*****************
— Не может быть. Почему? – отец ошеломлён. Могу понять его. Столько скрывать это, держать в себе и всё зря. – С каких пор? — С самого начала, – папа, задумавшись, чешет правую бровь. – Да полагаю так и есть. — Откуда? И почему ты тогда ничего не сказал? — У тебя была немного не точная информация. После родов я не сразу потерял сознание. Я успел услышать плач ребёнка, но не это главное. Я учуял его запах. И он, как ты сам понимаешь, был не такой, как у Максимилиана. А я его аромат очень отчётливо тогда запомнил, потому что безумно ждал этого малыша. — Почему ты ничего не сказал, не спросил? – у отца сейчас очень дикий вид, он практически готов закричать, но сдерживается. — Потому что боялся потерять тебя, – папа окидывает взглядом по очереди нас троих и продолжает, – сейчас поясню. Я же не совсем бесчувственный чурбан или идиот. Я видел, что ты отдалился от меня, после того, как я обошёлся с нашим сыном-омегой. Полагаю, что мысль разорвать наш союз, в то время, частенько забредала в твою голову? Этого я боялся больше всего. И вот наконец-то родился альфа. И что бы было, приди я к тебе с тем, что меня смущает его запах? Я же не был на сто процентов уверен, что это не наш ребёнок. Выходит, что получив того, кого хотел, я теперь и от него отказываюсь? Да ты бы, после такого заявления, ни секунды дольше не оставался со мной под одной крышей. Получалось, что и этот сын меня не устраивает? Какой я, однако, переборчивый. Заяви я что-то в этом роде, ты бы забрал обоих детей и ушёл навсегда из моей жизни, а документы на расторжение уз прислал бы по почте. — И что ты тогда решил делать? – сложно представить, что творилось в голове у папы, но я хочу знать. — Сначала эта вся ситуация очень сильно сбивала с толку. Но я занимался Максом, тобой. Много размышлял над тем, что если я прав? Тогда где мой малыш? Как так вышло, что случилось? Но с мужем эту тему поднимать было нельзя, а самому выяснять истину было боязно. Решил оставить всё так, как есть. Но появился страх перед больницами, особенно, если какие-то процедуры назначали Максу – боялся, что выплывет правда, какой бы она не была. — Как ты жил в постоянной неизвестности и страхе? – Макс поглаживает браслет и прячет руки в карманы. — Возможно, мне удалось убедить себя, что тот другой запах мне почудился, что всегда был твой аромат. Но у меня появилось громадное чувство вины. Перед тобой, Артём! – папа называет моё имя, и я вздрагиваю. – Мое сердце тянулось к тебе, но было поздно. Ты разочаровался во мне, был обижен и не подпускал к себе. Только по ночам я мог быть с тобой. Во мне появилось столько любви и нежности, которую надо было куда-то девать, выплеснуть, я захлёбывался от бури чувств и эмоций, которые разом обрушились на меня. — Почему эти эмоции появились? Почему так внезапно? – спрашиваю шёпотом и глядя в пол. — Где-то глубоко внутри я чувствовал, что ты – единственное доказательство, что наша любовь с твоим отцом существовала. Ты – наше продолжение, плод нашей любви. Ради тебя стоило пройти через все препятствия, что были на нашем пути, и не один раз. Ты – смысл наших жизней. Но я понимал, что отвергал тебя и теперь не вправе требовать любви к себе. Я утопил Макса в том, что хотел бы разделить на вас двоих. Был период, когда мы стали ближе, чем обычно. У меня внутри всё пело, но это длилось недолго. Только я допустил мысль, что между нами всё может быть хорошо, как произошёл случай, когда у тебя остановилось сердце. Это было наказание мне свыше! Я думал, что быть счастливым родителем мне не суждено. Из-за того, что добровольно отказывался от тебя. Наблюдая, как растёт Максимилиан, я понимал, что, скорее всего, прав – он биологически не наш сын. Значит