Проклятье имени

Дориатская принцесса не могла объяснить, что именно не так в этом эльфе. Они сидели в очень уютной зале где-то в глубинах Нарготронда, ужинали. В камине потрескивали дрова, к ноге ластился огромный белый пес, который так понравился ей в лесу, мужчина подливал вина… Казалось бы. И все-таки что-то было не так. Дворец был так похож на родной дом, что пару раз Лютиэн даже ловила себя на желании уйти к себе в спальню. Но ее комнаты тут не было и быть не могло. И она сидела дальше. При этом принцесса не могла с уверенностью сказать, что этот эльф и его общество ей неприятны. Даже, пожалуй, наоборот. Но что-то было не так. Она наклонилась и потрепала огромную мохнатую голову. Пес посмотрел на нее и блаженно зажмурился. Лютиэн могла поклясться, что этот зверь — разумнее многих виденных ею эльфов. И это тоже было странно — то, что подобное существо было предано сыну Феанора. Значит, заслужил. Значит… это многое значит. — Ты нравишься ему, — улыбнулся эльф, обнажая острые клыки. И тут Лютиэн определила первое из того, что ее смущало: мужчина напротив казался хищным. И опасным. — Обычно он не подпускает ко мне девушек. — Сомневаюсь, что он видит во мне девушку. Скорее, друга. — Не увидеть самую прекрасную эльдиэ… Э, нет. Мой пес далеко не глуп. Не глуп. Сын Феанора на нее смотрел хищно — вот что это было. Да. Сейчас Лютиэн это понимала. И почувствовала себя ланью, что охотник гонит в ловушку. Келегорм — охотник. Вспомнила. Так говорила Артанис, когда рассказывала про своих родичей. Принцесса слушала вполуха — слишком много имен, слишком страшные поступки. Но это — странно — запомнила. И теперь даже пес, казалось, лишь отрезает путь к отступлению, тот, что еще мог спасти. Заставлял увидеть в хозяине — милое. Домашнее. Выделяющее его — из всех. И не обращать внимание на хищный оскал. Эльфийка медленно отпустила мохнатое ухо, положила руку на колено и отвернулась к огню. Довериться незнакомцам было не самым мудрым ее решением. Но ведь то были не какие-то враги — эльфы. Нолдор. Родственники Артанис, с которой мать была так дружна. Нет, все это только страхи и отголоски беспокойства за любимого. — Когда мы сможем выйти на помощь Берену? — спросила она. — Мы обсудим это, когда мой брат вернется, — голос за спиной был глубоким и красивым, спокойным. Почему же — почему — ей мерещился в этом баритоне могильный холодок? — А когда вернется твой брат? — Не знаю. Он довольно своенравен, и приказывать я ему не могу. Да и это было бы не по-семейному, не находишь? Лютиэн обернулась и снова посмотрела на своего собеседника. В неярком свете камина его волосы казались расплавленным черненым серебром. Белое уходило в темноту. Даже в лесу и при дневном свете они отливали цветом бурой осенней листвы. Странно. Как его красота — отливала чем-то неуловимо безобразным. Опасно. Это все выглядело довольно опасно для нее. Принцесса осознала вторую вещь, которая не давала ей расслабиться. Келегорм Феанорион не был добрым. Странный изгиб губ. Будто кривая ухмылка. Какая-то необъяснимая морщинка между бровей. Как надо было хмуриться, чтобы она появилась? И глаза. Вернее, их выражение, прищур, блеск… Не могла подобрать правильное слово. Но такого она не встречала раньше, да и где бы ей такое встретить. Все, кто жил с ней в защищенном королевстве, не видел зла и лишений, не испытывал нужды, не рисковал жизнью и не забирал ее. Убивал. Он ведь убивал. Своих. Это Лютиэн запомнила тоже. — Про тебя и твоих братьев многое рассказывают, — сказала она вслух. — Но ведь мы можем не приказывать, а попросить. — Просить? — эльф засмеялся громко, красиво. — О нет. Не знаю, что тебе рассказали о моей семье, но просить у нас принято