Рокировка

...А волосы у нее — белее снега. А губы ее — мягче льна. Он приходит в себя не то на третий, не то на четвертый день. В комнате полумрак — а может, просто кажется, кажется, как и расползающиеся по стенам живые тени, как отблеск свечи, как елка, как пистолет в дрожащей девичьей руке. В последний раз — не дрогнула. Маячит белым — врачебный халат. Или — ее платье, или — взметнувшиеся шторы. Белое, как ее волосы, что любил, что по прядям перебирал, пока спала. Он теряет сознание прежде, чем склонившийся над постелью доктор вопрошает о самочувствии. Ему не рассказывают ни о ком, ни о чем; доктор, молчаливый, долговязый, незнакомый, говорит о покое — не о ней, хотя только она и волнует. От настойчивых вопросов режет боль в висках, подскакивает давление. Рука у доктора сильная — надавливает на грудь, вынуждая лечь обратно. — Вам нужно отдохнуть. Ему нужна Лара. Она приходит так или иначе — во снах, все в тех же раскидистых тенях на льняных шторах, в предрассветных шорохах, в едва слышных шагах за резной дверью, и он различает ее, как всегда различал. Лаврентий Михайлович появляется спустя неделю, садится без приглашения, смотрит в упор, заговаривает не сразу, точно подбирая слова. Разумеется, все уже было подобрано, продумано, решено. Кологривов говорит: у нее нервная горячка. Лихорадочный жар и бред. И, договорив, снова смотрит с молчаливым укором — в действительности лишь раздражает. Кологривов говорит: она — как дочь, как член семьи, как родная. Он позаботится, уже позаботился, она под защитой в его доме. Кологривов говорит: есть связи, надавит, оправдает в суде, пристроит, найдет новое место. С этим проблем не возникнет, уладит, устроит, все... все будет. Кологривов режет по самолюбию, и Комаровский жалеет, что каждое движение все еще отдается болью в перевязанном боку, не давая подняться. Инстинктивным движением проводит по подбородку — недельная щетина, доктор не дает бриться. — Я сам позабочусь о ней, Лаврентий Михайлович, не беспокойтесь, — и "уже позаботились, благодарю" повисает невысказанным упреком. Холодно, надо закрыть форточку, а Комаровскому не хватает воздуха. Появляются и уходят — доктор, медсестра, знакомые и юристы, все те, кого не допускали, покамест лежал без сознания. Вырастают на пороге, не отряхивая одежд после улицы, нервируя одним лишь присутствием больше, нежели успокаивая, все в белом — снеге ли, одеждах. Всех прогоняет, терпеливо слушая и теряя это терпение под конец, на локтях подтягивается выше, а тело не поддается, точно полгода хворает — не месяц. И во снах та же — она. Что у Свентицких, что лет семь-восемь назад — та же. Дрожит и, кажется, опирается на чью-то руку — не разглядеть, Кологривов ли, доктор, Паша. Когда Виктор тянется к ней ладонью, впервые ощущает пальцами не отзвук прошедшего, растаявшего сна — живую, чужую ладонь. — Лара.