того альфу, которого я ждал и родил, забрали. А теперь, когда я стал тянуться к тебе, желать тебя, у тебя останавливается сердце. Решил, что для меня важнее твоё счастье и здоровье, чем всё остальное. Поэтому наблюдал за твоим взрослением со стороны. Понимал, что ты растёшь с болью в душе из-за меня, но шёл на это только бы ты вырос, создал свою семью, любил и был любимым. Пусть бы ты никогда меня не простил, но твоя жизнь важнее моего прощения! Вот, теперь всё открылось. Я рад, что смог всё рассказать. — Нет. Ещё не всё, – отец задумчив, но спокоен. – Почему ты всегда, когда мы раньше обсуждали будущее, да и после, говорил о сыне-альфе? Талдычил только про альфу. Я до сих пор понять этого не могу. — Ах, это… Глупый был. — Ещё попытка. – Отец кривится и отметает неугодную ему версию. – Я серьёзно спрашиваю. — У меня не было семьи. Твоя – отказалась меня принимать, считая, что я бесполезный, а из нашего союза «ничего хорошего получиться не может». Знаю, в какой строгости ты воспитывался и что у вас в семье всегда было «право первородства». Особые права, которые по обычаю всегда получал мальчик-альфа-первенец в семье. Наверно во мне что-то перемкнуло, я хотел доказать им, что могу родить здорового альфу, который будет на зависть всем. — Это глупо. Даже если бы они нас приняли, ты родил бы, то всё равно права наследника достались бы сыну моего брата, а скорее всего старшему сыну сестры, так как у брата тогда детей не было. — Я понимаю, но учитывая, что тебя воспитывали так, что «альфа – продолжатель рода», ты рассказывал мне об этом, я просто хотел подарить тебе сына, о котором ты мечтал, которым бы ты гордился.… Но не вышло… Звонкая хлёсткая пощёчина набатом звучит в палате. Мне от этого звука словно уши заложило. Это было настолько неожиданно, невообразимо, что даже Макс с его реакциями ничего сделать не смог, куда уж мне. Отец!!! Отец, который не то, что ударить, никогда и голоса на папу не повысил, сейчас поднял на него руку! Дальше всё происходит так быстро, что я не успеваю задуматься ни на секунду над своими действиями. Срабатывают какие-то внутренние инстинкты, о которых я и не подозревал. Встаю между родителями, прикрывая папу спиной и вкладывая всю массу своего тела, толкаю отца в грудь двумя руками. Он делает шаг назад. А я в ужасе смотрю на свои руки. Что? ЧТО?? Что я творю? Что я только что сделал? Ноги начинают трястись, руки дрожат мелкой дрожью, в глазах скапливается влага, которая уже сбегает вниз по щекам и подбородку. Я оттолкнул отца? Своими собственными руками? Как такое возможно? Почему? Нет, я знаю почему, но… Меня бы здесь не было, если бы не отец. Он вырастил меня, а я вот так вот отблагодарил его? Хочу отрубить себе руки. Он единственный, кто всегда был на моей стороне, любил меня, поддерживал. А что сделал я? — Артём, сынок, тише-тише, посмотри на меня! – отец видит моё состояние, шагает навстречу. Руки сначала держит ладонями ко мне, а потом открывает для меня объятия, в которые я сразу же кидаюсь. Шепчу только: «Прости!» Он гладит меня по спине, заставляет поднять на него лицо. Вижу добрую улыбку и лучики в родных глазах. – Всё хорошо, Артём. Успокойся. – Да мне, в самом деле, необходимо успокоиться. Что-то в последнее время сам себя перестал узнавать. Нервы расшатаны, глаза постоянно на мокром месте и, кажется, я знаю причину всего этого состояния. Мой организм чует своего альфу рядом, течка идёт, так какого этот хреновый хозяин, то бишь я, ещё не занимается тем, чем положено? Чтобы привести себя в нормальное, адекватное состояние я должен: либо усмирить омегу внутри себя, либо дать ему то, чего он хочет – третьего не дано. Отец вроде бы за мою выходку не сердится на меня. Но всё равно