еще меньше, чем приказывать. Не переживай, Куруфин скоро придет, и мы все обсудим. Ты почти не ешь. — Я не голодна, — было что-то еще. Что-то помимо очевидного. — Очень жаль, — темная бровь взлетела вверх, придавая этому странному лицу еще более странное выражение. — Я просил Оромэ послать мне хорошую добычу, когда вышел на охоту. Пообещал, что употреблю ее на доброе дело. Но теперь я думаю, что все мои дела не добры и не важны, если не приносят тебе удовольствия. — Ты и не обязан, — покачала принцесса головой. — Но я благодарна, что вы с братом согласились мне помочь. Нам многое предстоит, и наш путь не будет легким. — К нелегкому пути в моей семье привыкли, — поразительно серьезно это сказал. Без прищура, без оскала, которые слетели с него, как и не существовали никогда. Сидящий напротив принцессы эльф изменился. Причем настолько, что захотелось не то, чтобы поддержать… встать рядом. Ведь Лютиэн могла. Многое. И помочь — в том числе. Он смотрел на нее странно. Будто, правда, увидел единственный шанс и последнюю надежду в деле, которое уже давно попахивало отчаянием… И она отвернулась, впервые в жизни, наверное, смутившись. И впервые ей захотелось прикрыть лицо. Потому что щеки — горели, и ей казалось, что это, должно быть, ужасно некрасиво. Некрасиво, подумай только. Зачем волноваться об этом? К чему? Всего лишь эльф на ее пути. Да, из числа тех, кто видел свет древ. Да, тот, кто согласился ей помочь. И да, неправильно-красивый до зубного скрежета. Но всего лишь эльф… Этот вечер пора было заканчивать. — Я устала, — призналась принцесса. — Я бы хотела лечь спать. — Конечно, — согласился он. — Я провожу. Но даже не шелохнулся. Этот сын Феанора все так же сидел и смотрел. И Лютиэн опять была готова клясться, что чувствует прикосновение его взгляда к своей коже. Горячее, нежное, щекотное. Зажигающее что-то в самой глубине. Кто бы сказал, что эти злые насмешливые глаза могут так смотреть. Она все-таки встала и пошла к выходу. Убийца пошел следом. Опасный. Дикий. Хищный. Сам как зверь. И охотник — не дай себя обмануть. Она и не давала. Шла, куда глаза глядели, только чувствовала, что он прямо за ней. Она его ощущала кожей. Будто он был совсем близко и дышал в спину. Натягивал тетиву в тиши ночных коридоров, отсчитывая, сколько шагов ей осталось жить. Она чувствовала — попалась. От этой страшной мысли расходилась по нутру не очень понятная дрожь. Так и шла темными поворотами — неведомо куда — словно между деревьями пряталась от его охотничьего взгляда. Но спасительной тропы все не было. А сын Феанора без ошибок - находил ее след. Вел в подготовленную ловушку. — Забавно, — завибрировал воздух вокруг ее плеч. — Но ты к моей комнате пришла. Не к своей. — Я не знаю, куда идти, — призналась. — Считай любую из них — своей. — Не нужно. Я дойду. — Здесь лучше, — под локтем проскользнула чужая рука, щелкнул замок, и дверь открыла ей вид на большую уютную комнату. Простую, походную. Охотничью. Шкура — на полу. Шкура — на кровати. Широкий стол, простой стул. И белая мохнатая спина, что прошла мимо, оглянулась, будто приглашая, забралась на ложе. Уютно, правда. Тепло. Безопасно и безнадежно одновременно. Она сделала шаг. Не помнила, что стало последним доводом. Просто — поверила, что лучше так. И почти сразу услышала за спиной звук закрывающейся двери. — Где будешь спать ты? — почти испуганно. И глупо, как же глупо. — Где угодно, если ты там будешь. Лютиэн обернулась, вдруг ясно осознавая, что она сама сюда пришла. Но что творит — неведомо. А сын Феанора стоял у двери, утопая в полутьме, и казался еще совершеннее, чем там, в зале. И еще ужаснее. Сила. Вот что это было. Волнами от него расходилась сила. Лютиэн