку по комнатам. — Сейчас тебе все здесь покажу. Вот это наша спальня. Вот это кухня, вот это гостиная… И вдруг тревожно принюхивается, водя интенсивно носом. — Фу, Слав! От тебя потом воняет ещё хуже, чем от Ильи. Вы, что, специально сговорились — не мыться, как бомжи?! — переходит Ника неожиданно на визг. — Задохнусь прямо сейчас. Невозможно. Дышать нечем. — Ник, ну, такое вполне возможно. Я не про сговорились, а про пот, — сдаю спасательные метры от жены Ильи. — Понимаешь, с утра душ случайно забыл принять. Потом пришлось немножечко физически потрудиться. Я действительно с утра остался без душа, потом мы таскали ведра, и я стоял у жаркой плиты. Но когда умывался в ванне спасателя, все-таки воспользовался его дезодорантом, как меня не подгонял Гвидо. — Немножечко? Да от тебя, как от грузчика несёт после трудового дня, — наступает на меня Ника и снова принюхивается. — И ты пил. С Ильей сейчас, да?! — Ну, да. Ну, все же в отпуске пьют, — снова отступаю. — Мы немножечко. — Короче, вали, «немножечко», в ванну у нас прямо сейчас и чисти там хорошо зубы. Илья тебе выдаст полотенец. — Уже свалил, — испуганно несусь вниз по ступенькам к спасительному бассейну. Там сам настороженно и долго обнюхиваю подмышки. Да, запах, конечно, есть. Просто я сам достаточно брезгливый в этом плане человек. Но этот запах не такой, чтоб вот прямо наповал и на всю комнату. Как-то раз мы с Никой долго тряслись в раскалённом автобусе на одно мероприятие. Кондей, в машине, как назло, сломался. Потом уже на самом мероприятии много бегали, а потом стояли долго на незащищённом от солнца участке. Вот тогда запах был хуже. И самому было очень неудобно, когда на обратном пути Добрынич вдруг решила положить мне голову на плечо, чтобы поспать. Но Ника вполне успешно задремала, и никаких претензий не последовало. Выдыхаю на ладони из-за рта. Вообще не запредел. Да он и не мог быть. С трети-то стакана вискаря со льдом. — Пи*дец, бл*ть. Да что с ней? Ой, простите, Бернес Львович. Рядом с ним в джакузи уже плещется Илья. Старикан молча наливает мне виски. — Останешься с нами пообедать? — интересуется муж Добрынич. — Ну, только если ты мне выдашь полотенце и покажешь, где у вас душ. — Понятно, — не хотя вылезает из джакузи Илья. — Я у неё теперь про три раза на день моюсь. Пошли. Обед роскошен. Мне как самому оголодавшему приносят давно обещанный «Рибай». Устав от него, Илья с Бернесом Львовичем налегают на нежнейшую парную баранину, которую дают попробовать. Добрынич с удовольствием трескает сложный суп, напоминающий то, что у нас называется «солянка», и горячий салат с уткой. Названия я не запоминаю. Главное — что это не просто съедобно, а очень вкусно. Наевший до отвала, прощаюсь с друзьями, уговаривающими остаться ещё и на ночь. На неё у меня совсем другие планы. Быстро забегаю в номер, чтобы проверить, все ли в порядке. Под дверью с утра лежит папка с ненавистным меню. Ради интереса заглядываю. «Супа ламша квадратная». «Супа лукосладка чувица». «Супа ядерная греческая на москве». * Крепко задумываюсь, что значит * в последнем случае. «Бакланы на фарше». «Курина шалава». «Жарко в мясо в кабаке». * И, как всегда, донельзя гениальны у Паскуэля- Паскуды гарниры: «Брюссель в капусту отмороженный». «Картофель вдребезги». «гурии +100 грамм»* Ххм. Интересное сегодня настроение у Паскуаля-Паскуды. Кто-то явно давно без секса. После странички меню обнаруживаю записку на русском. «Сер обделался на меня?» Честно? Да каждый раз после прочтения названий