Shock in!

      Лесбиянки.       Я познакомилась с одной в интернете. Она сказала, что хочет со мной переспать. Мне было пятнадцать лет, и меня потащили на другое сборище, чтобы поближе познакомиться.       С лесбиянками было весело. Они пили вино и виски, много смеялись, много целовались. Там было только два парня, но они были геями, причем не встречались друг с другом, а пришли просто за компанию. Моя подруга оказалась коротко стриженной пацанкой, из-за чего напоминала мне Шону. Может, я даже что-то почувствовала, хотя это было не совсем то. Я точно знала.       Было весело. Мы собирались по домам и квартирам, пели песни под гитару, играли в бутылочку и пошло шутили, целовали мальчиков в наказание и не спали до рассвета.       Эдриан, так звали мою подружку.       — Ты не хочешь? — спросила она. Я покачала головой.       — Настроения нет.       Настроения у меня никогда не было. Мы целовались, иногда я позволяла себя потрогать, даже если только через белье, но я не чувствовала, что хочу переспать с ней. Заняться сексом. Заняться любовью. Я бы и целоваться не стала, но почему-то было стыдно…       — О, Шон.       На знакомое имя меня пробило, словно током.       — Вот и он!       — Давно ты здесь не появлялся.       — Ах, плохой мальчик пришел.       — Сколько лет, сколько зим.       — Где ты шлялся, скотина?!       — Ах, — сказал Шон. — Простите.       Я с очумелым восторгом и страхом наблюдала за ним, потому что все говорили «он», говорили «мальчик».       Снова белый, со своими льдистыми глазами, с серьгой в ухе и татуировкой на запястье. Его торс был облеплен порнографичной майкой-алкоголичкой (совершенно без груди, подумала я), и руки, такие по-мужски рельефные и по-женски изящные. Он был таким высоким, таким — каким я его восприняла в первый раз.       Меня подбросило с места, где я сидела, и словно в замедленной съемке, я поняла, как он на меня смотрит, и его зрачки расширяются и сужаются, его мысль работает, он опознает меня, и его губы складываются, вырисовывая звуками:       — Эшли? .. Что ты тут делаешь? ..       Я иду к нему, словно хочу дотронуться, как в самый первый раз.       Но я прошла мимо, слегка задев плечом, прошла — и улизнула во все еще открытую дверь. Все, что мне нужно было знать — я была не готова встретить Шона.       Эдриан побежала за мной.       — Эшли! — позвала она. — Куда ты уходишь?       — Домой, — буркнула я.       — Какое «домой», середина ночи, — она схватила меня за руку. — Не глупи. Пошли обратно.       — Я не хочу обратно.       — Это из-за Шона, да? Как только он пришел, ты тут же ушла.       — У меня с ним связано неприятная история. Дай покурить.       Она дала мне сигарету, и я закурила.       — Шон, он такой. Самая красивая девушка среди всех, кого я знаю. Сердцеед. Куда бы ни пришел, хоть одна девушка найдется, которая по нему сохнет, — вздохнула Эдриан. — Значит, и мне не повезло.       — Я с Шоном познакомилась, когда мне было десять, — отрезала я. Этот аргумент вовсе таковым не являлся, но, произнеся нужные слова и утаивая другие, я могла немного реабилитировать себя.       — Все же я не думаю, что у нас с тобой что-то получится, — сказала Эдриан. — Так что я не буду больше тебя мучать.       — Хорошо, — я опустила глаза и кивнула. — Спасибо. Наверное, ты права.       — Еще как права. Но пожалуйста, возвращайся обратно. Уже слишком поздно, чтобы идти домой.       — Ладно. Я докурю и вернусь обратно. Пожалуйста, убедись, что нам будет место, чтобы спать, — попросила я, отворачиваясь.       — Как скажешь, — она поцеловала меня в висок. — Моя милая малышка.       Эдриан ушла.       Я посмотрела на отпечаток черной помады на фильтре от сигареты. Нужно будет потом подкрасить губы. Снова затянувшись, я выдохнула дым. Начал накрапывать дождь.       Что мне с этим делать? Мы с Шоном виделись всего несколько раз, мы даже не знаем ничего друг о друге. Я удивлена, что он все еще помнит мое имя. Он даже узнал меня, несмотря на то, что я изменилась. В худшую ли, в лучшую сторону… Мне нравилось смотреть на себя в зеркале. Я уже забыла причину, по которой красила волосы в красный, надевала черные шмотки и вульгарно красилась. Девушка Шона не выглядела так. Она была яркой, но в то же время нежной. Я огрызалась, как дикая кошка, и колола, как чертополох. Что бы Шон теперь подумал?       