поняла окончательно, что ее смущало. Этот мужчина ее привлекал. Не нравился. Завораживал и подавлял. И это было то самое странное чувство, из-за которого хотелось уйти. Не смотреть, не видеть, не думать. Вспомнить про милого понятного Берена, про свое решение ему помочь, про свою любовь, наконец, вспомнить, Лютиэн! — Я люблю. Другого, — запнулась, но выговорила. В серых глазах — стальных, острых, хитрых — вспыхнуло почти пламенем. Но потухло, загасил. Огонь пугает добычу. — Не рассказывай. Спало оцепенение. Пошел от двери — к ней. Ужасающе медленно, страшно, неотвратимо. Слишком медленно. — Не рассказывай мне о другом, — шепот уже щекотал кожу на ее шее. — Не говори. Не хочу слышать, не хочу знать. Ты и сама не хочешь. — Нет, — дориатская принцесса не поняла, соглашается ли с ним, отрицает. Что за наваждение? — Тебе пора. Или мне. Лучше мне. Я уйду. Лютиэн из последних сил отступила. Ее тянуло обратно к этому нолдо, незримыми нитями прямо в капкан. Но воля. Воля была сильней. Она пошла. И даже сделала шаг, два, три. Его первое прикосновение было обжигающим. От руки — к сердцу. Заколотилось, затрепетало. Незнакомо, непонятно. Очень сладко. Очень страшно. Но это только первое. Почти сразу легла на талию вторая рука, жар чужого тела окутал, притянул. И длинные пальцы, что многих невинных убили, развернули ее от двери. — Ты же это чувствуешь, я знаю, — надменная складка рта почти разгладилась. Оголяла его всего — как есть, злого, дикого, готового убить любого и все это - ей к ногам кинуть. — Кому ты сопротивляешься? Зачем? Это — уже произошло. Правда. Он говорил правду. Несмотря на все, что рассказывали о сынах Феанора — не врал. Принцесса Дориата балансировала, держась за последнюю тонкую соломинку: обещание, она дала обещание. Другому. И этот другой сейчас рисковал своей жизнью где-то там. Ради нее. Но самое красивое на свете лицо было так близко. Нет, не красивое. Холодное. Неправильное. Злое, в конце концов. Посмотри же — злое! Не. Такое. — Берен, — простонала, уже на выдохе в чужие губы. Потому что понимала. Там — счастье. Здесь — судьба… Лютиэн Тинувиэль еще многие годы видела эту минуту в своих кошмарах. И там, в этих беспокойных снах, Келегорм отступал. Он уходил вот в этот самый момент, оставляя ее наедине с простыми вещами: невозможно быть вместе вечно человеку и полумайа, нельзя не откликнуться на тот зов, что наполнил спальню охотника. Все становилось ей понятным в кошмарах. Про то, что никогда она не ощущала себя слабее, беззащитнее, чем тогда. Про то, как ей это на самом деле нравилось — проигрывать битву, сдаваться гонителю. Про то, как запретно, темно, трепетно: быть — чьей-то. Не спасать — покоряться. Если бы ушел, дал время. Оставил так, как есть. Но Келегорм не ушел. И то, что случилось, уже ему — снилось в кошмарах. Так, как и было. Мать не зря назвала третьего сына стремительным. Реакция была идеальной. И когда отвратительное имя слетело со столь желанных губок — в ход пошли инстинкты. Потому что добыча была загнанна и уже почти разделана. Но дичь нашла потайной выход. Ничего, это бывает. Это дело реакции. Пальцы сами схватили коротенькие ночные прядки, притянули ближе девичий стан. Никакой нежности, никакого трепета — злость и азарт близкой победы. Он впился в губы, силой взял. Принцесса заколотила по его груди кулаками, попыталась извернуться. Но это все только множило эхом: Берен, Берен, Берен! — Перестань! Прекрати! — мычала она в его рот, не оставляя попыток вырваться и убежать. Где-то сзади залаял Хуан, не одобряя того, свидетелем чего становился. Но сын Феанора уже никого не слушал. Потому что кто посмеет рассказывать — что ему делать со своей женщиной, а что — нет. Он толкнул ее к кровати, судорожно задирая платье. Застонал, когда увидел. Кожа будто звездами сияла, мягкая, такая мягкая. Быстро оглаживая красивые стройные ноги, Келегорм не успевал насладиться своей добычей как следует. Свежевал прямо так. А ведь она пахла сосновым лесом на рассвете. Казалась хрупкой, словно фарфоровой, но такой сильной при этом. Ему под стать. Даа... Она ему подходила. Но позже. Все это — позже. Казалось, есть минута. А потом — ничего. Вот сейчас он успеет сделать ее своей — и она будет. Навечно, потому что как иначе? Но если остановится — упустит, потеряет, проиграет. И стремительный не останавливался. Шикнул на пса, чтобы тот слез с его почти-брачного ложа, разодрал юбки окончательно, дрожащими пальцами пытаясь справиться с завязками на своих собственных штанах. — Не делай, — испуганный шепот сливался с гулом крови в ушах. — Не делай. Пожалеешь. Не делай. — Ты — моя. Поняла? — Келегорм, наконец, совладал со своей одеждой, высвобождая налитый член. — Повтори! Повтори, это ведь так. — Нет, — трясла головой, теперь уж уверенная. — Абсолютно — нет. Сука! Феанорион с силой разорвал сухое лоно. Не готовил, не жалел — злился. Почти сразу ощутил, как лопается под его напором что-то горячее. Жадно потянул в ноздри запах свежей крови. Самому было почти больно. Как бег на пределе возможностей. Когда легкие рвутся. Дориатская девка плакала под ним, отбивалась, отворачивалась. Пару раз попыталась укусить. Как будто не понимала, что так еще больше злит. Еще больше выбешивает. И он драл ее с остервенением, чтобы само это сочетание звуков — Бер-Рен — пропало навеки из красивой зареванной головки. Метил ее, как скотину, своим раскаленным клеймом, чтобы каждый видел — его! Он еще будет любить ее, потом. Насладится, распробует всю эту непередаваемую красоту. Но сначала — сначала - он вытрахает - из нее - это проклятое - имя. Бер-рен. — Что ты сделал? — Куруфину вдруг изменило привычное спокойствие, которое так давно он в себе выковал. Вместе с отцом, там, в кузнях, он не только мечи и кубки делал, но и себя тоже. И давно уже в его мире все было так же просто и понятно, как в этих кузнях. Но что произошло сейчас, что делать сейчас — Куруфин не понимал. Он вернулся только что, и сразу пошел к брату. Думал, тот еще спит. Но вместо привычной картины застал разгромленную комнату, пятна крови на белых простынях, спутанные серебряные волосы и почти невменяемый взгляд. Брат носился по комнате, круша все, что видел. И кричал. Он громко кричал: — Это она! — в угол полетел ненужный поднос, по полу поскакали маленькие орешки, ягоды, кусочки сыра, сломалась невесть откуда взявшаяся на блюде роза. — Это! Была! Она! — Кто она, брат? — Моя гребаная судьба, — Келегорм закинул голову и захохотал. Как умалишенный. Как отец перед самым концом. — Та проклятая сука, про которую моя вечность, понял? — Что ты сделал с ней? — слова брата, наконец, внесли долгожданную ясность, но легче не стало. Стало жутко. Если подозрения Куруфина правдивы… — А что бы сделал ты?! Поимел я ее! Потому что она — моя! Только эта дрянь все равно сбежала! Я ушел ей за едой, а она — сбежала!!! Куруфин прикрыл глаза. Катастрофа. Их положение в Нарготронде и так в последнее время было шатким. Если все узнают о том, что сделал Келегорм… если хоть кто-нибудь узнает… — И, догадайся, кто отпустил ее?! — взревел старший брат. — Знаешь?! Мой собственный пес, верный мой соратник! Келегорм чинно кивнул в сторону собственного питомца, чуть поклон не отвесил. Смотрел при этом, как бешеный. Хуан сидел тихо. Слишком тихо. — Успокойся, — Куруфин попытался подойти к брату и взять того за руку, но он вывернулся, ушел. — Тебе нужно успокоиться