блюд. Хотя с «гуриями+ 100 грамм» я бы познакомился. Но с другой стороны, у меня в животе отличнейший стейк и в еде на сегодня я больше не нуждаюсь. Выскальзываю из отеля, ощущая себя Штирлицем на отдыхе. Все. Свобода. Ура. В кафе уже гремит танцевальная музыка. Тьма народу, и как всегда приходится орать, чтобы друг друга услышать. По вечерам небольшой ресторанчик превращается в такой же маленький уютный клуб. Здесь все свои. Гвидо берет меня за руку, и мы идем танцевать. Лука тоже здесь. Он также решительно выпихивает перед собой какого-то паренька, сдирая с него майку. — Не смотри, Гвидо. Не надо, — разворачиваю в танце спасателя, чтоб тот не видел. Но Лука продолжает настойчиво переть с пареньком сквозь толпу в нашу сторону. Что он хочет сделать, я, кажется, тоже знаю. Столкнуть нас лбами и спровоцировать драку. Но меня опережает Иржи. Он подходит к Луке и что-то долго и зло выговаривает. Тот сплевывает в бешенство на пол. Бросает своего паренька и уходит из кафешки. Итальянцы темпераментны. Не даром же большинство шекспировских страстей разыгрывалось именно здесь. Вдруг включается медленная музыка. Небольшое пространство, где днем стояли столы, заполняется в основном натуральными парами. Протягиваю руку Гвидо. — Пойдем. Он вдруг тушуется, как ребёнок. — Слав, я…я не умею медаляки. Ну, не умею и все. За нами с ухмылкой наблюдает Иржи. Он подходит к нам и решительно притягивает меня к себе за талию. — Пошли русский. Я веду. Танцевать с хозяином одно удовольствие. Он хорошо чувствует музыку и любого партнёра. Видимо, далеко и не только в танце. И, хотя, ничего неприличного Иржи не делает, Гвидо не по-детски напрягается и хмурит брови, кусая губы, наблюдая как мы медленно кружимся под грустную мелодию. Неприличное мы все же делаем. В самом конце. Хозяин подмигивает мне: — Готов, русский? Киваю и резко подпрыгиваю вверх. Иржи подхватывает меня под задницу, обнимаю его за плечи. Так он и несёт меня к Гвидо. — Держи своего русского, тебе повезло, — сгружает он меня рядом со спасателем и добавляет совсем тихо, — хоть и на время. У Гвидо ходят скулы. Нет, до чего же все итальянцы ревнивы. Осторожно беру спасателя за запястье. Переворачиваю руку. Начинаю гладить указательный пальцем кожу от запястья до локтя. — В следующий раз пойдёшь со мной? — Пойду, — вспыхивают яростью и решительностью серо-зелёные глаза. Коктейли льются рекой. Теперь Вацлав с Ли Еном сбиваются с ног за барной стойкой. Мы танцуем рок-н-ролл, потом всем клубом лампаду. Все ржут, кто-то падает, потом снова современная музыка, потом ещё что-то… Её включают, когда Гвидо намекает, что нам пора уходить. Мы стоим у барной стойки «Cosa della vita». Одна из самых чувственных песен, которые я знаю. — Пойдем? — протягиваю ему открытую ладонь, звучат первые такты. — Да, — наконец-то решается он. — Я боюсь выглядеть смешно, потому что не умею. — Какая разница, как ты будешь выглядеть для других? Ты же танцуешь со мной. «Это всего лишь человеческие ситуации — Те мгновения между нами: Разлуки и возвращения — Ничего уже не понять. Да… Как видишь, Я думаю о тебе, да, с некоторых пор». — с. Беру Гвидо за самые кончики пальцев, успокаивающе поглаживаю по большому. Нежно сжимаю. Все, все будет хорошо. Гвидо боится. Но старается мне поверить, и это возбуждает, как в сексе. Это похоже в нем на первый раз. Я специально не виду Гвидо в центр, на всеобщее обозрение пьяных и не очень зрителей, хотя и таких своих. Первый раз должен быть самым интимным. Нам не