неприятно, что я так поступил. Папа потирает щеку, на которой чётко виднеется красный след. — Глупый, – отец обращается к папе с ласковой улыбкой, – ты мне его уже давным-давно подарил, сына о котором я мечтал, которым бы гордился. Но ты так этого и не понял, не заметил? Я люблю тебя больше всего в этом мире и не хочу, чтобы тебе кто-нибудь причинил боль. А наш сын… наши сыновья, смогут защитить тебя, если это потребуется, даже от меня самого. Я счастлив, осознавать, что тебя – мою любовь – будут оберегать наши мальчики. Вдруг, когда стану старым и выживу из ума, соберусь причинить тебе вред? Они этого не допустят. Понимаешь? Папа кивает и, подойдя, целует отца. Я стою зажатый телами родителей, но впервые безмерно счастливый. Наша семья сбросила шелуху прошлого и теперь готова к полёту на совершенно другом уровне. Пусть так, но я искренне рад, что мы все смогли честно поговорить, всё высказать, прояснить и идти дальше все вместе. Мы выстояли, а значит, справимся со всем, что нам ещё предстоит, потому что будем одной СЕМЬЁЙ!*****************
— Можно вопрос? – Максимилиан смотрит, как родители отходят чуть в сторону, выпуская меня из своих рук, и облегчённо вздыхает. Полагаю, он решил, что раз всё так разрешилось, то я несильно буду злиться на него за ту «подставу», которую он совершил, когда позволил папе обо всём узнать вот так, стоя под дверью. Рисковый парень мне достался. Улыбку успешно удаётся скрыть от глаз младшего братишки. Пусть считает, что я ещё его не простил. — Что такое? – папа подходит к Максу и проводит пальцами по его руке: от плеча до запястья. Понимаю, что во время течки я становлюсь определённо странным. Я ревную, вот только не так, как это случалось раньше: не папу к брату, а Макса к папе. Хочу притянуть его ближе к себе и не отпускать. Сумасшедшее желание. — Кто дал мне имя? Вы или… тот человек? — Я сказал твоему отцу, что он может сам выбрать для тебя имя. – Папа поворачивается к нам с отцом, стоящим чуть поодаль. — Вообще-то, имена для наших детей мы выбрали уже давно, когда вас ещё и в проекте не было. Но жизнь внесла свои коррективы. Имя, которое мы раньше подобрали для альфы…. Я не мог дать его тебе. Под этим именем я похоронил младенца. А давать тебе имя умершего ребёнка я не собирался, поэтому, – отец весело смеется, и в его глазах появляются искорки, – спросил у Артёма. Как бы он хотел, чтобы звали его братика? Чего? Мы с Максимилианом одновременно уставились друг на друга. Ничего себе! Неожиданно! — Так значит, меня назвал ты? – брат переводит взгляд своих тёмно-карих глаз на меня. Я ощущаю, словно погружаюсь в горячие зыбучие пески, меня будто засасывает в них. Давненько у нас с ним не было зрительного контакта. Пожимаю плечами, мол «я всего этого не помню». – А почему так? Почему это имя, откуда оно? Я молчу, потому что ответа не знаю, но рядом смеётся отец: «О, это довольно таки интересно. Тогда ты, Артём, только начал ходить в садик и у тебя там появился друг. Вот… в его честь ты и решил назвать младшего братика», – родители уже вместе пытаются удержать смех внутри, который вырывается из них. Им весело? А вот мне – нет. Я вижу в мгновение потемневшие, практически чёрные, глаза, которые опаляют жаром. Понимаю, что моё дело – труба. Бедная моя задница будет отвечать за всё, расплачиваться. Папа быстрее смекает, что атмосфера в палате изменилась: «Дорогой, у тебя есть мелкие купюры. Я там видел автомат с кофе, может, сходим?» – отец удивлён такой быстрой сменой темы разговора, но, в конце концов, до него тоже доходит, что нам с Максимилианом надо поговорить. Отец ловит мой взгляд и одними глазами спрашивает: «Ну как ты?» – пока брат и папа собирают рассыпавшиеся документы с пола. Это