немедленно. Если эта девка кому-нибудь расскажет про то, что ты сделал, нам конец. Нужно найти ее. Наверняка, она еще где-то здесь. — Ооо нет! — пропел Келегорм. — Она — уже на пути к долбанному Саурону! Она бежит спасать своего смертного! Этого грязного сумасшедшего, который увел Финрода на заклание! — Успокойся. — Я пойду за ней, — блондин вдруг правда резко успокоился. Изменился в мгновение ока. На смену злой истерике пришла какая-то отчаянная обреченность, которая напугала Куруфина еще больше. А брат начал лепетать, как в бреду, хватая мешок и кидая туда какие-то вещи. — Я ее не отпущу. Она моя… Она умрет. Нет. Нет, она не умрет, я не дам… Куруфин резко подошел к брату, схватил его за руку и развернул на себя. Они давно, очень давно не дрались между собой. Закончили с этим за много лет до Исхода. Но сейчас Куруфин со всей силы залепил брату пощечину. А потом — схватил за волосы и хорошенько тряхнул, не давая возможности собраться и дать сдачи. — Ты... — зашипел Келегорм. — Я, — согласился Курво. В голове, наконец, созрело решение, и мир постепенно переставал переворачиваться, все вставало на свои места. — Послушай себя. Послушай и хоть раз притормози. Ты уже натворил больше, чем нужно. Хватит! Келегорм попытался вывернуться, но лишь заскулил. Брат крепко держал за волосы. — Мы не пошли туда, когда Майтимо был в плену. Мы — не пошли. Потому что у нас есть Клятва и есть обязательство. Мы — не себе принадлежим. И баб себе брать — не про нас честь. Твоя благоверная — умрет. Вслед за человеком и Финродом, которые уже наверняка трупы. А мы — не можем себе этого позволить. Помнишь, почему? Помнишь?! Келегорм смотрел на брата с ненавистью. Впервые за долгое время, а, может, и за всю жизнь. Потому что тот был прав. Прав, как всегда. Прав и осторожен. Келегорм пытался найти слова. Но не находил. Брат был прав. Точка. Он это понимал. Но долго, долго приходил в себя. — Отпусти, — прохрипел он, наконец. — Ты вспомнил? — Я вспомнил. Отпусти. Хватка разжалась, и третий сын Феанора быстро отступил на несколько шагов. Он выпустил из рук сумку, которую собирал, и еще какое-то время смотрел на брата. Они оба друг на друга смотрели. Но Куруфин чувствовал — уговорил. А Келегорм понимал — проиграл. — Оставь меня, — выговорил он. — Сможешь? — Смогу. Проваливай. Куруфин кивнул. Его брат успокоится, он знал. И переживет. Он все переживал гораздо проще, чем остальные. Ведь Келегорм был сильным зверем, а звери умели выживать. Еще раз окинув комнату недобрым взглядом — беспорядок был ужасный, и его надо было как можно скорее убрать — пятый сын Феанора ушел. Как только за ним закрылась дверь, Келегорм подобрал свою сумку и посмотрел на нее так, будто в руках была отрубленная голова ненавистного Берена. Не-на-ви-дел. И будет ненавидеть до скончания времени. Его, его детей, его внуков — если кому-нибудь из них не повезет родиться. — Хватит осуждать, — зашипел он сорванным голосом, обращаясь к своему псу. Тот все так же сидел в углу комнаты и смотрел на хозяина разочарованными глазами. — Если есть что сказать — говори. Хуан молчал. Келегорм рухнул на колени, согнулся в три погибели. Будто стрелы собою поймал. Много отравленных стрел. Тяжелая голова упала вниз, спутанные волосы закрыли, мазнули по грязному полу. И комната погрузилась в звенящую тишину. Подстреленный эльф сидел недвижимо. И недвижимо смотрел на него пес Оромэ. — Чего ты сидишь? — всхлипнул Келегорм. Паутина волос качнулась, открывая лицо… и глаза питомца удивленно расширились. Как в детстве. Хозяин плакал, как в далеком детстве. — Иди за ней и помоги. Хуан выдохнул. Это — был его хозяин. Он подошел и лизнул его по горящему лбу. А после — побежал на выручку.