нужны сейчас лишние оценивающие глаза. Специально пока мы идем, сильно раскачиваю бедрами. Рисую ими воображаемую «восьмерку». Разворачиваюсь к Гвидо лицом, не отпуская пальцы. Выдыхаю ему легко в губы. -Расскажи мне движениями, как мы познакомились. Размыкаю первый робкий «поцелуй» пальцев. Притягиваю спасателя резко к себе за талию правой рукой. Разворачиваю к себе спиной, кладу ему руки на бедра, спиной спокойно веду еще немного глубже в зал. Гвидо удивлен настойчивости и по-прежнему еще испуган. Держу его крепко за запястья. Ты же пообещал, что мы станцуем. Так что никуда уже не денешься. Снова разворачиваю Гвидо к себе лицом. Провожу руками в воздухе в паре сантиметров от кожи спасателя по запястья, предплечья, напряженным плечам и, наконец, прикасаюсь к нему, лаская шею. Теперь обратно вниз. Но там, где предплечья… Там есть такие «ямочки». Если их правильно угадать и надавить с нужной силой, тело прошивает «змейка» мгновенного самого острого желания. Такого же острого, как первая мысль о разрядке. Снова сплетаю наши пальцы. Как языки во время уже более откровенного поцелуя. Теперь не кончики. Теперь до конца. До последних фаланг на ладони. Да, когда поцелуй уже жадный, когда язык почти в глотке. Кладу кисти Гвидо к себе на задницу с хлопком. Доверительно киваю. Гвидо, все в порядке. Сжимаю его ладонями свои ягодицы. Давая правой ладони только подобраться к входу в собственное тело. Если бы это не был первый раз Гвидо, я бы положил его руки в карманы джинс. На собственное тело без всяких преград. Но это первый раз Гвидо, и я не должен его испугать. На следующий такт хлопаю уже своими ладонями по кистям Гвидо. Видишь, смотри, что у нас с тобой есть. И это все наше. В стриптизе такое движение называется — «зафиксировать». — Оттолкни на такт мои ладони. Просто повторяй мои движения, расскажи в танце, как мы познакомились, как начали сближаться, — снова шепчу в самые губы. Такие сладкие и желанные губы. Гвидо инстинктивно тянется к моим, ухожу: — Нет, нельзя. Мы еще не настолько хорошо знакомы. Кладу спасателю правую руку на плечо. Он зеркалит. Резко отталкиваю Гвидо от себя. Снова протягиваю медленно руку к Гвидо. Маню. Дразню. Иди сюда. Хочу. Проворачиваю кисть по кругу. На языке стриптиза это значит пригласить зал. В моей случае — партнера. Зал нам не интересен. Спасатель повторяет. Не очень удачно, но дальше будет лучше. Снова сплетаем в воздухе кончики пальцев. Поворачиваю ладонь, заставляю Гвидо приблизиться. Так, чтоб мы соприкасались лбами. — Обними. Крепко. Как можешь. Ты же не сломаешь меня. «Это всего лишь человеческие противоречия Чувство счастья, чувство грусти, Эта смена эмоций, Все наши воспоминания… Да, ты знаешь, что это правда — Я не могу перестать думать о тебе… Нет, я просто не могу притворяться: Всё то время, что мы провели вместе, я почти умирала… Я хочу ощутить это снова — Всю ту любовь, что мы тогда испытывали» — с. Снова гладу руку на плечо Гвидо. Щекочу ему волосы там, где начинается их рост. Это тоже «прошивает» насквозь разрядом желания, если правильно все сделать. Притягиваю к себе правой рукой, так, чтобы мы упирались лбами. А теперь неожиданно выворачиваю собственную руку. Буквально ложусь на грудь и живот Гвидо спиной. Кладу ему голову на правое плечо. И выпячиваю максимально задницу на пах Гвидо: — Держи, держи меня крепко за бедренные кости. Иначе, я просто упаду. Я сейчас полностью завишу от тебя. Видишь, как вывернута моя рука? Вот, так давай сюда теперь твою