Чья-то рука легла мне на плечо.       — Эдриан, я же сказала, что вернусь, — раздраженно бросила я, сжав зубами сигарету.       — Это не Эдриан. Пора с тобой поговорить, юная леди.       Я отпрянула. Шон выхватил у меня из пальцев сигарету и сам затянулся. Мне показалось, что я сейчас упаду в обморок. На его губах остался черный след от моей помады: он смазал его пальцем.       — Что ты тут делаешь? — спросил он.       — Какая тебе разница? — грубо спросила я.       — Ты еще несовершеннолетняя. Твои родители знают, где ты?       — Знают, — с вызовом ответила я. — Я говорю им, когда остаюсь ночевать у подруг.       — А что это за подруги, они знают?       — Ты ровно в том же месте и в той же компании. Может, хватит меня поучать, мистер?       Гонору во мне было не отбавляй. Я дерзила на грани страха, но и на попятную не пойдешь никак.       — Ты здесь из-за меня, верно? — спросил он, немного помолчав. Я не стала отвечать на этот вопрос, но ведь ответ был бы положительным. Одним своим внешним видом эта девушка перевернула всю мою жизнь. Наверное, лучше бы я ее никогда не встречала.       — Если бы твои родители узнали об этом, они бы подали на меня в суд. И были бы целиком правы, — сказал Шон, выкидывая окурок. — Так или иначе, я виноват перед тобой. Прости меня.       — Почему виноват? — опешила я.       — Ты выбрала нелегкий путь, дорогая. Можно ведь судить — если я встретил тебя в этой компании, значит, ты вряд ли интересуешься мальчиками. Вся твоя жизнь будет печальной, если ты продолжишь.       «Вся твоя жизнь будет печальной… Как моя.»       — Не нужно меня учить, мне уже не десять лет. Я знаю про лесбиянок, и вообще… Я уже целовалась! — выпалила я.       — Ах, ты уже целовалась, — мягко произнес он, проницательно глядя на меня своими прекрасными льдистыми глазами. Я покраснела — мне почему-то стало очень стыдно.       — Да… — выдавила я, просто не в силах поднять глаза.       — Вот так?       Его пальцы приподняли мое лицо, и он поцеловал меня. От шока мне показалось, что у меня остановилось сердце, но это действительно было не похоже ни на что, что я когда-либо чувствовала. Так странно скользила помада по его мягким губам, и на языке вдвойне чувствовалась горечь табака… Ноги перестали меня держать, и я медленно осела.       Шон подхватил меня и усадил на лестницу. Я пыталась отдышаться и собрать картинку, раздваивавшуюся перед моими глазами, в одно целое. Его губы были так ужасно и уродливо измазаны в моей косметике, словно ему широкой кистью мазнули по лицу; он достал упаковку влажных салфеток (всегда ее носит с собой, что ли?) и стер черные разводы. Я тупо наблюдала за тем, как Шон смывает с себя следы поцелуя. Следующая салфетка была для меня: он аккуратно стер все с моих губ, обернув пальцы тряпицей.       — Вот, — прошептал он. — Так гораздо лучше, дорогая. Прости меня. Пойдем же, завтра я подвезу тебя.       — Куда? — вырвалось у меня — как-то испуганно.       — В школу, детка.       Он подал мне руку. Я встала, чуть ли не повиснув на нем.       Разве не каждая девочка мечтает о таком? Чтобы ее принц был красивым, галантным, заботливым. Промашка — далеко не всякая девочка мечтает о принцессе.       Я не знаю, нарочно Шона это сделала или не осознавала, — но она влюбляла меня в себя еще сильнее. И еще сильнее, и еще, и еще.       Утром он разбудил меня раньше всех. Я даже лежа в постели слышала, как он до раннего утра поет девушкам под гитару, а значит, он совсем не спал.       Я ежилась от утреннего холода в его машине, терла коленки, выглядывающие из-под короткой клетчатой юбчонки. Ноги грели только колготки, черные, с аккуратно прорезанными дырками — то есть, не грели совсем.       — Держи, — Шон дал мне кофту на молнии. Я даже не стала возражать — было очень холодно. Весна… Она такая, днем ты готова надевать босоножки и выскакивать на улицу в маечках и топиках, а под утро просыпаешься и копаешься в шкафу в поисках шерстяных носков.       