приятно. Киваю, что они могут нас оставить. А чего? Это рано или поздно всё равно случится, мы останемся наедине, от этого не сбежать. Когда за родителями закрывается дверь, делаю шаг назад, выставляя перед собой руки. Максимилиан медленно надвигается, заставляя меня, по мере своего приближения, отступать. Мой «дикий зверь» горит, пылает. Хватаю стул и ставлю на его пути, между нами. — Значит, ты назвал меня именем какого-то другого парня? – стул одним движением руки отлетает влево переворачиваясь. — Макс, не дури. С ума сошёл? Мне было сколько? Три года? Да я о том мальчике забыл. Нет, вообще не помнил. – Перетаскиваю стул, на котором аккуратно сложена моя одежда, и водружаю на его пути. — Ты много врёшь, Тёма. Не помнишь? Забыл? Воспользовался тем, что твой истинный ещё маленький, поделать ничего не может, и завёл себе дружка? Это что ещё за «Макс», который так запал тебе в душу, что ты постоянно хотел повторять его имя? – стул отлетает вправо, ещё и хрустнул, ударившись о стену. Одежда бесформенной кучей упала на пол. Будет мятая теперь. — Да никто мне в душу не западал. Честно. Если бы он был важен, разве я забыл бы о нём? Но я ничего не помню, в памяти совсем ничего не осталось. Видно для меня это было не важно. – Остаюсь на месте, не делая больше ни шагу назад. – Мелкий, ты ревнуешь к какому-то мальчику, которому было года три? Это срабатывает. Моя открытая провокация даёт нужный результат. Слово «мелкий» действует как спусковой крючок. Макс делает рывок ко мне, приближаясь неумолимо, как ураган или торнадо. Швыряет меня спиной на кровать и, не позволяя опомниться, накрывает моё тело сверху своим. Замираю, не двигаюсь, но он скользит вниз, останавливаясь лицом в районе моего солнечного сплетения. — Тёма, пожалуйста, я больше не выдержу таких эмоциональных американских горок! Ты подпускаешь, а через минуту уже прикасаться к тебе нельзя. То ты: близкий, тёплый, родной, мой. То: невыносимо далёкий, холодный, колючий, чужой. – Глажу его по голове, откровенно наслаждаясь шёлком волос, голосом, который вибрирует, разбиваясь о мой живот. – Прошу, скажи сразу, сейчас, почему ещё мы не можем быть вместе? Какие ещё есть причины? Выкладывай всё сразу. Не надо больше растягивать это сомнительное «удовольствие». Не желаю больше никаких сюрпризов. — Больше ничего нет, Максимилиан. Честно. – Дарю ему свою самую нежную улыбку, на которую только способен, когда он поднимает голову, чтобы взглянуть на меня. – У тебя больше нет причин, чтобы переживать, не стоит волноваться. – Какой же он милый сейчас, мой альфа! — А вот я в этом сильно сомневаюсь. Скажи тогда, почему ты плакал? — Ты о чём? — О нашем первом разе, о сексе, Тёма. Нет, я тоже хотел расплакаться, но от счастья, а вот ты… Я сделал тебе больно? Сделал что-то не так? — Прости за те слёзы, прости, что напугал тебя, – смотрю на его встревоженное лицо, – забудь об этом. Макс, ты всё сделал правильно. Ты ничем меня не обидел, это просто мои заморочки, ничего страшного. — В чём дело, Тёма? Скажи мне! Мотаю отрицательно головой: «Нет!» — Почему? – Максимилиан приподнимается на кровати, продолжая удёрживать свой вес на вытянутых руках, оставаясь надо мной. Хмурится. Он не понимает, а у меня совсем нет желания ему это объяснять. — Нет! Мне стыдно об этом говорить: тем более вслух, тем более с тобой. – Закрываю согнутой в локте рукой своё покрасневшее лицо. — Артём, не прячься от меня. – Он отводит своей рукой мою руку, закрывающую лицо, и видит, что я – цвета смущённой редиски. – Теперь мне вдвойне хочется, чтобы ты всё произнёс вслух. От его слов вспыхиваю и пробую выскользнуть из-под него, но не выходит. Садюга! Мучает меня, как сам хочет. — Артём, что это? Ты хотел