руку. Довериться партнеру настолько, чтобы зависеть от него — это и есть любовь. Я хочу пережить ее и подарить Гвидо. Кладу его руку на несколько сантиметров уже на голое тело над пахом. Теперь можно — на голое. Под майку. Рука Гвидо тут же норовит соскользнуть еще ниже. Мягко останавливаю. — Гвидо, пожалуйста, Нет, не делай этого. Это всего лишь танец. Если он это сделает, мы просто не дотанцуем. Не отпускаю шею рукой. — Вставь мне бедро между ногами. Постарайся сделать так, чтоб я развел их, как можно шире. И продолжай держать. Иначе… -Иначе…? — интересуется он. Его губы тянутся к моей ключице. Он жадно впивается в нее. Втягивает в свой рот мою кожу. Так, утром расцветет засос. Но после такого поцелуя — еще один яркий холодок желания. Продолжаю тереться спиной о грудь и живот Гвидо. Извиваюсь. Демонстрирую свое откровенное желание. Соски под майкой уже твердые. Желание — необходимая часть любви взрослых людей. — Иначе, мы оба упадем. Только держи. Опытный партнер развел бы ногой мои бедра одним резким рывком. Но Гвидо неопытен в этом танце. И это тоже прекрасно. Это еще больше возбуждает. Неопытность всегда возбуждает взрослых людей. Приходится самому широко раздвинуть ноги. И не только их. Медленно приседаю. Проезжаюсь разведенными ягодицами по бедру Гвидо от члена почти до самого колена. Снова медленно выпрямляюсь, опять прижимая задницу плотно-плотно к ноге Гвидо. Вжимаюсь в его пах. Ласкаю лихорадочно спину спасателя. Теперь восьмерку бедрами качаем уже оба. Со стороны это выглядит… как то, что делают все влюбленные люди. Держа крепко за запястье Гвидо, вывожу его перед собой. Ну же, все хорошо. Мы не сделали ничего грязного. «Добрые соседи, только вот каждый из нас прячется За оградой из собственной гордости. Я думаю о тебе, Я думаю о нас… Это дела житейские, Что случаются в небольшой спешке. Что-то к худшему, чт Но вопреки всему мы проделали такой долгий путь. Да… Как видишь, Я ещё на ногах, потому что… Они вполне себе человеческие, все мои мечты. Я бы сгрёб их в руки, да, потому что…», — с. Мы снова лицом друг к другу. Притягиваю Гвидо к себе за шею снова соприкасаемся лбами. — Ну, что, все было не так страшно? Робкие аплодисменты. Беру кисть Гвидо, целую ее в тыльную сторону. — Спасибо за танец. И …Гвидо, через два дня я уезжаю в Россию. Спасатель отшатывается. Смотрит на меня пораженно. Тяну к нему руку, он её резко отталкивает. Выбивает сигарету из пачки. Его руки трясутся. Он курит, а я жду его решения. Каким бы оно не было, я пойму и приму. — Спасибо. Спасибо, что ты сказал это сейчас, — наконец выплевывает он. — Если бы ты сделал это в день отъезда, я бы не понял. Я знал, что ты уедешь. Но думал, у нас чуть больше времени. Домой к Гвидо мы возвращаемся, держась за руки. В прихожей целуемся, Гвидо словно в такт песни, под которую мы танцевали его первый медляк, подталкивает меня медленно бёдрами к кровати, пока мы раздеваемся и ласкаем друг друга. — Хочу, чтоб ты сделал эту фишку. Как с Иржи. Улыбаюсь. Легко подпрыгиваю. Но… Гвидо немного не рассчитывает силы. Иржи плотнее. И еле доносит до кровати. Мы в неё буквально падаем. Гвидо зависает надо мной сверху на руках. Долго смотрим в глаза друг другу. — Ты точно уверен? — спрашивает он одними губами, когда я направляю его пальцы, которые предварительно облизываю, ко входу в собственное тело. — Ты точно этого хочешь? — Да. Но входи медленно. А когда полностью войдешь, дай мне какое-то время привыкнуть к тебе и только потом начинай двигаться.