Ты придурок

Ты говоришь, что не понимаешь меня. Я сам себя порой не понимаю. Не знаю, откуда берётся вся эта жестокость иногда. Не понимаю, почему иногда не хочу видеть твоё лицо, чувствовать твои руки. И, самое страшное, что я не могу этого исправить. Я собираюсь воедино. Склеиваю все свои куски. И порой даже кажется, что всё со мной в порядке. И я вижу твою радость. В такие моменты я понимаю, что всё было не зря. Не зря я пытался подобрать осколки, собирая воедино своё сознание. Правда, оставались какие-то лишние части... Они никуда не подходили, но они были. Меня не тревожили эти куски, пока они не начинали молить о том, чтобы я нашёл для них место. И тогда всё рушилось. Сознание разлеталось на крошечные частички, серебристой пылью оседая на дне. И с каждым разом было всё тяжелее собрать себя обратно. Я не могу понять, чего они от меня хотят! О чём они плачут. Почему горят таким ярким пламенем. Всепоглощающим огнём, который сжигает дотла всё то, что я бережно и терпеливо строил вместе с тобой, выливаясь в длительные истерики. В такие моменты ты уходишь, хлопая дверью. Ты не можешь этого вытерпеть. Со мной что-то не так. Я не могу найти причину тому, что происходит каждый раз, когда в моей голове раздаются голоса, молящие о помощи. Я не хочу их слушать, не хочу слышать их гул. Но это неизбежно происходит всякий раз, когда я по крупицам стягиваю своё сознание, белыми нитями сшивая каждое существо, что обитает во мне. Будь то Ненависть, Любовь, Жалость или Счастье. Я скрепляю их, казалось бы, накрепко, воссоздавая то малое, что помнил о себе прежнем. Но все мои усилия зря! Все те тени моего белоснежного феникса, которые лежат на дне, непригодные и неприкаянные, разрывают ту шаткую, как оказалось, связь. И я рассыпаюсь. Распускаюсь. Распадаюсь. Я не могу связать их воедино со всем, что творится внутри. Они будто от другого человека, другой личности. Из другой эпохи, другой моды, другого воспитания. Не вяжутся, не вплетаются так же аккуратно, не находят своё место в том спектре, что я использую. Пытаюсь намазать на холст разными красками какую-то чушь, используя всё, что под рукой. Может, тогда оно будет держать? Но мои надежды не оправдываются. Краски проникают одна в другую, сплетаются, соединяются. И я более ничего не чувствую. Все ощущения – воедино. Все чувства – одна гора тухлого мяса. Ты безумно переживаешь. Мечешься, не знаешь, чем помочь. А я кромсаю наши фото, рву плёнку с нашего летнего отдыха, раздираю в клочья все тобой написанные открытки, которые бережно хранил ранее. Позже я обнаружу, что мои руки по локоть в твоей крови, а ладонь крепко сжимает горячее твоё, родное и хранимое ранее с такой заботой и любовью, сердце. А ты будешь бездыханным, опустошённым сосудом лежать на моих коленях. Не помню твои крики. Голоса, пытающиеся перебить друг друга, внушающие мне каждый свою правду, в моей голове заглушили те моменты, когда я безжалостно и хладнокровно полосовал твоё тонкое и тёплое тело… Если бы ты хоть раз попытался меня понять! Если бы хоть раз сел напротив, помогая разобраться в себе! Нет… Я не должен находить себе оправданий. Потому что их – нет. Нет, как и тебя. Все мои мысли сейчас – лишь пустой трёп. Не могу понять, почему так легко. Даже аметистовая кровь моей души застыла в пустых глазах. Я безразличен даже к тому, что совершил. Я не злюсь, не печалюсь, не радуюсь. Ничего нет. Никаких чувств. Даже сердце безмолвно не замирает. Даже руки предательски не дрожат. Даже мысли позорно не прячутся в темных закоулках, где побитые фонари, еле источающие жалкое подобие света, обливают до жути мерзкой желтизной кованые скамейки. На одной из которых сидишь ты и читаешь свою любимую книгу, на другой твоя тень широко улыбается, смеется и называет меня конченным придурком. Третья – тоже занята тобой; на ней твоя печаль быстро строчит в записнушке короткие строчки, складывая слова в рифму. И так миллионы миллионов маленьких скамеечек, занятых тобой, под этим гаснущим светом проваливаются в бездну. Их сжирают существа, что не могли найти пристанище. А я не могу более видеть их мерзкие, изуродованные рожи. Я вижу их отражение, когда подхожу к зеркалу. Они кривят моё лицо своими самодовольными ухмылками. Убейтесь. Не могу больше. Не хочу. Собираю последние остатки здравого смысла в горстку, складываю в невидимый мешок и топчусь на нём до того момента, пока не пойму, что хруст перестал резать слух. Не хочу больше видеть то отражение, что подвластно не мне, а каким-то жалким, скитающимся по моей пустыне кочевникам. Одной полосой перечеркиваю всё, что было и могло быть. Я с тобой, Хосок. Я рядом.