метку? – Максимилиан подвинулся выше на кровати, чтобы пресечь всяческие попытки побега. Теперь его лицо прямо напротив моего. — Нет. Метка для меня никогда не была чем-то важным, неотъемлемой составляющей близости, нет. – Собираюсь с духом и, понизив голос, отводя глаза в сторону, шепчу брату то, из-за чего я тогда плакал. – Я понимаю, что это глупо, но для меня всегда большее значение имело другое. Если альфа кончает в тебя, то он – делает тебя своим. А омега, который позволяет это сделать, соглашается принадлежать этому альфе. Они соединяются полностью, принимают ответственность. Говорю же это всё глупости, бред, не бери в голову. – Снова пытаюсь сбежать, но Макс не позволяет этого сделать. — Ты из-за этого плакал? – когда я согласно киваю, кажется, что брат облегчённо выдыхает. Сержусь, если он сейчас будет смеяться надо мной, я этого не переживу. – Если подумать, то я мог бы и раньше догадаться. Ты же выбросил презерватив. Я пытался сдерживаться, ведь мы не обсуждали, что делать можно, а что – нельзя. Боялся сделать что-то не так, не то, что отвернёт тебя от меня, переступить черту дозволенного, хоть мы её даже не прочертили. А оказалось, что именно с этим своим контролем я и допустил ошибку. – Он целует меня, а отрываясь от губ, шепчет. – Ты думаешь, я не хотел кончить в тебя? – его язык прочерчивает влажную дорожку по моей щеке к шее, а затем поднимается к уху, проводит по нему. Услышав мой всхлип, прикусывает мочку уха своими зубками и продолжает нашёптывать слова, от которых я сгораю от смущения и желания одновременно. – Я хотел кончать и кончать в тебя, Тёма, внутрь твоей попки. Хотел чувствовать, как ты сжимаешь меня, не отпускаешь. Хотел делать это раз за разом до тех пор, пока не заполнил бы всего тебя своим семенем. – Из меня вырывается стон. Нет, он не сам вырывается, это мой брат вырывает его своими речами. Стараюсь телом плотнее прижаться к своему альфе, чем только вызываю у него в глазах появление ещё большего озорного блеска. – Ох, как бы я хотел увидеть эту картину, написать её. Самое эротичное, что может быть в этом мире – это видеть, как из тебя вытекает моё семя и сбегает по твоим бёдрам… м-мм-ммм…я готов кончить прямо сейчас, только вообразив это. Уверен, что реальность окажется намного лучше. Позволишь мне когда-то это увидеть? Руками притягиваю его к себе, затыкая поцелуем. Я просто не могу придумать, как ещё заставить его замолчать, больше не продолжать пытать меня словами. Вдыхаю его запах, словно с головой ныряю в чистейшую воду с освежающим лимонно-мятным ароматом. Изнываю от желания испить его. А, к чёрту! Заставляю Макса сначала улечься набок, а потом и на спину. Он тянется за поцелуем, но я останавливаю его руки и смыкаю его пальцы на поручнях кровати-трансформера. Провожу ладонями по телу Максимилиана и, остановив на ширинке, многозначительно приподнимаю брови в немом вопросе. — Ом-мнн… Тёма, – он толкается в мои ладони внушительным бугорком, который чётко обозначился в его штанах, – что ты задумал? Зачем тратить время, если действия могут быть красноречивее любых слов? Наклоняюсь и трусь щекой о самое напряженное местечко на теле Максимилиана. Всё во мне: и тело, и разум – кричат, что я обязан позаботиться о своём альфе! Прямо сейчас! Берусь за пряжку ремня, и… входят родители! ТА-ДАМ!!! Крепко-крепко зажмуриваюсь, хорошо, что инстинкт «сразу же убегать», кажется, выключился. Йес, я больше не буду изображать из себя пугливую лань. Решившись открыть глаза, смотрю только на Макса. Сначала на его лице, обращённом в сторону родителей, обиженное выражение. Но он откидывается на подушки и стонет: «Ну, пожалуйста!?» После этого мы втроём заходимся в хохоте, а младший брат только фыркает на нас.