Кофта была теплая, немного колючая, на груди какая-то непонятная нашивка. Я поспешно натянула ее и запахнулась, пряча нос в воротник.       — Говори адрес.       Я назвала адрес школы.       — Как же ты пойдешь, без учебников и тетрадей? — спросила Шона.       — У меня все в шкафчике лежит, — буркнула я. — Я не ношу домашку домой.       — Умно. А вот прогуливать — глупо. Не говори мне, что ты таким не занималась.       Я насупленно покосилась на него, потом достала из сумочки зеркальце и начала наводить марафет, пока машина грелась. Руки еще дрожали от холода, и получалось плохо. Я кое-как размазала тональник по покрасневшему носу и достала пудру. Карандаш, тушь, тени…       — Неужели и помада? — немного издевательски спросил Шон, наблюдая за моими манипуляциями. Я ничего не ответила, но красить губы не стала. Возможно, считала, что разговаривать с ним — выше моего достоинства, хотя и достоинства у меня-то особого не было. Он был взрослым, который возился с ребенком.       — Если ты закончила, я поехал, — сказал он.       — Я закончила, — буркнула я. Шон вырулил с парковки и выехал на проезжую часть. Некоторую часть дороги мы проделали в молчании: я думала, что эта машина мне так знакома, и что-то не меняется. Я была тут три с лишним года назад, и за это время у Шона успела появиться девушка. А я все еще здесь. Все еще — это как-то не к месту, но мне нравилось так думать.       — Зачем ты меня поцеловал? — спросила я, набравшись, наконец, решимости.       — А зачем ты красишь волосы в красный цвет? — незамедлительно задал вопрос он.       — Мне так нравится, — огрызнулась я. — И вообще, я первая вопрос задала.       — Я уже попросил прощения, — сказал Шон. — Не знаю, что ты там навоображала, но я просто тобой воспользовался. Прости еще раз, если тебе недостаточно предыдущих извинений. Но большего, чем просто извинения, я тебе принести не могу.       Воспользовался? Моими чувствами — воспользовался? ..       У меня в голове все еще были вопросы, и я задыхалась, не в силах задать их скопом. В горле сидело возмущение и давило, давило, давило болью.       — Ты влюблена в красивого мальчика, но я не мальчик. Я девочка, так или иначе, от этого никуда не денешься, — сказала Шона. — Я это признаю. Я осознанно пытаюсь быть похожим на парня, и уже прошла точку невозврата — мне придется так же долго и трудно становиться снова женщиной. Но мое тело никуда не делось.       Не нужно думать, что все просто в этом мире, даже если ты думаешь, что ты лесбиянка, это не значит, что ты будешь бросаться на всех девиц.       — Ты — девочка, — сказала я. — А я — лесбиянка.       — Ты маленькая дурочка, которая не представляет, о чем говорит. Выкинь из головы эту чушь и стань нормальной. Тебе это все еще по силам.       Я не поняла. Я вообще не поняла — это ведь она, она говорит мне, чтобы я стала нормальной. Все лесбиянки и геи, бисексуалы и трансы — все они говорили мне, что это нормально, что это вполне естественно, и вот Шона говорит мне, что я не должна быть такой. Что это значит? Есть ли гомосексуалы-гомофобы? Ненавидит ли она себя? Ненавидит ли свою жизнь?       — Я не дурочка, — промямлила я, давясь мыслями. — Разве у меня есть выбор? Я, может быть, родилась такой.       — Ага, — хмыкнул Шон. — Мои соболезнования. Я никому бы не пожелал нетрадиционной ориентации. Особенно когда ощущаешь себя не в своем теле. Жизнь с вечной ненавистью: своей, самой к себе, и людей, которые ненавидят тебя. Всегда ненависть. Нескончаемые проблемы. Просто нескончаемые. Тебе это пока все в новинку: говорить «Я лесбиянка!», и это кажется так забавно. А потом твой подростковый максимализм улетучится, но клеймо, которое на тебе поставят, останется.       — А если это не подростковый максимализм?! — взъярилась я. — Самый нормальный нашелся! Когда я в первый раз тебя встретила, ты был всего на год старше меня теперь, и уже тогда был ненормальным! Во сколько это началось? В четырнадцать? В двенадцать?!       Повисло неловкое молчание. Шон остановился.       Школа.       Я посмотрела на время — еще рано.       Шон открыл окно и закурил.       — Вот нахальная девчонка, — хмыкнул он. — Ты хоть понимаешь, что я на шесть лет тебя старше?       — Что бы ты ни говорил, ничего не изменится, — упрямо сказала я.       - Иди в школу.       - Вот и пойду!       Я подхватила сумку и вышла из машины, постаравшись посильнее хлопнуть дверью. Если я и отношусь к Шону как-то по-особенному, это вовсе не значит, что я собираюсь это показывать и выделять его. И слушаться я его вовсе не должна. Я вообще ему ничего не должна!       - О, Эш, сегодня помаду забыла?       - Эшли, а что губы не черные?       - Собиралась впопыхах?       - Эй, где черный цвет оставила?       - Чмоки-чмоки, поцелуй меня!       Я показывала всем средний палец. Задолбали. Но красться заново я принципиально не стала: это значило бы, что меня задели их подколки. На самом деле я ведь не готка и не отношу себя к какой-нибудь субкультуре. Я неформалка, мне нравится так одеваться. Какое им вообще дело?       Черная помада затерялась в углу какой-то из сумочек. Я все еще ярко красила глаза, волосы однажды заплела в дреды и стала подвязывать черно-белым платком, проколола уши и вставила вызывающие сережки. Такая внешность оказалась довольно привлекательной для мальчиков, как выяснилось. В поисках экзотики они часто обращали на меня внимание с тех самых пор, как я перестала красить губы черным. Странно. Всего лишь помада.       Чирк, чирк, чирк - зажигалка только высекала искры, но пламени так и не появлялось. Я выругалась.       Снова вышла покурить на очередном сборище. Родители свято верят, что я просто ночую у подруги - еще бы, я ведь просто сижу дома и накуриваюсь, а не устраиваю дебоши и вожу в нетрезвом виде. Интересно, сколько еще будет это их неведение? Как много времени пройдет, прежде, чем они начнут подозревать, прежде, чем поймут, что слишком часто я ночую не дома?..       - Не благодари.       Передо мной вспыхнул огонек, и я затянулась, чуть не поперхнувшись от неожиданности. Шон убрал зажигалку (пафосную, бензиновую, с какой-то гравировкой) и сам закурил - с уже подпаленной сигаретой.       - Спасибо, - выдавила я. Стоять рядом с ним было жутко неловко, он меня раздражал, нервировал, но в то же время я, как это бывает, наслаждалась каждой секундой.       - Ты не должна курить. Это вредно, - сказала Шона.       - Тогда бы и зажигалку не давал бы, - заметила я.       - Поэтому я просил не благодарить, - отрезала она.       Она была такой... Взрослой. Я смотрела на нее снизу вверх, и мне казалось, что я все еще маленькая девочка, которая дергает ее за край клетчатой рубашки.       - Будешь моей женой? - спросила я, усмехнувшись.       - Нет.       - Что так?       Она не ответила, но почему-то подмигнула и коротко рассмеялась.       - Часто ты стала здесь появляться, Шона, - сказала я.       - Шон, - поправила она. - Не зови меня так. Я просто устал, мне нужно тоже отдыхать.       - Ты рассталась с девушкой, - сказала я. - И поэтому теперь здесь часто зависаешь. Спасаешься от одиночества.       - Что мне делать с искаженным пониманием действительности в твоей маленькой глупенькой головке, Эшли, - нараспев спросила она и снова затянулась. - Я устал от всех этих любовей. Конечно, мне нужна компания! Скажешь, тебе не нужна?       С каждым словом с ее губ срывались облака дыма. Потом она выдохнула, и дым выпорхнул одним большим клубком, тут же растворившимся в весеннем ночном воздухе.       - Что мне делать, Шон? - спросила я. - Ты как призрак, который живет со мной уже почти шесть лет. Я не могу тебя забыть...       - Это что, попытка уговорить переспать? - цинично спросил он, стряхивая пепел. Я взъярилась.       - Мне плохо, придурок! И это из-за тебя!       - Да я вообще кошмарный человек. Но знаешь, это очень действенное предложение: один раз приглашают переспать, чтобы потом, как говорится, и умереть не жалко было. "Я смогу тебя забыть", "мы это оставим в прошлом", - передразнил он кого-то. - В общем, это же не в первый раз. Хотя ты, невинное создание, еще не доросла до такого, конечно, - он коснулся рукой моей щеки, большим пальцем проведя по скуле. - Бедное дитя. Что могу сказать... Мне жаль. Я не могу перестать существовать, не могу стереть себя из твоей памяти. Ты можешь что-нибудь предложить?       - Переспать - это вряд ли, - пробормотала я, нервно докуривая сигарету. - Может, обнимемся? Не гарантирую, что забуду тебя, но вероятно, это поможет мне.       - Знаешь, как это называется? "Давать людям ложную надежду". Только потом без обвинений, ладно? - он выбросил окурок и протянул ко мне руки. - Иди сюда, детка.       - Еще раз назовешь меня деткой - и получишь в лоб, - пригрозила я и тоже выкинула окурок.       - А ты дотянешься? - ухмыльнулся он и сграбастал меня так, что я чуть не задохнулась. Какая сила у этой женщины! Моя щека прижалась к молнии на его джинсовой куртке, а нос уперся прямо в солнечное сплетение. Да, мне определенно следует постараться, чтобы ударить ее по голове...       - Ну как? - спросил он. - Лучше?       - Наверное, - промямлила я. - Хуже-то уж точно не станет...       - Пошли спать. Я пользуюсь чувствами доверчивых маленьких девочек вроде тебя, а вы и рады. Давай-ка сворачивай депрессию.       - Никакой депрессии, - я перевернулась, схватив его за руки и скрестив на своей груди. Какая может быть депрессия, если любимый так сильно человек тебя обнимает? Ложная надежда, ложная надежда...       - Я действительно ничего о тебе не знаю, - сказала я. - Но ты ведь до сих пор ничего плохого мне не сделал, так что... Как я могу сделать какие-то выводы? Конечно, я бешусь, что ты мне не принадлежишь, но это никак не отражается на моих чувствах к тебе...       - Девочка, я сделал великое зло, - сказал он. - Я появился в твоей жизни.       - И продолжаешь появляться с завидным постоянством, - добавила я. - Почему же именно мне так везет?       - Потому что я очень, очень устал...       С этими словами он опустил голову, и я почувствовала, как он прижался щекой к моей макушке.       А когда ты устаешь, можно вернуться туда, где тебя - ты точно знаешь - любят.       - Почему ты с ней расстался? - спросила я.       - Пошли спать, Эш.       Я замотала головой, но он, воспользовавшись нашим положением, схватил меня еще крепче и понес - прямо вверх по лестнице, прочь с балконов пожарного выхода.       Я пискнула, опасаясь закричать: подо мной маячили этажи. Шон засмеялся:       - Что, не дотянешься до моей глупой башки, принцесса?       - Придурок! Опусти меня немедленно! - я заскребла по его куртке и вцепилась изо всех сил, что было не очень удобно.       - Больно тяжело. Сколько ты там весишь? Три фунта, четыре?..       - Почти девяносто! - рявкнула я. - А ну поставил меня на место! Прямо сейчас!       - Не раньше, чем мы до этого самого места доберемся, - пообещал Шон. У балконной двери он аккуратно опустил меня на пол. Я стояла на пару ступенек выше благодаря этому, поэтому развернулась и незамедлительно щелкнула его пальцами по лбу. От неожиданности он ойкнул; это прозвучало так по-женски, что я рассмеялась. Женский голос... Я наклонилась и поцеловала Шона. Мне казалось, раз мы уже это делали, ничего такого, если я повторю. Однако он не раскрыл рта, и я отстранилась.       - Я же говорил, - сказал он грустно, - я просто тобой воспользовался.       - Утешайся, сколько влезет, - ответила я и открыла дверь.       Что делать с тем, как он себя ведет? Ложная надежда, сказал он, но я ведь никогда и не прекращала надеяться, что он станет моим принцем. Нужно сказать, за пять лет я изрядно продвинулась: мы стали чаще общаться, мы даже целовались, пусть и один раз и не по любви, но я была счастлива какое-то мгновение. Разве потом, даже если ничего не произойдет, переживать эти моменты счастья в воспоминаниях - это мало?       Любой взрослый человек так бы и решил. Но, по счастью, я была подростком. Конечно, мне было мало.       В компаниях мы иногда сидели вместе: он обнимал меня, а я опиралась на его грудь (ну ведь совершенно плоская!), частенько он ухаживал за мной после попоек, читая лекции на тему того, как вредно пить, а потом говоря: "Все равно ты дурочка малолетняя, тебе в одно ухо влетит, в другое вылетит!", а иногда, когда он хотел спать, а я еще была на ногах, он ложился головой ко мне на колени, обнимал меня, так что я не могла пошевелиться, и волей-неволей приходилось засыпать вместе с ним.       Насколько же ему было одиноко.